Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

* № 196 (рук. № 101).

Въ комнат было прохладно, тихо. Въ далек, въ саду, были слышны вскрики Доллиныхъ дтей. Но Кити не хотлось спать. Напротивъ, какъ большей частью съ ребенкомъ у груди, она чувствовала всю свою душу, и самыя ясныя, несомннныя чувства поднимались в ней.

«Разумется, онъ все понимаетъ, — думала она про него. — Вотъ именно все то, что понимаетъ, старается съ такимъ трудомъ понять теперь Костя. Да, гости! Я и рада, что они пріхали, и боюсь за Костю», думала она.

Съ тхъ поръ какъ она полюбила Левина, она узнала его — узнала всю его душу. И она полюбила ее, потому, что знала и видла, что эта душа была хорошая. Но съ тхъ поръ какъ она вышла за него, по мр того какъ она боле и боле сближалась съ нимъ, она боле и боле удивлялась на [1837] т странныя черты, которыя были въ этой душ и такъ противурчили самой душ. Почему то онъ не врилъ, говорилъ, что не можетъ врить, иногда съ какой то злобой и гордостью говорилъ, почему это невозможно ему. Но зачмъ же онъ говорилъ про это, если это мучало его? И какже онъ могъ, бывши такимъ, какимъ онъ былъ, не врить? Во что же онъ врилъ? Вс эти вопросы много разъ приходили ей, но она никогда не длала ихъ ему. Она считала себя до такой степени мало умной и образованной, что она не позволяла себ ни съ кмъ, тмъ боле съ нимъ, котораго она считала такимъ умнымъ, говорить про это. Кром того, ей говорило внутреннее чувство, что про это не надо говорить. «Про это надо молчать, — говорила она себ. — Онъ такой же, какъ я, еще лучше, гораздо лучше меня. Стало быть, онъ христіанинъ. А если онъ говоритъ, что нтъ, то это дурная привычка, желанье спорить. Но это пройдетъ, это не важно, — думала она, — тмъ боле что въ послднее время, въ особенности посл родовъ, онъ сталъ больше и больше измняться».

1837

Зачеркнуто: ту мучительную неясность

Это противурчіе съ самимъ собою мучало его больше и больше. Онъ безпрестанно говорилъ съ нею (она знала, что говорить съ нею было для него тоже, что говорить съ самимъ собою) о томъ, почему онъ не можетъ врить, и о томъ, какъ это мучаетъ его, и даже говорилъ ей т доводы, по которымъ онъ хочетъ заставить себя врить. Она не возражала ему, не подтверждала его и не противурчила ему. Она избгала этихъ разговоровъ, но съ твердой увренностью, что онъ придетъ къ ней, слдила за нимъ. Она видла, что и въ Москв и особенно первое время весны, когда они вернулись въ деревню, онъ былъ поглощенъ чтеніемъ и мыслями, которые занимали его и прежде, но теперь страстно занимали его. Она не могла понять путей, по которымъ ему нужно было читать философію Шопенгауера, Вундта и сочиненія Хомякова, но она видла, что все это имло одну и ту же цль, и страстно слдила за нимъ, хотя и поражала и огорчала его своимъ равнодушіемъ къ доводамъ, съ которыми онъ приходилъ къ ней. Она не понимала, къ чему ему нужно было знать, гд сказано въ Евангеліи, что Богъ есть любовь, и почему ему казалось это столь важнымъ и почему потомъ онъ пересталъ говорить объ этомъ. Не понимала она тоже, почему онъ радовался, говоря ей, что матерьялисты — точно дти, которыя разрушаютъ то, чмъ живутъ. Что безъ вры нельзя жить ни минуты, а когда полонъ вры отцовъ, проникающей всю душу, тогда, [1838] какъ дти, матерьялисты отвергаютъ все; какъ дти, ломаютъ, увренные, что они всетаки будутъ одты и сыты. Почему эта и другая мысль о томъ, что стоитъ только направить умъ на что нибудь, и все разлетится въ прахъ, почему эти мысли казались имъ такъ важны и нужны. Она знала, зачмъ онъ борется, но не знала съ чмъ. И всей душой сочувствовала его отчаянію, но не могла помочь ему. Она видла, что онъ въ эту весну былъ близокъ къ отчаянію, и знала, что она сама счастлива и спокойна и что онъ можетъ быть столь же счастливъ и спокоенъ, какъ и она, но что привести его къ этому спокойствію она не можетъ, а онъ долженъ притти самъ, и она ждала его. Это была задушевная мысль ея за это время. И теперь, съ ребенкомъ у груди, она стала думать объ этомъ. Не разстроилъ бы Сергй Иванычъ и Котовасовъ матерьялистъ, какъ говорилъ Костя, его въ послднее время устанавливающагося спокойствія.

1838

Здесь, очевидно, какой-то пропуск.

Послднее время она видла, что онъ уже переставалъ тревожиться и какъ будто въ тишин вслушивался въ таинственные звуки. Еще вчера онъ ей только сказалъ мысль, боле всхъ другихъ понравившуюся ей. Онъ сказалъ: [1839] «ты знаешь, первое мое сомнніе въ своемъ невріи было умирающій братъ. [1840] Николай пріхалъ ко мн. На меня, отъ того что я любилъ его, нашелъ такой ужасъ передъ пошлостью жизни и что нельзя никуда подняться выше. Второй разъ отъ тебя, когда я передъ сватьбой говлъ. Мн такъ хотлось тогда, — тогда я сильно, ново любилъ, — такъ хотлось имть общеніе не съ людьми, а выше, и вмст съ тмъ я пришелъ въ церковь и почувствовалъ, что я не выше, а ниже. И потомъ не столько твои роды, хотя я молился тогда, сколько когда я изъ Москвы ухалъ одинъ сюда и на меня ночью нашелъ ужасъ за тебя, за Митю, и я почувствовалъ, что я одинъ. Это ужасно. Отчего, когда я съ тобой, на меня не находитъ этотъ ужасъ? Отъ того, что съ тобою я врю съ помощью тебя. Но тутъ я былъ одинъ надъ пропастью».

1839

Зачеркнуто: «Я понимаю, что человкъ нелюбящій можетъ быть неврующій».

1840

Зач.: Дмитрій.

Хотя Кити и не понимала, надъ какой пропастью онъ былъ, она по лицу его, выражавшему то страданіе, которое онъ испытывалъ, понимала его. Но боле всего она поняла его послднія слова: «такъ что же наконецъ, — сказалъ онъ, — это подлость. Я не врю, говорю, что не врю, и не врю разсудкомъ, а придетъ бда, я молюсь. Это подло».

Это она понимала и одобряла и видла, что тотъ миръ вры, надежды и любви, въ которомъ она жила, не то что строится, но отчищается въ его душ отъ всего засорившаго его. «Теперь, какъ бы онъ не сталъ спорить, и онъ бы не разстроилъ его, — думала она, — не задержалъ бы. А онъ, неврующій, — думала она, — онъ, который всю жизнь только ищетъ, какъ бы быть лучше и выше, этаго ничего не ставитъ. Вся жизнь есть что: служить для брата, для сестры. Вс эти мужики, которые совтуются съ нимъ. И все это невольно, не думая объ этомъ и все тяготясь, что онъ ничего не длаетъ».

* № 197 (рук. № 101).

Несмотря на то, что, увидавъ нешуточную опасность для себя той праздной, исполненной однихъ разговоровъ жизни, которую другіе вели такъ безвредно, Левинъ посл родовъ уже почти не вызжалъ изъ дома, онъ всетаки все время въ город чувствовалъ себя не на мст и какъ бы на станціи или подъ наказаніемъ, живя только ожиданіемъ, когда это кончится.

Вернувшись же въ начал Іюня въ деревню, онъ съ новымъ наслажденіемъ вернулся и къ согласію съ самимъ собою и къ занятіямъ, которыя казались такъ незамтны, но которыя занимали почти все его время, и занимали такъ, что [ршеніе] каждого вопроса имло для него несомннную важность. Онъ чувствовалъ себя на своемъ мст и спокойнымъ.

Хозяйство сельское, невольныя отношенія съ мужиками и сосдями, домашнее хозяйство, отношенія съ женою, родными, забота о ребенк наполняли и поглощали все его вниманіе и такъ наполняли его время, что онъ нетолько никогда не испытывалъ безпокойства о томъ, какъ онъ употребитъ время, но почти всегда не успвалъ всего передлать и уже рдко, рдко длалъ что нибудь для удовольствія и забылъ думать о своей книг, которая теперь уже была отнесена къ удовольствіямъ.

Хозяйство его, со времени женитьбы все боле и боле принимавшее другое направленіе, теперь совершенно измнилось. Вс прежнія начинанія хозяйственныя, имющія общія цли, понемногу оставлялись и теперь были совершенно оставлены. Общіе планы [1841] въ хозяйств, какіе у него бывали прежде, тоже были оставлены: онъ не держался ни старыхъ пріемовъ, утверждая, какъ прежде, что они самыя цлесообразные, ни исключительно научныхъ, новыхъ Европейскихъ, но кое гд вводилъ машины и Европейскія усовершенствованія, кое гд держался старины, не имя никакой предвзятой мысли. Прежде, при каждомъ представлявшемся хозяйственномъ вопрос, онъ сврялся съ своей теоріей и бывалъ въ сомнніи, какъ поступить, теперь же, хотя у него не было никакой теоріи, у него никогда не было сомнній. Онъ, руководствуясь только личной выгодой и совстью, твердо зналъ, что надо и что не надо длать. Такъ, дальнія земли, которыя были въ общемъ артельномъ владніи, онъ, хотя и противъ теоріи, зная, что такъ надо, отдалъ въ наймы. Ближнія земли, несмотря на продолжавшійся убытокъ, онъ пахалъ самъ и продолжалъ навозить и жалть. За порубки лсовъ онъ строго преслдовалъ мужиковъ, и совсть его не упрекала; за потравы онъ, къ огорченію прикащика, всегда отпускалъ загнанную скотину. Постоялый дворъ и питейный домъ онъ уничтожилъ, хотя это было выгодно, только потому, что это ему было почему то непріятно; въ кабалу мужиковъ брать онъ никогда не соглашался. За водку брать работать онъ не позволялъ прикащику, но устройство новаго рода барщины, при которомъ мужики обязывались за извстную плату работать, извстное число мужиковъ пшихъ и конныхъ и бабьихъ дней, за которое его называли ретроградомъ, онъ считалъ хорошимъ. На школу, на больницу онъ не давалъ ни копейки, но взаймы, и часто теряя свои деньги, онъ давалъ мужикамъ, считая съ нихъ 5 процентовъ. Непаханная земля, неубранный клочекъ сна возбуждали въ немъ досаду, и онъ выговаривалъ прикащику, но по посадк лса на 80 десятинахъ не косилъ траву и не пускалъ скотину, чтобы не испортить саженцовъ, и не жаллъ этой пропажи.

1841

В подлиннике: Общаго плана

* № 198 (рук. № 103).

Еще посл этаго, когда въ Москв прошли слухи о самоубійств Анны и Левинъ похалъ на ту станцію и увидалъ ея изуродованное тло и прелестное мертвое лицо и тутъ же увидалъ шатающагося Вронскаго съ завороченной панталоной безъ шапки, какъ его повели вонъ изъ казармы, на Левина нашло [1842] чувство ужаса за себя. «Организмъ разрушенъ, и ничего не осталось, — подумалъ онъ. — Но почему же онъ разрушенъ? Вс части цлы, сила никуда не перешла. Куда же она длась?» началъ думать онъ. И вдругъ, взглянувъ на прелестное въ смерти лицо Анны, онъ зарыдалъ надъ своей жалкостью съ своими мыслями передъ этой тайной, безъ разршенія которой нельзя жить. И съ этой минуты мысли, занимавшія его, стали еще требовательне и поглотили его всего. Всю эту весну онъ былъ не свой человкъ и пережилъ ужасныя минуты. Онъ сталъ читать философскія книги, но чмъ больше онъ читалъ, тмъ невозможне для него представлялась жизнь. Онъ, счастливый семьянинъ и счастливый, здоровый человкъ, былъ нсколько разъ такъ близокъ къ самоубійству, что онъ спряталъ снурокъ, чтобы не повситься на немъ, и боялся ходить одинъ съ ружьемъ, чтобы не застрлиться. «Въ вчности по времени, въ безконечности матеріи и пространства выдляется пузырекъ организмъ. Я пузырекъ, подержится и лопнетъ. [1843] И другаго ничего нтъ и не можетъ быть. А и это неправда, мучительная неправда. И такъ нельзя жить».

1842

Зачеркнуто: страшное

1843

Зачеркнуто: зачмъ же жить? Нельзя жить и надо убить себя.

Но, видно, была какая то другая правда въ душ Левина, потому что онъ жилъ и зналъ, какъ и зачмъ жить. И только изрдка, иногда слабе, иногда сильне, эти настроенія находили на него. Но мысли эти никогда не покидали его въ послднее время. Онъ и читалъ и самъ придумывалъ опроверженія матеріалистовъ, и опроверженія были несомннны и сильны, но это не помогало, опроверженія ничего не давали. Онъ и читалъ Шопенгауэра, подставляя на мсто его воли любовь, и одно время эта новая философія утшала его, но потомъ онъ увидлъ, что это были только мысли, а не знаніе, не вра, что это была тоже кисейная, негрющая одежда. И онъ не переставая искалъ. Ученіе Хомякова о Церкви, «возлюбимъ другъ друга, да единомыслимъ и единоисповмъ», поразило его сначала, но полемика, исключительность Церкви опять оттолкнула его. Хотя и легче было, онъ понималъ, поврить въ существующую Церковь, имющую во глав Бога и заключающую весь сводъ врованій людей, и отъ нея уже принять врованіе въ Бога, твореніе, паденіе, Христа, чмъ начинать съ далекаго, таинственнаго Бога, творенія и т.д., но онъ не могъ врить и въ Церковь.

Мысли и вопросы эти не покидали его ни на часъ.

«Подло наконецъ, — говорилъ онъ себ, — молиться въ минуты горя и отвергать потомъ». Разговаривая съ женой, съ Долли, съ няней, глядя на сына, въ разговорахъ съ прикащикомъ, съ мужиками онъ думалъ о томъ и находилъ указанія на занимавшіе его вопросы.

Вскор посл прізда въ деревню, похавъ въ имніе сестры, онъ разговорился съ старикомъ мужемъ кормилицы объ отдач земли. Левинъ предлагалъ другому старику взять землю и настаивалъ на цн, даваемой дворникомъ.

— Онъ не выручитъ, Константинъ Дмитричъ, — отвтилъ старикъ.

— Да какже тотъ?

— Да вотъ также, какъ вы. Вы разв обидите человка. Такъ и онъ. Судить грхъ, какъ тотъ, онъ не выручитъ.

— Да отчего?

— Другой человкъ только для своихъ нуждъ живетъ — сть, пить, спать. A оканычъ правдивый старикъ. Его попросить, онъ спуститъ. Тотъ для себя, для нужды, а этотъ для Бога, для правды живетъ, душу спасаетъ, человкъ, одно слово.

Церковь, по ученію Хомякова, живетъ для правды, а не для нуждъ. Его собственная жизнь послднее время и общій взглядъ его, общій съ мужиками, подлость отрекаться отъ молитвы — все вдругъ сошлось къ одному и освтило его.