Антология советского детектива-11. Компиляция. Книги 1-11

— Какая, Майя Аркадьевна?

— Соседей, с которыми у меня приличные отношения, нет дома. Соседи из тридцатой квартиры, смежной с моей, меня терпеть не могут. А меня пригласили в кино. Это очень важно. Очень.

— Просьба какая, Майя Аркадьевна?

— Не могли бы вы на полтора часа приютить моего щенка? Он кроха, совершеннейшая прелесть, очаровашка, но не переносит одиночества — визжит, лает, а соседи из тридцатой квартиры…

— Приводите.

Щенок в самом деле был прелестной крохой — королевский пудель, но сволочной. Сначала он норовил запрыгнуть в мою тарелку и сцапать мясо, хотя я кормил его — кусок себе, кусок ему, но щенку все было мало, будто он унаследовал гены не благородных предков, а вечно голодных дворняг. Потом он стал носиться по квартире, визжал, лаял, справлял нужду на паркете. Не получался у меня тихий вечер.

Программа «Время» подходила к концу, когда телефон снова зазвонил. Если с Петровки, что я буду делать со щенком? От страха у меня сел голос.

— Серго, ты? Слава богу! Это я, Юра.

«Слава богу» должен был сказать я. Звонил мой сосед и приятель Юрий Чарквиани, добрейший человек, умница — кандидат медицинских наук, весельчак и обжора. Он жил этажом выше в такой же однокомнатной квартире, как моя. Мы познакомились, когда вселились в дом. Он переехал в Москву из Тбилиси девять лет назад, успел защититься, писал докторскую, но мечтал не о докторской степени, а о том, чтобы похудеть. В юности Юра танцевал в самодеятельном национальном ансамбле и, судя по фотографиям, которые с тоской демонстрировал всем, был строен как кипарис. Теперь его добродушное лицо округлилось, а живот торчал так, словно ему подложили под рубашку подушку. Боюсь, что его мечте не суждено было сбыться. Любящие родители еженедельно присылали ему из Тбилиси яства — сациви, баклажаны с орехами, лобио, хачапури, кур, а к праздникам — поросенка, не забывали положить в посылку грузинский хлеб — лаваш, чтобы бедный мальчик не голодал вдали от родительского дома. Того, что Юра получал, ему не съесть бы за две недели даже при его аппетите, и, благословляя родителей, он с большим удовольствием потакал собственной слабости — устраивал застолья. В тридцать пять лет Юра все еще был холост. Он любил очень красивую двадцатипятилетнюю женщину, но из страха вызвать гнев родителей не расписывался с ней. Те, наверно, давно присмотрели ему девицу в своем кругу в Тбилиси или присматривали. Они ведь надеялись, что Юра вернется на родину. Мила, так звали женщину, работала вместе с сестрой Кирой в цирке у известного иллюзиониста. Сестры были близнецами. Отличить одну от другой, по крайней мере мне, удавалось редко. На сходстве и строилась их работа по одурачиванию публики — Мила влезала в ящик, Кира выходила через несколько секунд из-за кулис, а доверчивая публика верила, что одна и та же женщина одновременно оказывается в двух местах по взмаху руки иллюзиониста. Юра безошибочно различал сестер, когда те, приезжая в Москву, жили у него. Родом сестры были из Харькова. Юра говорил, что ему подсказывает, кто из них Мила, любящее сердце. Наверно, так и было.

На меня обрушился словесный град:

— Слушай, куда ты пропал? Что с тобой? Где ты? Почему не звонишь? Обиделся на что-нибудь?

Случалось, мы не виделись месяц. Юра был комбустиологом — специалистом по ожогам. Он знал, что такое срочный вызов. Как и я, он постоянно жил с ощущением, что может понадобиться в любой момент. Мое исчезновение не вызвало бы у него вопросов, если бы оно так не затянулось.

— Я отсутствовал. — Мне не хотелось говорить о ранении. — Как ты, старина?

— Хорошо. Ты как? Какие-то слухи поползли, будто ты болел.

— Я был в командировке, Юра.

— Теперь все понятно. Ты и болезнь?! Я даже рассмеялся. Что делаешь?

— Смотрю телевизор.

— Выключи его и поднимайся.

— Лучше ты спустись. Я не один. Майя Аркадьевна, музыкальная критикесса, оставила у меня щенка.

— Бери щенка и поднимайся. Давай-давай. Я тоже не один.

По тону Юры я понял, что к нему приехали Мила и Кира. Они мне нравились. Трудно сказать, какая из них больше. К удовольствию Юры, я не раз попадал впросак.

Застолье было как в лучших тбилисских домах. Родители Юры хорошо об этом позаботились. Даже щенок Майи Аркадьевны не смог нам помешать, хотя и старался.

Вот так я отметил свою правительственную награду. Но о ней не было сказано ни слова.

В двенадцать я поднялся. Поднялась и Кира, взяв на руки щенка.

— Я провожу, — сказала она.

В памяти возник образ Нелли. Господи, как мы любим осуждать других и закрываем глаза, когда дело касается нас самих, подумал я. Кира была чуть старше Нелли, зато Игнатов был моложе меня. Я отогнал от себя мысли о Нелли и Игнатове. Я не хотел думать о них.

ГЛАВА 5

Надежда, что кто-нибудь опознает на фотографии человека, вошедшего в половине девятого вечера второго января в квартиру Игнатова, не оправдывалась. Галина Ивановна отрицательно покачала головой, когда я предъявил ей фотографию. «Нет, не знаком», — сказали Маркелов и Стокроцкий. Слабым утешением было то, что я не потратил на это полдня, разъезжая по городу от одного свидетеля к другому. Друзья Игнатова оказались у Галины Ивановны, помогали ей в похоронах. Я показал фотографию даже Лиде, но девочка, как и мать, отрицательно покачала головой. Оставалось надеяться, что более удачливым будет Хмелев…

— У меня готов список украденных вещей, — сказала Лида, когда я собрался уходить. — Вы передадите Ксении Владимировне?

— Да, конечно, — сказал я. Список занимал четыре тетрадных страницы. Каждая вещь была описана довольно подробно. — Очень хорошо. Мы возвратим вам все. Обещаю. Найдем и возвратим.

В коридор за мной вышли Стокроцкий и Маркелов. Стокроцкий подал мне пальто. Маркелов сказал:

— Я должен перед вами извиниться. Я ввел вас в заблуждение. Разумеется, непреднамеренно. Олег, оказывается, репетиторствовал.

— Да, репетиторствовал, но не афишировал этого, — сказал Стокроцкий, надевая дубленку. — Я провожу вас до метро. Поэтому мы не знаем ни одного его ученика.

— Что значит «не афишировал»? — спросил я.

Стокроцкий улыбнулся. У него была приятная улыбка. Она делала его лицо еще более симпатичным.

— По Ожегову, выставлять напоказ. Олег не хотел, чтобы о репетиторстве знали даже близкие.

— Почему?

— Стыдился. — Стокроцкий пропустил меня вперед в кабину лифта. — Надо знать Олега, чтобы понять это. Он не мог смириться с мыслью, что жизнь не удалась. Не удалась с его точки зрения. Еще в школе, а мы учились вместе с первого класса, Олег составил для себя программу-минимум и программу-максимум. По программе-минимум он в двадцать восемь лет видел себя кандидатом, в тридцать пять доктором наук, в тридцать семь — профессором, в сорок — членкором, в сорок пять — академиком. Можете представить, что предусматривала программа-максимум. В молодости мы стремимся к высоким идеалам, мечтаем о покорении вершин, более того, уверены, что покорим их, что нам это под силу, что мы, именно мы, поднимемся туда, где не ступала еще нога человека. Прекрасные мечты! Но между мечтой и реальностью расстояние как между Землей и Луной. Человечество веками мечтало достичь Луны. Многие ступили на нее? Я тоже мечтал. Не о Луне, конечно. У меня тоже была своя программа-минимум и программа-максимум. Влияние Олега. Он у нас всегда и во всем, почти во всем, был ведущим. Еще бы! Круглый отличник, эрудит, победитель школьных олимпиад — по математике и по истории. По окончании университета я надеялся остаться на кафедре. Увы, меня распределили в среднюю школу учителем. В школе я не собирался задерживаться более трех положенных лет. У меня ведь были свои планы — аспирантура, диссертация и т. д. Прошло пятнадцать лет, а я по-прежнему в школе. И ничего, терпимо.

— Как же ваши планы?

— Вспоминаю о них. В зависимости от настроения, — с грустью или усмешкой. Надо смириться. Зачем понапрасну терзаться? Надо смотреть на жизнь глазами реалиста, а не мечтателя, когда разменяешь четвертый десяток. Тогда и тебе легче будет жить, и окружающим. Надо смириться.

— Наверно, это трудно.

— Не легко, но надо. Другого пути нет. Это я хорошо для себя уяснил. Неспокойная душа Олега бунтовала до конца. Мечтатели разочарования переносят тяжело. Помнится, в студенческие годы Олег любил говорить: «Путь избран. Все ясно. Жизнь прекрасна. Будущее еще прекраснее». С дипломом инженера он попал по распределению в министерство. Перекладывал бумаги. Разве об этом он мечтал? Зачем учился пять лет? Он там совершенно не нужен был. Добился места в НИИ. И что? Какой толк был от его работы? «Если я ее не буду делать, никто этого не заметит, ничто не изменится», — говорил он. Больше всего Олега убивало, что он не находит применения своим силам. Поэтому и вызвался внедрить прибор для определения влажности древесины. Маркелов говорил мне, вы знаете эту историю. Олег не сколько другим, сколько себе хотел доказать, на что способен.

— В результате он обиделся, что ему не повысили зарплату?

— На его месте любой обиделся бы. Он сделал невозможное, а получал столько же, сколько другие в институте получали за ничегонеделание.

— Вы считаете, что он ушел из института, так как у него не было материального стимула?

— А вы что, отрицаете роль материального стимула?

— Почему же?! Материальный стимул имеет важное значение, но не решающее. Есть еще моральный аспект…

— Скорее аморальный. Ибо аморально, когда один получает за труд сто восемьдесят рублей, а другой за безделье столько же или даже больше. Вы знаете, что история с прибором имела продолжение? Когда в институте поняли, какой пробивной силой обладает Олег, на него решили взвалить новый груз. Кто больше поднимает, на того и больше грузят. Хотели сделать его чем-то вроде институтского толкача. Моральный аспект!

— Я хотел сказать, что прежде всего надо любить свою работу.

— Надо. Но человек должен сознавать необходимость своего труда, свою значимость, должен чувствовать, что он нужен и может реализовать свои способности. Олег ничего не мог. Нужен он был институту? Разве что в самом конце, но зато не по профилю. Да и то не очень. Не стали же его уговаривать и убеждать не уходить из института.

— Позвольте, он же не просто уволился, а перешел на инвалидность.

— Да, конечно. Но он не перешел бы на инвалидность, если бы не сознавал, как мало значит в жизни.