Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

— Ну такъ прощай, потолкуете и заходите ко мн, — сказалъ онъ мужику, — а я пойду домой.

— Счастливо, Константинъ Дмитричъ. Что это вы пшкомъ ходите?

— Я люблю.

— Я вамъ лошадку запрегу.

— Не надо.

— Жара же страсть.

— Да, пересохло все. Ну, прощай, — сказалъ Левинъ, желая поскоре уйти и остаться одному съ своими мыслями.

— Страсть томитъ. Дождичка бы надо для зеленей. Такъ сухая матушка и лежитъ, ровно не сянная. Счастливо, Константинъ Дмитричъ.

Левинъ пошелъ домой большими шагами, не чувствуя ни жары, ни усталости, прислушиваясь не столько къ своимъ мыслямъ, сколько къ душевному состоянію, прежде никогда имъ не испытанному. Прежде, когда онъ придумывалъ себ точки опоры, эти его мысли, долженствовавшія быть точками опоры, дйствовали на него, какъ капля горячей воды, налитая въ бочку. Капля была горяча, но только пока она была отдльна, но стоило влиться — погрузиться въ общее, чтобы ихъ не видно было тамъ. Но теперь вдругъ въ первый разъ онъ почувствовалъ, что эта одна мысль, высказанная мужикомъ, вызвавшая цлый градъ мыслей, сходившихся къ одному центру, была уже не капля.

Вс эти прежнія мысли, вс вдругъ какъ будто ждали какой то искры, чтобы скинуть съ себя покровы и собраться въ одну массу, и такую массу утшительныхъ мыслей, что онъ чувствовалъ, что перевсъ уже былъ на ихъ сторон. Онъ чувствовалъ уже теплоту отъ влитой горячей влаги. Онъ чувствовалъ, что все его прежнее миросодержаніе уже измнилось въ душ его, поднялось таинственно согрвающее броженіе, и онъ съ наслажденіемъ прислушивался къ нему.

«Не для нуждъ своихъ жить, а для правды. Чтоже онъ сказалъ этимъ, какъ не то, что одно составляетъ самый глубокій внутренній мотивъ, побужденіе мое къ жизни, то самое, безъ котораго (т. е. когда я ищу и не сознаю его, я боюсь веревки и ружья) жить нельзя, но которымъ я только и живу, сознаніемъ, что во всей этой сложной пошлости жизни есть цль вчно достойная жизни человка, и цль эта есть любовь. И чтоже онъ сказалъ? Онъ только выразилъ то самое ученіе, которому поучаетъ насъ та самая Церковь, во глав которой Богъ, про которую говоритъ Хомяковъ. И что же есть въ этомъ ученіи, съ чмъ бы я не былъ согласенъ? Я подставлю только другія слова и шире понятія, но будетъ то же. Сила, управляющая міромъ, проявленіе ея, выразившееся въ этик». Грхъ, объясненіе или названіе зла и смерти и сотни мыслей съ чрезвычайной быстротой и ясностью представились ему. «И чмъ это держится? Однимъ сознаніемъ Бога, котораго я не могу опредлить такъ, какъ я опредляю электричество и тяготнія, и потому говорю, что его нтъ; тогда какъ онъ именно то, что не опредляется тми путями, которыми опредляются силы природы. И говорю, что нтъ, а только что душа моя не спитъ въ каждомъ поступк моемъ. Когда я изъ двухъ выбираю то, что есть любовь и самопожертвованіе, я слдую только тому, что мн открылъ Богъ. [1844] Потому что откудова же я бы могъ узнать это? Я знаю это отъ того, что вс это знаютъ. А кто эти вс? Собраніе врующихъ въ это, т. е. Церковь. И что же я знаю о томъ, что желаю знать, что нибудь полне, чмъ знаетъ это Церковь? Я ничего не знаю. Я знаю то, что ведетъ меня или къ животной жизни — сть, пить, или ничего не знаю и такъ ужасаюсь передъ этимъ исканіемъ, что не могу жить, хочу убить себя. И что даетъ философія? Только тоже самое. Всякая теорія — Гегеля — ставитъ того же Духа вмсто Бога, котораго безъ умственнаго труда знаетъ мужъ кормилицы, Шопенгауэра — отреченіе отъ воли, состраданіе, жизнь для правды. Всякая теорія, какъ бы сама признавая высоту и истинность ученія Церкви, какъ бы задачей своей ставитъ то, чтобы въ выводахъ своихъ совпасть съ ней. Она знаетъ, къ чему стремиться, и знаетъ только благодаря откровенію. И главное, главное, что же это значитъ — эта подлость, съ которой я молюсь Богу и врю и потомъ отрекаюсь отъ него? Чтоже такое эта молитва моя?» подумалъ онъ и, живо вспомнивъ то довріе, которое онъ имлъ тогда къ Богу, ту твердость, которую онъ испытывалъ тогда, онъ почувствовалъ такую же теперь. «Да, надо разобрать это теперь. Я не боюсь разобрать это теперь. Это должно», сказалъ онъ себ, чувствуя такой приливъ къ сердцу, что не могъ идти дальше. Это было на бугр, поднимаясь отъ рки. Онъ отошелъ отъ дороги, легъ тутъ же на руки и сталъ думать, завязывая узелки травы.

1844

Против этих слов на полях написано: Вс теоріи свои — организмъ звздъ — и чужія включались свободно, кром матерьялизма, который есть отрицаніе.

«Я молился и чувствовалъ Бога въ минуты исключительныя, при родахъ. Чтоже это значитъ? [1845] То, что Богъ есть и дйствуетъ на меня, или то, что мое невріе не есть невріе, а самообманываніе, и я вдругъ нахожу опять связь съ Богомъ, когда поднимаюсь до него, или что это минуты слабости, когда умъ мой затмвается. Но въ первомъ случа я долженъ признаться себ въ томъ, во что врю, во второмъ — найти, въ чемъ моя ошибка, что я называю Богомъ. Силы природы? Нтъ, я ихъ знаю и въ т минуты. Что нибудь ложное, противурчащее. Или мн нужно всегда или никогда не нужно его.

1845

Рядом на полях написано: Кощунство или подлость. Забылъ дилему. Но любовь нужна, а не слова.

И онъ живо вспомнилъ ту минуту, когда онъ молился, и ту дилемму, которая тогда казалась ему неотразимою и которую онъ общался обдумать и не обдумалъ. Въ ту минуту, какъ онъ, чувствуя себя во власти Бога, обращался къ нему, эта дилемма была такая: или я кощунствую, не понимая того, къ кому я прибгаю, a прибгая къ нему наравн съ ворожбой и докторомъ, и тогда это мое обращеніе къ Богу только удаляетъ меня отъ Него, или все то, что я считалъ своимъ убжденіемъ, которое мшало мн вровать, есть чепуха, которая соскочила, какъ только я сталъ передъ Богомъ, и тогда я долженъ поврить эти свои убжденія, сличить ихъ въ спокойныя минуты съ теперешними моими врованіями и ршить, что положительное и что отрицательное».

Но когда прошла минута отчаянія и безпомощности, онъ не сдлалъ ни того, ни другаго. Не отдавая себ въ томъ отчета, просто не думая боле объ этомъ, онъ ршилъ, что вся дилемма неправильна, что обращеніе его къ Богу было только данью умственной слабости въ минуту раздраженія. Такое ршеніе онъ нашелъ по крайней мр въ своей душ, когда теперь спрашивалъ себя, какъ онъ могъ уйти отъ той дилеммы. Но теперь онъ видлъ, что обманывался. Дилема была безвыходна при чувствованіи себя въ рукахъ Бога, и онъ выпалъ изъ нея только потому, что пересталъ себя чувствовать въ его власти. Но и того онъ не могъ сказать. Онъ все это время не переставалъ чувствовать Его руку. Вс его душевныя страданія имли только одно основаніе — вопросъ, зачмъ я тутъ? Кто, зачмъ меня пустилъ на свтъ искать и выстрадывать какого то разршенія? Стало быть, и теперь онъ посл того толчка не переставалъ чувствовать ту силу, во власти которой онъ находился. И обманывать себя тмъ, что это были силы природы, онъ не могъ. Не силы природы интересовали его, не т силы, вслдствіи которыхъ совершается естественный подборъ и совершается химическими, физическими и физіологическими законами обмнъ [1846] матеріи въ его тл. Эти силы, если бы они вс были открыты ему, ни на волосъ бы не разршили его вопроса.

1846

В подлиннике: обмна.

То, что онъ искалъ, онъ позналъ только вслдствіи любви и состраданія, и это было, какъ бы сказать, несоизмримо съ тми, эта сила была познана любовью, и она должна была отвчать на любовь, и она должна была быть проста и понятна, и это былъ Богъ. Нтъ, онъ не могъ выйти изъ дилеммы, и онъ вспоминалъ то чувство, когда онъ молился, и испытывалъ теперь подобное же чувство; онъ зналъ, что онъ не кощунствовалъ, а онъ чувствовалъ близость Бога, и на всахъ его ничего не всили т сомннія, та невозможность по разуму врить, которую онъ считалъ преградою между имъ и Богомъ. И онъ по лни не разобралъ этаго вопроса. И не по лни только. Тутъ была и гордость, нежеланіе быть наравн съ толпой, съ такъ глупо про Божество говорившей толпой, и сожалніе за вс такимъ трудомъ [1847] пріобртенныя разумныя попытки объясненій. «Теперь ли я ошибаюсь, ощущая радость сознанія опоры, или ошибаюсь тогда, когда вижу безсмыслицу всего выдаваемаго религіей за истину?» Онъ только улыбнулся при этомъ вопрос и, перевернувшись, сталъ глядть на ясное, безъ одного облачка, небо. «Теперь я знаю себя, все свое прошедшее, будущее, настоящее, что хорошо и дурно, я чувствую себя вмст со всми соединеннымъ одной любовью и чувствуя міръ таинственный, непостижимый умомъ, одинаково для всхъ выраженный Церковью, а тогда я смотрю съ ужасомъ на ружье и веревку. Но почему же я нсколько разъ посл попытокъ вры возвращаюсь въ него? Съ грустью зная, что это тяжело, но возвращаюсь». [1848]

1847

В подлиннике: другомъ.

1848

Зачеркнуто: И это какъ возвращаются отъ счастливаго, но заблжденія.

Это возраженіе такъ смутило его, что опять онъ сталъ, уныло глядя передъ собой, завязывать узелки. «А пьяница, а игрокъ, а распутникъ разв не возвращается съ той же грустью къ своей страсти», вдругъ пришло ему въ голову, и онъ, вскочивъ, пошелъ дальше по дорог къ дому, перебирая, испытуя это сравненіе и со всхъ сторонъ находя его врнымъ.

«Да, это страсть ума, страсть Котовасова и моя страсть, страсть гордости ума. Возвращеніе къ ней есть только rechute [1849] гордости ума. И не только гордости ума — плутовства, мошенничества ума», вдругъ ясно пришло ему въ голову и, несмотря на то, что пастухъ, къ которому онъ подходилъ, видлъ его, онъ опять слъ на корточки и, глядя на пыль, сталъ разъяснять себ эту поразившую боле всхъ другихъ мысль.

1849

[рецидив]

* № 199 (рук. № 101).

Онъ вспомнилъ, что было для него первымъ толчкомъ, заставившимъ его проврить свои убжденія: это была ясная очевидная мысль о смерти при вид любимаго умирающаго брата. Когда ему ясно пришла мысль о томъ, что впереди ничего не было, кром страданія, смерти и вчнаго забвенія, онъ удивился тому, какъ онъ могъ 14 лтъ жить на свт съ такими мыслями, какъ онъ давно не застрлился. A вмст съ тмъ онъ жилъ и женился и продолжалъ жить и мыслить и чувствовать. Чтожъ это значило? Теперь ему ясно было, что онъ могъ жить только благодаря тмъ врованіямъ, въ которыхъ онъ былъ воспитанъ. Еслибы онъ не имлъ этихъ врованій, онъ бы давно перерзалъ всхъ тхъ, которые ему были чмъ нибудь непріятны, и его бы давно зарзали. А этаго ничего не было. И ему жизнь представилась въ вид круглаго сосуда, какой онъ видалъ въ лабораторіяхъ, съ двумя противулежащими узкими отверстіями. Одно было входъ въ жизнь, другое — выходъ. Ни того, ни другаго нельзя было сдлать, не идя по прямому пути. Но въ середин излишекъ простора позволяетъ избирать всякія направленія, и тмъ, которые отклоняются отъ прямаго пути, кажется, когда они въ середин, что направленіе входа было ложное и что онъ найдетъ лучшій, но неизбжная смерть приведетъ опять къ первому прямому пути [1850] — сознанія того, что мы во власти Его и ничего не знаемъ боле того, что онъ хотлъ открыть намъ. «И тмъ легче найти этотъ прямой путь, — думалъ онъ, продолжая сравненіе, — чмъ энергичне будешь биться о края, [1851] думая найти новые выходы». [1852]

1850

Зачеркнуто: безъ котораго нтъ выхода.

1851

Зач.: сосуда.

1852

Зач.: И одинъ прямой путь есть вра, безъ которой я бы и не могъ жить.

* № 200 (кор. №124).

— Ты знаешь, Костя, съ кмъ Сергй Ивановичъ халъ сюда? — сказала Долли, обращаясь къ Левину, — съ Вронскимъ. Онъ детъ въ Сербію.

— А! — сказалъ Левинъ. — Все дутъ добровольцы.

— Да еще какъ! Вы бы видли оваціи. Нынче вся Москва сошла съ ума отъ вчерашнихъ телеграммъ. Теперь же 3-я тысяча добровольцевъ. Что, васъ не подмывало? Я увренъ — не будь вы женаты, похали бы.

— Вотъ ужъ ни въ какомъ случа, — улыбаясь сказалъ Левинъ.

— Т. е. въ военную службу, такъ какъ ты не служилъ, понимаю, но въ общество Краснаго Креста я бы пошелъ.

— Ни туда, ни сюда.

— Отчегожъ?

— Да я ничего не понимаю во всемъ этомъ дл съ самаго начала.

— Т. е. чегожъ ты не понимаешь?

— Да я не понимаю, что такое значитъ братья Славяне. Я ихъ не знаю и никто не зналъ до прошлаго года. Вдругъ мы возгорлись любовью, — говорилъ Левинъ, начавши говорить спокойно и начиная увлекаться своими словами и горячиться.

— Такъ ты не знаешь исторіи и всей нашей кровной связи съ Славянами. Если ты не знаешь, то ты, какъ русскій, долженъ чувствовать то, что чувствуетъ теперь всякій мужикъ изъ тхъ, которые бросаютъ семью и приходятъ проситься въ добровольцы. Нашихъ бьютъ. За Христа бьютъ Агаряне. A т, которые несутъ послдніе гроши, — это народное чувство.