Анна Каренина. Черновые редакции и варианты
Шрифт:
Покойная, легенькая игрушечка коляска, скрывая своими рессорами тряскость мостовой, чуть покачиваясь, быстро двигалась на ровномъ ходу кровныхъ срыхъ. Прислонившись къ стнк коляски въ той привычной, но столь несвойственной ей теперь поз довольства и праздности, Анна, прикрываясь шитымъ кружевнымъ зонтикомъ, оглядывала встрчающіеся лица, экипажи, дома, мимо которыхъ она быстро проносилась, и все вызывало въ ней рядъ мыслей чрезвычайно ясныхъ, неимющихъ ничего общаго съ мыслями, мучавшими ее дома. Испугавшее ее внутреннее клокотаніе страсти вдругъ затихло: она думала только о томъ, что видла, и испытывала неожиданное облегченіе. «Вотъ Albert кондитеръ и молодая двушка съ красной рукой, на которую она надваетъ перчатку, улыбаясь выходитъ и говоритъ что то мущин съ бородкой. Она не сестра, a невста. — Что у нея за путаница въ голов, у бдной. — Везутъ мебель в огромномъ рыдван съ надписью. Когда я жила въ двушкахъ въ Москв, этаго еще не было. Это способъ передвиженія и реклама. Американцы выдумали это; но какъ наша Москва ne se marie pas [1820] со всмъ Американскимъ. Впрочемъ, Филиповъ: говорятъ, они въ Петербургъ возятъ тсто. Вода московская такъ хороша. Вотъ здсь я танцовала, когда мн было 17 лтъ. Я была совсмъ не я тогда. А я была только то семячко, изъ котораго выросла я теперяшняя».
1820
[не сочетается]
Такъ думала она, съ чрезвычайной быстротой переносясь отъ одной мысли къ другой и особенно ясно, свтло все
1821
Взятое в этом варианте в квадратные скобки приходится на оторванные края листа и восстанавливается предположительно. В двух случаях, когда утраченные слова не могут быть угаданы даже приблизительно, на месте их поставлен вопросительный знак.
«[Двуш]ка съ картонкой, эта женщи[на] въ голубомъ. И т дв и эти мущины [?] черный рой около нихъ, почти [?] — думала она, — изъ десяти девять здсь [зан]ятые одними гадкими чувствами, [га]дко смотрть на нихъ. Оттого гадко, [о]тъ того я знаю это, что сама тмъ же занята». Мущина поклонился ей у Никитскихъ воротъ. Когда она уже прохала, она вспомнила, что это былъ мужъ Аннушки. «Наши паразиты», подумала она, вспомнивъ, какъ все это семейство понемногу пристроивалось около нихъ и какая странная семейная жизнь была Аннушки. Прежде она никогда не думала объ этомъ, но теперь живо поняла, что Аннушка съ мужемъ не жила, а готовилась жить, наживая деньги по паразитски, выбирая сокъ изъ нихъ. «А все таки она душевно мне сказала: молитесь Богу», вспомнила Анна и, вспомнивъ свой отчаянный призывъ, на который такъ отвтила Аннушка, она удивилась, но не стала вспоминать, что привело ее въ это состояніе. «Она сказала: молитесь Богу. И какъ часто это говорятъ. И какъ мало это иметъ смысла». Анна вспомнила, какъ она по дтски молилась Богу, потомъ какъ Алексй Александровичъ и Лидія Ивановна нарушили ея дтское отношеніе къ молитв, какъ она пыталась войти въ ихъ духъ и не могла и какъ она потомъ при связи съ Вронскимъ откинула это и какъ потомъ въ разговорахъ [съ] братомъ, съ Вронскимъ, съ Воркуевымъ еще [нед]авно посл чтенія Ренана ей ясно стало, [ка]кой это былъ смшной, ненужный обманъ. Вся жизнь ея была теперь любовь къ нему. «Къ чему же тутъ былъ Богъ?» подумала она, и, чувствуя, что она приближается опять къ той области, отъ которой она ушла, она тотчасъ же обратила вниманіе на извощика, обливавшаго водою блестящія колеса пролетки. «Точно онъ не запачкаетъ ихъ сейчасъ же, но ему надо прельстить красотою своего экипажа и, можетъ быть, чтобъ и заниматься чмъ нибудь. Мы вс ищемъ, чмъ бы занять время, только бы не [думать] о томъ, что страшно. Такъ [я] ду теперь къ Долли, чтобы не думать. А что мн нужно отъ Долли? Ничего. Спросить, не пол[учила] ли она извстій отъ Стивы. Но это [только] предлогъ. Мн не нужно этаго».
И [она] стала думать о Долли. Она поняла [те]перь такъ, какъ никогда не пони[мала] прежде. Вс закоулки ея души ей [были] теперь видны въ томъ холодномъ [прон]зительномъ свт, въ которомъ [она] видла теперь все. Эта ясность [пони]манія доставляла ей большое на[слаж]деніе. Ясность эта не размя[гчала] ее, а, напротивъ, ожесточая ее, доставляла ей успокоеніе... Она теперь видла Долли со всми подробностями ея физическихъ и нравственныхъ свойствъ, видла вс закоулки ея души. «Она притворяется теперь, что любитъ свое положеніе, — думала она про нее, — но она ненавидитъ это положеніе и завидуетъ мн. Она длаетъ что можетъ, пользуется своимъ положеніемъ заброшенной, несчастной жены, трудящейся для семьи, и носитъ этотъ ореолъ какъ можно больше къ лицу. Она и любитъ меня немножко, и боится, какъ чего то страшнаго, и завидуетъ, и рада случаю показать мн свою твердость дружбы. Но это неискренно. Какая дружба, когда пятеро дтей и несчастная страсть къ мужу, которая душитъ ее. Она занята собой, какъ и вс мы. Вс мы заброшены на этотъ свтъ, зачмъ то каждый [самъ на] себя съ своей запутанностью ду[шевной], страданіями и смертью нако[нецъ], и вс мы притворяемся, что вримъ, любимъ, жертвуемъ. А ничему не вримъ кром того, что больно или радостно. Ничего не любимъ кром себя и своихъ страстей и ничмъ никогда не жертвуемъ».
Какъ будто пользуясь тмъ пронзительнымъ свтомъ, который освщалъ все ей теперь, она съ необыкновенной быстротой переносила свои мысли съ однаго предмета на другой. Въ это время какъ она думала о Долли, она успла подумать объ чувствахъ старичка извощика, котораго чуть не задавилъ едоръ съ его клячей и которому Петръ же погрозилъ, сомнваясь въ его виновности, и о Яшвин, недовольномъ тмъ, что П[вцовъ], проигравшій все свое состояніе, не платилъ, [потому что] у него нтъ.
* № 190 (рук. № 101).
ЭПИЛОГЪ.
Славянскій вопросъ, начинавшій занимать общество съ начала зимы, все разростаясь и разростаясь, дошелъ къ середин лта до крайнихъ своихъ размровъ. Были сербскія спички, конфеты князя Милана и цвтъ платьевъ самый модный Черняевскаго волоса. Въ сред людей главный интересъ жизни есть разговоръ печатный и изустный; ни о чемъ другомъ не говорилось и не писалось, какъ о славянскомъ вопрос. Кружки столичныхъ людей взаимно опьяняли другъ друга криками о славянахъ, какъ перепела, закросивающія [?] до полусмерти. Издавались книги въ пользу славянъ, чтенія, концерты, балы давались въ пользу славянъ. Собирали деньги добровольно и почти насильно въ пользу славянъ. Боле всхъ производили шума газетчики. Имъ, живущимъ новостями, казалось, что не можетъ быть не важно то, что даетъ такой обильный плодъ новостей. Потомъ шумли вс т, которые любятъ шумть и щумятъ всегда при всякомъ предлог. [1822] Предлоги для шума никогда не переводятся въ цивилизованномъ обществ, гд есть газеты, раздувающія всякія событія, но иногда эти предлоги маленькіе, коротенькіе, но имющіе приличныя вывски, и тогда эти предлоги быстро смняются одинъ другимъ; такіе бываютъ — прізды иностранцевъ: американцевъ, пруссаковъ, выставки, и боле длинные и съ хорошими словами — голодъ гд нибудь въ Россіи, Общество Краснаго Креста, и теперь явился уже самый большой предлогъ и съ самыми хорошими словами. Какъ бываютъ маленькіе грибы и иногда нсколько маленькихъ сростутся въ одинъ большой, такъ теперь нсколько вздоровъ маленькихъ срослись вдругъ въ одинъ большой вздоръ — славянскій вопросъ. Шумли вс любящіе шумть, но громче всхъ шумли обиженные и недовольные. Слышне всхъ были голоса главнокомандующихъ безъ армій, редакторовъ безъ газетъ, министровъ безъ министерствъ, начальниковъ партій безъ партизановъ. Комокъ снга все наросталъ и наросталъ, и тмъ, кто перекатывалъ его, т. е. городскимъ, въ особенности столичнымъ жителямъ, казалось, что онъ катится съ необычайной быстротой куда то по безконечной гор и долженъ дойти до огромныхъ размровъ. А въ сущности налипъ
только снгъ тамъ, по городамъ, гд перекатывали комъ, а когда они устали перекатывать, шаръ остановился и растаялъ и развалился отъ солнца. Но это стало замтно уже гораздо посл. Въ то же время какъ запыхавшiеся, разгоряченные въ азарт, они, возбуждая себя крикомъ, катили этотъ шаръ, нетолько имъ самимъ, но и постороннимъ самымъ спокойнымъ наблюдателямъ казалось иногда, что тутъ совершается что то важное. Если же кому и казалось, что все это есть вздоръ, то т, которые такъ думали, должны были молчать, потому что опасно было противурчить бснующейся толп и неловко, потому что все бснованiе это было прикрыто самыми высокими мотивами: рзня въ Болгарiи, человчество, христiанство.1822
На полях написано: Отбирали деньги у нищихъ для угнетенныхъ, которые такъ зажирли, что не хотли драться.
Свіяжскій и Степанъ Аркадьичъ нетолько христіане, но православные.
У Лидіи Ивановны разрывалось сердце. Дамы во [1 неразобр.] покупали револьверы. Тероръ со всми призн[аками]. Встрчаясь, боятся, разумъ не обязателенъ. И во глав тже ограниченные, гордые своей честностью и страшные
Ошалвшимъ людямъ, бснующимся въ маленькомъ кружк, казалось, что вся Россiя, весь народъ бснуется вмст съ ними. Тогда какъ народъ продолжалъ жить все той же спокойной жизнью, съ сознанiемъ того, что судьбы его историческiе совершатся такiя, какiя будутъ угодны Богу, и что предвидть и творить эти судьбы не дано и не велно человку. [1823]
Послднiй годъ былъ очень тяжелый годъ для Сергя Ивановича. Никто кром его не зналъ всего, что онъ перенесъ въ этотъ годъ. Для знавшихъ его онъ былъ точно такой же, какъ всегда, умный, прiятный собесдникъ, полезный, образцовый общественный дятель, знаменитый ораторъ и даже ученый, написавшiй какую то очень ученую книгу. Но никто не зналъ, что эта то книга и была источникомъ его затаенныхъ страданiй. «Опытъ обзора основъ и формъ государственности» была книга, надъ которой онъ работалъ 6 лтъ. Многiя части этой книги были напечатаны въ повременныхъ изданiяхъ и получили одобренiе знающихъ людей. Другiе части были читаны Сергемъ Ивановичемъ людямъ своего круга, и тоже все это было признано «замчательнымъ». Книга эта посл тщательной отдлки была издана въ прошломъ году и разослана книгопродавцамъ. Ни съ кмъ не говоря про свою книгу, ни у кого не спрашивая о ней, неохотно, равнодушно отвчая своимъ друзьямъ, незнавшимъ о томъ, какъ идетъ его книга, не спрашивая даже у книгопродавцевъ, покупается ли она, Сергй Ивановичъ тайно отъ всхъ, однако зорко, съ напряженнымъ вниманiемъ слдилъ за впечатлнiемъ, которое произведетъ его книга въ обществ и въ литератур. Въ обществ она не произвела никакого. Никто не говорилъ съ нимъ про нее. Даже друзья его, встртивъ его равнодушное отношеніе къ вопросамъ о книг, перестали его о ней спрашивать. Иногда онъ объяснялъ себ это равнодушіе тмъ, что книга была слишкомъ высока, иногда тмъ, что она не нехороша, — нехороша она не могла быть, — но не нужна еще. Въ литератур тоже не было ни слова цлый мсяцъ. Сергй Ивановичъ расчитывалъ до подробности время полученія книги и писанія рецензій, но прошелъ другой, было тоже молчаніе. Только въ «Сверномъ Жук», въ шуточномъ фельетон о пвц, спавшемъ съ голоса, было кстати сказано нсколько презрительныхъ словъ о книг Кознышева, показывающихъ, что книга эта уже давно осуждена и предана на посмяніе. Наконецъ на 3-й мсяцъ въ серьезномъ журнал была критическая статья. Сергй Ивановичъ зналъ и автора статьи. Онъ встртилъ его разъ у Голубцева. Это былъ неокончившій курсъ въ гимназіи фельетонистъ, очень бойкій какъ писатель, но ужасно робкій въ отношеніяхъ личныхъ. Сергй Ивановичъ помнилъ, что онъ старался его покровительствовать и развязать, но что за это фельетонистъ разсердился. Статья была ужасна. Очевидно, нарочно фельетонистъ понялъ всю книгу такъ, какъ невозможно было понять ее. Но онъ такъ ловко подобралъ выписки, что выходило похоже, и все это было остроумно въ высшей степени. Такъ зло остроумно, что Сергй Ивановичъ самъ бы не отказался отъ такого остроумія, — но это то было ужасно. Посл этой статьи наступило мертвое и печатное и изустное молчаніе о книг, и Сергй Ивановичъ видлъ, что его 6-тилтній трудъ, выработанный имъ съ такой любовью и трудомъ, прошелъ безслдно. Онъ пережилъ тяжелое время, онъ переносилъ свое горе совсмъ одинъ, но положеніе его было еще тяжеле оттого, что окончаніе книги и неудача ея отнимали у него цлую отрасль занятій.
1823
Зачеркнуто: <Узнавъ про смерть Анны, Алексй Александровичъ испыталъ ужасъ.> Алексй Александровичъ горячо сочувствовалъ длу. И увлеченіе его этимъ дломъ много способствовало ему загладить тяжелое впечатлніе отъ смерти Анны. Онъ написалъ нсколько записокъ о томъ, какъ должно было вести дло. Но взгляды его на ршеніе вопроса были различны съ взглядами графини Лидіи Ивановны. Графиня Лидія Ивановна въ этомъ дл руководствовалась указаніями Landau. И кром того, любовь ея теперь съ Алекся Александровича была перенесена на одного Черногорца.
Онъ былъ уменъ, образованъ, здоровъ и дятеленъ и не зналъ, куда употребить теперь всю свою дятельность. Разговоры занимали въ Москв большую часть времени, но онъ, давнишній городской житель, не позволялъ себ уходить всему въ разговоры, какъ это длалъ его неопытный братъ. Оставалось еще много досуга и умственныхъ силъ. Часть этаго досуга онъ посвящалъ на общественную дятельность; онъ говорилъ и въ създ, и въ собраніи, и въ комитетахъ, и въ обществахъ, но и этаго было мало. Онъ не зналъ, куда положить свою дятельность. Поэтому возникшій Славянскій вопросъ былъ для него находка. Онъ взялся за него и составилъ одинъ изъ центровъ деятельности въ Москв. Проработавъ всю весну и часть лта, онъ только въ Июл мсяц собрался похать въ деревню къ брату. Онъ халъ и отдохнуть на дв недли, и еще была у него цль — на мст, въ деревенской глуши, видть тотъ подъемъ народнаго духа, въ которомъ онъ былъ убжденъ. Котовасовъ, давно сбиравшійся побываетъ у Левина, звавшаго его къ себ, похалъ съ нимъ вмст.
II.
Небольшая московская станція желзной дороги была полна народа. Богатые экипажи привозили дамъ и мущинъ. Вслдъ за Сергемъ Ивановичемъ и Котовасовымъ подъхали добровольцы на 3-хъ извощикахъ. У входа дамы съ букетами встртили ихъ и толпою пошли за ними.
— Вы тоже пріхали проводить, — сказала по французски дама, сопутствуемая лакеями.
— Нтъ, я самъ ду, Княгиня. Сколько нынче?
— Пять; стало быть, уже около 300. И пожертвованій, знаете, ужъ до сотни тысячъ отъ графини Лидіи Ивановны прислано. И одинъ молодой человкъ прекрасный просилъ. Не знаю, почему его не приняли. Я хотла просить васъ, я его знаю, напишите.
Сергй Ивановичъ тутъ же, въ тснот перваго класса, написалъ записочку и только засталъ послднюю рчь, которую съ бокаломъ въ рукахъ прочелъ имъ Сверовъ.
— Vous savez, le comte Vronsky part aussi, [1824] — сказала Княгиня.
— Я не зналъ, что онъ детъ. Гд же онъ?
— Онъ здсь. Одна мать провожаетъ его. Онъ, говорятъ, ужасно убитъ. И избгаетъ людей. Все таки это лучшее, что онъ могъ сдлать.
— О да, разумется.
— Вы знаете, что посл этаго несчастья онъ былъ какъ сумашедшій; его насилу вывели изъ этаго состоянія torpeur. [1825] Но теперь боятся больше всего вида станцій желзныхъ дорогъ.
1824
[Вы знаете, граф Вронский тоже отправляется,]
1825
[оцепенения.]
— А, Княгиня! какъ я радъ, что не опоздалъ, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, поспшно входя и отдуваясь. Онъ былъ очень красенъ, очевидно посл завтрака. — Пріятно жить въ такое время. А, Сергй Ивановичъ, вы куда?
— Я въ деревню къ брату, — холодно отвчалъ Сергй Ивановичъ.
— А какъ я завидую вамъ.
— Что, вы говорите, Алексй здсь? Я пойду къ нему.
— Какъ онъ становится несносенъ, — сказала Княгиня. — И все одна фраза. И тамъ ему не рады. Такъ и есть. Я думаю, ему непріятно видть его. Вотъ и выпроводили.