Анна Каренина. Черновые редакции и варианты
Шрифт:
И вдругъ она ясно поняла на мгновенье, что все то, что ей представлялось, есть выдумки ревности. «Можетъ быть, онъ любитъ еще? Да, но какже онъ не понялъ, какъ я мучаюсь, и не пріхалъ? Какъ же онъ обманывалъ меня, не сказалъ, что былъ у Кити? Нтъ, все кончено. Да и меня нельзя любить. Грабе напомнилъ мн, что я стара. И все, что было во мн, онъ взялъ. Онъ гордится, онъ хвасталъ мною, и теперь я не нужна ему. Нтъ, я ненавижу его. Нтъ, все кончено. Но что же длать? Что длать? Я пропала».
Чтобы спасти себя отъ злобы и отчаянія, которыя душили ее, чтобы развлечься, она распечатала письмо Алекся Александровича и стала читать. [1772] «Но письмо сейчасъ прочтется, и тогда длать нечего». Она позвонила.
1772
Рядом на полях написано: зоветъ къ себ мужъ
— Скажи, чтобы лошадей не отпрягали. Мн надо хать. Или, если они устали, чтобы запрягли другихъ, разгонныхъ. Мн надо хать.
Она хотла хать къ Долли. [1773] Когда лакей ушелъ, она стала читать письмо знакомаго, четкаго почерка Алекся Александровича. Только что она прочла первыя строки — «съ разныхъ сторонъ я слышу намеки и даже выраженные упреки въ томъ, что я отказывалъ въ развод», только что она прочла эти строки, она, какъ живаго, увидала передъ собой Алекся Александровича съ его голубыми, кроткими глазами, съ его напухшими синими жилами и звуками его интонацій и треска пальцевъ. Она читала дальше: «Еще прошлаго года я передалъ вамъ, что, потерявъ столь многое въ томъ несчастіи, которое
1773
Зачеркнуто: или къ старой княжн
1774
Зач.: той любовью
Читая это письмо, съ Анной случилось странное: она читала письмо и понимала его, но въ голов сдлался туманъ. Она чувствовала, что толпится рой мыслей, но ни одну она не могла сознать ясно. Въ сердц же была тревога тоже неопредленная. И то и другое было страшно и требовало отъ нея движенья. Она пошла, поспшно переодлась и, когда ей сказали, что лошади поданы, поспшно сла и велла хать къ Облонскимъ. Но только что она сла въ коляску и похала, въ голов ея вдругъ стало все такъ ясно, какъ никогда не было. Она вновь въ воображеніи читала письмо, понимая не только каждое написанное слово, но понимая вс т слова, изъ которыхъ выбиралъ Алексй Александровичъ, когда писалъ письмо, понимая весь ходъ его мыслей, такъ, какъ никогда не понимала, какъ будто она сама писала это письмо, какъ будто душа его была обнажена передъ нею, и ей даже страшно длалось. [1775] Она понимала, что онъ надется на ея возвращеніе и желаетъ его потому, что она физически нужна для него, но что вмст съ тмъ онъ это свое чувство одвалъ въ христіанское прощеніе, и она понимала, что онъ былъ не виноватъ и что физическое чувство привычки и христіанское прощеніе были искренни. Она понимала и то, что онъ дйствительно любилъ не свою дочь Лили именно потому, что ея рожденіе было связано съ счастливымъ и высокимъ для него чувствомъ умиленія и что онъ любилъ Лили потому самому, почему она не любила ее: ея рожденіе было связано для нея самой съ воспоминаніемъ зла, которое она сдлала ему. Она все понимала это теперь, вс закоулки его и своей души, и это пониманіе не размягчило ее: напротивъ, она видла все это и многое другое въ холодномъ и жестокомъ, пронзительномъ свт. Мысли ея, какъ будто пользуясь этимъ вдругъ сдлавшимся свтомъ, съ необычайной быстротой переносились съ одного предмета на другой. [1776] Она взглянула на лошадей, и, замтивъ, что кучеръ не переложилъ разгонныхъ, она перенесла ту же проницающую ясность мысли на мгновеніе на Филиппа, лошадей и лакея. «Филиппу не хотлось трудиться закладывать, а онъ знаетъ, какъ и вс въ дом, что у ней несогласіе, и отъ этаго онъ позволяетъ себ. Онъ знаетъ, какъ Алексй Кириллычъ жалетъ срыхъ. А потомъ онъ скажетъ, что я велла. Ну, да теперь все равно. И Петръ лакей пришелъ самъ доложить, чтобы посмотрть, что я длаю. Онъ видитъ по своему, что я въ гор. [1777] И разумется, ему не объ чемъ печалиться. Всякій длаетъ свою постель. И моя жестка. И точно также не виноватъ Вронской». [1778] И точно также душа Вронского теперь была совершенно обнажена передъ нею, и при этомъ холодномъ, пронзительномъ свт она въ его душ и въ своей въ отношеніи къ нему въ первый разъ [видала] то, чего она никогда не видала прежде: «честолюбіе, сказалъ Грабе. Разумется, blood will tell. [1779] Какъ его отецъ, какъ его братъ, это главная его длинная, не короткая, вспыхивающая и потухающая, но на всю жизнь страсть. Она лежала въ немъ, готовая распуститься, когда мы встртились».
1775
Зачеркнуто: И вмст съ тмъ она не переставая думала о Вронскомъ, перебирая въ своемъ воображеніи вс сказанныя имъ слова, значеніе каждаго слова, и душа Вронскаго была также обнажена передъ нею, и при этомъ холодномъ, пронзительномъ свт она видла и въ его душ и въ своей по отношенію къ нему теперь въ первый разъ то, что она никогда не видала прежде.
1776
Зач.: Вошелъ лакей и доложилъ, что кучеръ Филиппъ сказалъ, что срые не устали и что если прикажутъ подавать, то лошади не отложены еще.
— Хорошо, вели подавать.
— Кушать дома изволите?
— Нтъ, — сказала Анна.
1777
Зачеркнуто: Онъ радъ этому, потому что воскресенье нынче, и они пойдутъ въ гости.
1778
Зач.: Она пошла къ себ въ комнату перемнить воротнички и бантики и не переставая думала. Она думала теперь о Вронскомъ, о главномъ
1779
[у него это в крови.]
Она безжалостно вспоминала его слова, выраженіе лица въ первое время ихъ связи. «Да, въ немъ было торжество честолюбиваго успха. Разумется, была любовь, — больше, чмъ тщеславіе успха, но большая доля была гордость успха. Теперь это прошло. Гордиться нечмъ. Не гордиться, а стыдиться. Онъ что то считаетъ себя осрамленнымъ своимъ отказомъ отъ поздки въ Ташкентъ. Онъ хмурится и краснетъ и никогда не говоритъ про это. Чтожъ ему осталось? Не быть безчестнымъ въ отношеніи меня. Онъ и старается. Онъ проговорился третьяго дня — онъ хочетъ развода и женитьбы, чтобъ сжечь свои корабли. Онъ любитъ меня; это неправда, что онъ разлюбилъ. Но the zest of the thing is gone. [1780] Я дразню себя, выдумываю Машу (воспитанницу), Кити. Онъ былъ вчера и не усплъ сказать мн. Врно, такъ. Мн и спрашивать нечего. Онъ честный, онъ хорошій человкъ, и онъ любитъ. Но какъ? [1781] Это детъ женихъ съ невстой — купцы, — подумала она, встртивъ карету. — Да, онъ любитъ, но какъ? Такъ, какъ я люблю Лили. Она дочь, надо любить, я знаю, но я не люблю ее. Если бы она умерла, мн было бы все равно. А если бы я умерла, все равно ли ему было бы? Нтъ, онъ бы былъ въ отчаяніи, но черезъ 3 дня былъ бы радъ, не признаваясь себ».
1780
[острота миновала.]
1781
Зачеркнуто: — А, готово? Ну, такъ дай зонтикъ
и перчатки. Обдать не буду.Она направилась къ двери, продолжая думать. Встртивъ гувернантку, она замтила ея новое платье и зеленый бантикъ и поняла, что она вчера шила, и подумала о томъ, зачмъ некрасивы двушки, и что Богъ, видно, за тмъ ихъ сдлалъ, чтобы они помогали красивымъ, и, взглянувъ на Лили, поняла, какой она должна представляться ей, — такой же, какъ ей самой въ дтств представлялась мать въ кружевной косынк на конц большого стола въ именины. Она сла въ коляску и велла хать къ Облонскимъ и подняла опущенную нить своихъ мыслей о своихъ отношеніяхъ съ Вронскимъ.
Это было не предположеніе, но она ясно видла это въ томъ пронзительномъ, безъ ршетки, свт, который открывалъ ей все. Она знала это врно, и это не огорчило ее. Она продолжала думать. «Онъ любитъ такъ, что если бы Алексй Александровичъ любилъ меня въ половину также, то я никогда бы не измнила ему, но тотъ не могъ, не умлъ любить; онъ выучился отъ другихъ, по своему высокому образованію, какъ любить женщинъ. Главное же то, что я не люблю его. A мн мало любви Вронскаго, такой, какая она теперь, потому что я люблю его. Моя любовь все длается страстне и себялюбиве, а его все гаснетъ и гаснетъ, и вотъ отчего мы расходимся. И помочь этому нельзя. У меня все въ немъ одномъ, и я требую, чтобы онъ весь больше и больше отдавался мн. Мы именно шли на встрчу до связи, а потомъ неудержимо расходились больше и больше. Измнить этаго нельзя. Онъ говоритъ мн, что я безсмысленно ревнива, и я говорила себ, что я безсмысленно ревнива. Но это неправда; я чувствую врне, чмъ думаю; я вижу, что мы погибаемъ, и хватаюсь за него. Если бъ онъ могъ быть семьяниномъ; если бы я могла быть чмъ нибудь кром любовницы, страстно любящей одн его ласки, но я не могу и не хочу быть ничмъ другимъ. И я возбуждаю въ немъ отвращеніе, а онъ во мн злобу и бшенство ревности, и это не можетъ быть иначе. Но... — она открыла ротъ и перемстилась въ коляск отъ волненія, возбужденнаго въ ней пришедшей ей вдругъ мыслью. Отчего же нтъ? Если съ нимъ жизнь не возможна, отчегожъ мн не вернуться къ Алексю Александровичу? Счастья. Не то что счастье, но жизнь будетъ несчастная, жалкая, но безъ злобы, безъ этаго яда, который душитъ меня, — сказала она себ. — Я вхожу въ Петербургскій домъ на Мойк, Алексй Александровичъ встрчаетъ меня, — видла она въ воображеніи уже сцену своего возвращенія. — И онъ, съ увреностью, что онъ деликатенъ, что онъ скрылъ весь стыдъ моего униженія принимаетъ и невольно (жалкій человкъ) оскорбляетъ меня каждымъ словомъ, каждымъ движеніемъ. Но я пропала все равно. Отчего жъ мн не перенести униженья? Я заслужила ихъ. Я перенесу. Это пройдетъ. Но вотъ онъ приходитъ въ халат, съ своей улыбкой, игнорирующій все прошедшее, на т минуты, когда я нужна ему, хрустятъ его пальцы, добротой свтится искуственный взглядъ голубыхъ глазъ. Нтъ, это невозможно».
Коляска остановилась у подъзда Степана Аркадьича. Лакей позвонилъ, и Анна рада была, узнавъ, что Дарьи Александровны давно нтъ въ город, а Степанъ Аркадьичъ выхали. Нтъ, даже и Долли не могла помочь. И ей надо самой длать свою постель и спать на ней.
Въ тотъ короткій промежутокъ, который она простояла у подъзда, она обдумала всю Долли, со всми подробностями ея характера, и перебрала вс воспоминанія съ нею. «Она любитъ теперь немного свое положеніе. То, что ей нужно, у ней есть — дти. A положеніе заброшенной, несчастной жены, трудящейся для семьи, есть ореолъ, который она не промняетъ даже за то, чтобы не быть несчастной, заброшенной женой. И она и любила меня и завидовала мн, когда была въ Воздвиженскомъ, и радовалась случаю показать мн свою благодарность и прочность дружбы. А какая дружба, когда 5 дтей и свои интересы! Вс мы заброшены на этотъ свтъ зачмъ то, каждый для себя, съ своими страданіями и запутанностью душевной и съ смертью, и вс мы притворяемся, что мы любимъ, вримъ».
— Куда? — переспросила она вопросъ лакея. — Да домой.
Анн теперь ничего и никого не нужно было. Ей хотлось только, чтобы ее не развлекали, пока не потухъ этотъ пронзительный свтъ, освщавшій и объяснявшій ей все, что было такъ запутано прежде. «Потухнетъ, и опять останусь въ темнот. — Она опять подняла главную уроненную нить мысли. — Но возвратиться къ Алексю Александровичу невозможно; не отъ униженія, а оттого, что посл Вронскаго. Я физически ненавижу его. Такъ что же? — И воображенію ей представилась ея первая жизнь въ Воздвиженскомъ и свиданія въ Петербург. — Вдь это было».
На этихъ мысляхъ ее застала остановка у крыльца своего дома. Она вышла. Но какъ только она вошла въ комнату и прекратилось движеніе экипажа, свтъ потухъ, она не могла ужъ ясно видть всего. Она чувствовала, что не справедливо то, что она думала теперь, но она всетаки думала.
«Да, вдь это было, — думала она о прошедшемъ съ Вронскимъ. — Отчего этому не быть опять? Вдь Алексй Александровичъ пишетъ, что онъ дастъ разводъ. Послднее, что мучало Вронскаго, уничтожается. Мы женаты, наши дти — Вронскіе. Мы живемъ въ деревн. Мои оранжереи и акваріумы. Вечеромъ его глаза, его руки... Нтъ, нтъ все это безуміе ревности... Я должна опомниться. Я должна примириться. Онъ будетъ счастливъ, узнавъ про это письмо. Мать его желала этаго. И она хорошая женщина. Я ей скажу, я ему скажу».
Свтъ, проницающій все, потухъ. Она не видла, не понимала ничего и не думала, а чувствовала только его, того, котораго она любила. [1782] И опять вмст съ этимъ чувствомъ, поднималось въ ней навожденіе ревности и злобы, и опять захватывало дыханье, и въ голов толпились не разобранныя, неясныя мысли.
«Да, надобно хать скоре», — сказала она себ, еще не зная, куда хать. Но ей хотлось опять той ясности мысли, которую вызывали въ ней качка и движеніе экипажа: «Да, надо хать къ старой Графин на дачу. Вдь Алексй (Вронской) говорилъ мн, что она будетъ рада меня видть, только сама не можетъ пріхать. Да, надо прямо хать къ ней».
1782
Зачеркнуто: Коляска подъхала къ дому.
— Нтъ, я не выйду. Ты слзай, Петръ, — сказала она лакею. — А ты, Филиппъ, позжай на Нижегородскую дорогу. Вдь въ 9 часовъ отходитъ поздъ.
— Такъ точно съ.
— Позжай шагомъ, мы успемъ.
Она [1783] посмотрла въ газетахъ росписаніе поздовъ. Вечерній отходитъ въ 8 часовъ, 2 минуты. «Да я поспю». Она позвонила Аннушку, велла заложить теперь ужъ разгонныхъ. И взяла свой любимый красный мшочекъ съ бронзовыми пряжками и вмст съ Аннушкой, объяснивъ ей, что она, можетъ быть, останется ночевать у Графини, уложила всю чистую перемну блья и съ раздраженіемъ, что съ ней рдко бывало, сдлала Аннушк выговоръ за то, что она не положила чистые чулки, и сама съ досадой достала эти чулки и положила и, что было ея самый строгій выговоръ, сказала: «я сама сдлаю, если ты не хочешь сдлать», и сама уложила, застегнула пряжки и сложила пледъ. [1784] Обдъ стоялъ на стол, но она подошла, понюхала хлбъ, сыръ и, убдившись, что запахъ всего състнаго ей противенъ, она сказала, что не будетъ обдать, и велла подавать коляску. Домъ уже бросалъ тнь черезъ всю улицу и былъ ясный, еще жаркій на солнц вечеръ. Петръ положилъ мшочекъ въ ноги, закрылъ ей ноги пледомъ.
1783
Зачеркнуто: позвонила Аннушку и велла пересмотрть
1784
Зач.: Петру она велла оставаться. Черезъ полчаса она вышла и, уложивъ въ ноги мшочекъ и закрывшись пледомъ,
— Мн тебя не нужно, Петръ. Если хочешь, оставайся.
— А какъ же билетъ?
— Ну подемъ, правда. А то мн совстно, я тебя замучала.
Петръ весело, какъ бы награжденный годовымъ жалованьемъ, вскочилъ на козлы и, подбоченившись, приказалъ хать на вокзалъ, какъ любятъ называть лакеи.
«Вотъ онъ опять. Опять все ясно», с улыбкой радости сказала себ Анна, какъ только коляска тронулась, и направила свой электрическій свтъ на то, куда она хала и что будетъ тамъ съ матерью и съ нимъ. При яркомъ свт она тотчасъ же увидала, что старая Графиня тутъ посторонняя, что про нее и думать нечего, а вопросъ только въ немъ. Возможно ли все измнить, выдти за него замужъ и быть ему и ей счастливой? «Нтъ и нтъ», отвтила она себ спокойно, безъ грусти. Радость видть всю правду заслонила горе того, что она открывала. Нтъ, невозможно; вдь это уже ршено, мы расходимся, и я длаю его несчастіе, и передлать ни его, ни меня нельзя. Вс мы брошены на свтъ зачмъ то, чтобы мучаться и самимъ длать свои мученія и не въ силахъ быть измнить ихъ». И она перебирала всю жизнь, и все ей грубо, просто и ясно было, и, какъ ни мрачно все было, ясность, съ которой она видла свою и всхъ людей жизнь, радовала ее. «Такъ и я, и Петръ, соскакивающій съ козелъ, и этотъ артельщикъ съ бляхой, — думала она, когда уже подъхала къ низкому строенію Нижегородской станціи. — Зачмъ они живутъ, о чемъ они стараются? Сами не знаютъ».