Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

«Отчего, отчего, — думалъ онъ, — я всмъ противенъ, тяжелъ? Не они виноваты, но я. Но въ чемъ же? Нтъ, я не виноватъ. [216] Но вдь я говорилъ уже себ; но безъ [217] нихъ я не могу жить. Вдь я пріхалъ. — И онъ представлялъ себ его, [218] Вр[оцкаго], счастливаго, добраго, наивнаго и умнаго. [219] — Она должна выбрать его. А я? <Что такое?> Не можетъ быть, гордость! Что нибудь во мн не такъ. [220] Домой, домой, — былъ одинъ отвтъ. — Тамъ ршится», и онъ вспоминалъ матокъ, коровъ, постройку и сталъ успокаиваться. Брата дома не было. [221] Онъ послалъ телеграмму, чтобъ выхала лошадь, и легъ спать.

216

Зачеркнуто: Виновата мерзость среды.

217

Зач.: среды

218

Зач.: Удашева, маленькаго, сильнаго,

219

Зач.: благороднаго и всегда яснаго, спокойнаго.

220

Зач.: Не вралъ ли Стива? Надо попробовать. Поду на балъ. Это послднее испытаніе. А можетъ быть, и правда.

221

Зач.: а поздъ уходилъ ночью.

Утромъ его братъ не вставалъ, онъ выхалъ, къ вечеру пріхалъ. Дорогой, еще въ вагон, онъ разговаривалъ съ сосдями о политик, о книг[ахъ], о знакомыхъ, но когда онъ вышелъ на своей станціи, надлъ тулупъ, увидалъ криваго Игната и съ подвязаннымъ хвостомъ пристяжную безъ живота, интересы деревни обхватили его. И Игнатъ разсказывалъ про перевозъ гречи въ сушилку, осуждалъ прикащика. Работы шли, но медленне, чмъ онъ ждалъ. Отелилась Пава. Дома съ фонаремъ еще онъ пошелъ смотрть Паву, пришелъ въ комнату съ облзлымъ поломъ, съ гвоздями. Няня въ куцавейк, свой почеркъ на стол, и онъ почувствовалъ, что онъ пришелся, какъ ключъ къ замку, къ своему деревенскому житью, и утихъ, и пошла таже жизнь съ новаго жара. Постройки, сушилки, школа, мужики, сватьба работника, скотина, телка, досады, радости и забота.

—————

Когда вечеръ кончился и вс ухали и Кити пришла въ свою комнату, одно впечатлніе неотступно преслдовало ее. Это было его лицо съ насупленными бровями и мрачно, уныло смотрящими изъ подъ нихъ добрыми голубыми глазами, какъ онъ стоялъ, слушая рчи стараго Князя. И ей нетолько жалко его было, но стало жалко себя за то, что она его потеряла, потеряла на всегда, сколько она ни говорила себ, что она любила Вр[оцкаго] и любитъ его. Это была правда; но сколько она ни говорила себ это, ей такъ было жаль того, что она наврное потеряла, что она закрыла лицо руками и заплакала горючими слезами.

—————

Въ тотъ же вечеръ, какъ хотя и не гласно, не выражено, но очевидно для всхъ ршилась судьба Кити и Удашева, когда Кити вернулась въ свою комнату съ несходящей улыбкой съ лица и въ восторг страха и радости молилась и смялась и когда Удашевъ прохалъ мимо [222] Дюсо, гд его ждали, не въ силахъ захать и, захавъ, пройдя, какъ чужой и царь, вышелъ оттуда, стряхивая прахъ ногъ, въ этотъ вечеръ было и объясненіе Степана Аркадьевича съ женою. [223] Въ первый разъ она склонилась на просьбы матери и сестры и ршилась выслушать мужа.

222

Зачеркнуто: Шевалье

223

Рядом на полях написано: <Объясненіе Стивы Алабина съ женой

Извстіе о прізд Анны. Онъ можетъ плакать, когда хочетъ.

Кити счастлива, все кончено.

Алабинъ детъ встрчать. Удашевъ за матерью. Несчастье на желзной дорог>

— Я знаю все, что будетъ, — сказала Долли иронически и зло сжимая губы, — будутъ увренія, что вс мущины такъ, что это не совсмъ такъ, какъ у него все бываетъ не совсмъ такъ; немного правда, немного неправда, — сказала она, передразнивая его съ злобой и знаніемъ, которое даетъ одна любовь. Но онъ меня не увритъ, и ужъ ему, — съ злостью, изуродовавшей ея тихое лицо, сказала она, — я не поврю. Я не могу любить человка, котораго презираю.

Но объясненіе было совсмъ не такое, какое ожидала Долли. Степанъ Аркадьичъ подошелъ къ ней съ робкимъ, дтскимъ, милымъ лицомъ, выглядывавшимъ между сдющими бакенбардами и изъ подъ краснющаго носа, и на первыя слова ея (она отвернувшись сказала съ злостью и страданіемъ въ голос: «Ну что можно говорить») — на первыя эти слова въ лиц его сдлалась судорога, и онъ зарыдалъ, цлуя ея руки. Она хотла плакать, но удержалась и скрыла.

На другой день она перехала домой съ уговоромъ, что она для приличія будетъ жить съ нимъ, но что между ними все кончено.

Степанъ Аркадьичъ былъ доволенъ: приличіе было соблюдено — жена перезжала къ матери на время перекраски дверей, другое — жена на виноватую просьбу его подписать купчую иронически согласилась. Третье — главное — устроить внутреннія отношенія по старому — это дло Степанъ Аркадьичъ надялся устроить съ помощью любимой сестры Петербургской дамы Анны Аркадьевны Карениной, которой онъ писалъ въ Петербургъ и которая общала пріхать погостить въ Москву къ невстк.

—————

Прошло 3 дня. Степанъ Аркадьичъ засдалъ весело въ суд, по панибратски лаская всхъ. Долли углубилась въ дтей. Удашевъ здилъ каждый день къ Щербацкимъ, и вс знали, что онъ неизмнно женихъ. Онъ перешелъ уже ту неопредленную черту. Уже не боялись компрометировать ни онъ, ни она. Ордынцевъ сдлалъ чистку въ себ и дом и заслъ за политико-экономическую работу и готовился къ новымъ улучшеніямъ лта.

— Право, — говорила Долли, — я не знаю, гд ее положить. И въ другое время я ей рада; но теперь... Столько хлопотъ съ дтьми. И что ей, Петербургской модной дам, у насъ только...

— Ахъ полно, Долли, — сказалъ мужъ съ смиреніемъ.

— Да теб полно, a мн надо готовить и стснить дтей.

— Ну хочешь, я все сдлаю.

— Знаю я, скажешь Матвю сдлать чего нельзя и удешь, а онъ все перепутаетъ.

— Совсмъ нтъ.

— Ну хорошо, сдлай. Я уже и рукъ не приложу.

Но кончилось тмъ, что, когда Степанъ Аркадьичъ похалъ на желзную дорогу встрчать сестру вмст съ Удашевымъ, который съ этимъ же поздомъ ждалъ мать, Долли устроила комнату для золовки.

—————

На дебаркадер стояла рдкая толпа. Степанъ Аркадьичъ пріхалъ встрчать сестру, Удашевъ мать. Он въ одномъ позд должны были пріхать изъ Москвы въ 8 часовъ вечера.

— Вы не знаете Анну? — съ удивленіемъ и упрекомъ говорилъ Степанъ Аркадьичъ.

— Знаю, давно на бал у посланника я былъ представленъ ей, но какъ было: знаете, двухъ словъ не сказалъ и теперь даже не посмю кланяться. Потомъ видлъ, она играла во Французской пьес у Блозерскихъ. Отлично играетъ.

— Она все отлично длаетъ. Не могу удержаться, чтобы не хвалить сестру. Мужъ, сынъ, свтъ, удовольствія, добро, связи — все она успваетъ, во всемъ совершенство, и все просто, легко, безъ труда.

Удашевъ замолчалъ, какъ всегда молчать при такого рода похвалахъ.

— Она на долго въ Москву? [224]

— Недли дв, три. Чтоже, ужъ не опоздалъ?

Но вотъ побжалъ кто то, задрожалъ полъ, и съ гуломъ отворились двери. Какъ всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, протежируемыхъ пропустили впередъ, и Степанъ Аркадьичъ съ Удашевымъ въ числ ихъ.

Соскочилъ молодцоватый кондукторъ, свистя. Затолкались, вбгая въ вагоны, артельщики. И стали выходить по одному пассажиры. Сначала молодые военные — офицеръ медлительно и прямо, купчикъ быстро и юрко. И наконецъ толпа. Въ одномъ изъ вагоновъ 1-го класса противъ самихъ Удашева и Степана Аркадьича на крылечк стояла невысокая дама въ черномъ плать, держась правой рукой за колонну, въ лвой держа муфту и улыбалась глазами, глядя на Степана Аркадьича. Онъ смотрлъ въ другую сторону, ища ее глазами, а Удашевъ видлъ ее. Она улыбалась Степану Аркадьичу, но улыбка ея освщала и [225] жгла его. Въ дам этой не было ничего необыкновеннаго, она была просто одта, но что то приковывало къ ней вниманіе.

224

Рядом на полях написано:

Обворожила мать. Двушку выводитъ.

А и такія бываютъ.

Никогда не видала, какіе они?

Совсмъ другіе.

225

Зачеркнуто: грла

[226] Гагинъ тотчасъ же догадался по сходству съ братомъ, что это была Каренина, и онъ видлъ, что Степанъ Аркадьичъ ищетъ ее глазами не тамъ, гд надо, но ему почему то весело было чувствовать ея улыбку и не хотлось указать Степану Аркадьичу, гд его сестра. Она поняла тоже, и улыбка ея приняла еще другое значеніе, но это продолжалось только мгновенье. Она отвернулась и сказала что то, обратившись въ дверь вагона.

— Вотъ здсь ваша сестра, — сказалъ Удашевъ, тронувъ рукою Степана Аркадьича.

226

Зач.: Удашевъ