Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой

За соседним столиком какие-то испанцы, направляющиеся, как и Антуан, в Россию, чем-то явно взволнованы. Сент-Экс мог слышать, как они обсуждали Сталина и пятилетний план и еще какие-то новости оттуда. «Как изменился пейзаж! – думал он. – За границей Франции людей больше не интересует весна, но они, возможно, немного больше заняты судьбой человека».

Польша, с ее темными, пахнувшими смолой сосновыми лесами, напомнила ему о песчаных лесах Ланда, к югу от Бордо, где единственная искра, гораздо более быстрая, чем взмах топора, может заставить деревья «не гореть, а улетать». На советском пограничном посту в Негорелой Антуану пришлось упаковать свои мешки и покинуть вагон, поскольку начиналась другая, более широкая железнодорожная колея. Где же была революция? Он не смог побороть удивление, глядя на цыганский оркестр, играющий в огромном станционном буфете. Да и таможенный зал, с богато украшенными позолотой стенами, казался приготовленным для сельского бала. Единственный пролетарский штрих вносил флегматичный, как медведь, таможенный инспектор, шарящий в вещах Сент-Экса своей лапой с грязными мужицкими пальцами.

Составить мнение об этой необозримой terra incognita вновь прибывшему было нелегко, тем более он ни слова не говорил по-русски. Но стоило поезду пересечь равнину и приблизиться к Москве, как Антуан, уже не нуждаясь ни в каком переводчике, с восторгом рассматривал 71 самолет (он тщательно сосчитал их), задействованные в тренировочных полетах над городом. «И таким образом я получаю первый зрительный образ – этакий огромный улей, гудящий от кипучей деятельности пчел».

Эти впечатления, возникшие в поездке на поезде в Россию, записаны уже после того, как он добрался до Москвы. На платформе его приветствовал находившийся в Советском Союзе уже три месяца Жорж Кессель, брат Жозефа, пишущий статьи для парижского еженедельника «Мэрианн». Сент-Экс, написавший ему неделю или две назад с просьбой подыскать ему комнату, вздохнул с облегчением, увидев на перроне друга, к тому же говорившего по-русски. Первым делом тот позвал носильщика. На московском вокзале буфета с цыганским оркестром не наблюдалось, зато были носильщики и такси, совсем как на Северном вокзале или на вокзале Виктория в Лондоне. Выходило, революционеры на поверку оказывались не такими уж пролетариями, как думал весь капиталистический мир…

Такси привезло их в гостиницу «Савой», выбранную Жоржем Кесселем. Она была поменьше и расположена в более тихом месте, нежели «Метрополь» или «Интернационал», где толпилось большинство иностранцев. Полицейское наблюдение там было менее интенсивно. Хотя французам в этот период франко-советской гармонии сильно не досаждали избытком пристального контроля, Россия все же испытывала тогда патологическое безумие первой большой сталинской партийной чистки. Грядущая катастрофа уже угадывалась. И, несмотря на то что Кессель даже умудрялся приглашать дочь Каменева в театр, он реально ощущал близкое завершение «либеральной» интермедии.

Самому Сент-Эксу вскоре на себе пришлось почувствовать железную пяту властного давления государства. Хотя он прибыл в российскую столицу задолго до 1 мая, он слишком опоздал и не получил желанное место на Красной площади, чтобы оттуда наблюдать первомайский парад. Французское посольство, куда он обратился, ничем не могло ему помочь, и еще меньше Жорж Кессель, которому в тот момент предстояло отправиться в четырехдневную поездку в Ленинград. Эта небольшая деталь по-настоящему заставила Сент-Экзюпери задуматься и понять, какой увесистой стала непоколебимая бюрократия, выросшая вокруг хозяина Кремля, на чьи редкие появления перед публикой (нечто вроде «бога, покинувшего на время свой Олимп») зрители допускались лишь после придирчивой и тщательной проверки. Однако ничто не смогло помешать Антуану бродить по примыкающим к основному месту действия улицам накануне ожидаемого события. Было холодно, иногда даже внезапно начинал идти снег, но это не могло умерить пыл групп товарищей, занятых драпировкой фасадов зданий огромными красными лозунгами, вздымавшимися на ветру, словно паруса на регате.

На следующее утро Сент-Экс встал рано, твердо решив хоть что-нибудь увидеть, даже если ему не удастся пробраться на Красную площадь. Но он опоздал. Двери гостиницы блокировала охрана, монотонно повторяя, что двери будут открыты… в пять часов вечера! Подобно другим злополучным неудачникам, не доставшим официальный пропуск, Сент-Экзюпери оказался плененным в собственной гостинице.

Он расхаживал туда-сюда по вестибюлю, как зверь в клетке, когда внезапно услышал гул, напоминающий приближающуюся грозу, только более устойчивый, более неторопливый, равномерный и непрерывный. Тысяча самолетов приближалась к городу, над куполами его церквей и жилыми домами летела многочисленная гигантская стальная стая. Для Сент-Экса этот звучный зов означал слишком много.

Он еще не растратил мальчишеского озорства, и в нем еще теплилась искра школьника-проказника. Будь он проклят, если собирается оставаться взаперти, когда так много волнующего происходит за пределами гостиницы! В лицее Сен-Луи он пользовался туннелем и удобно расположенным люком, в Москве он использовал окно и, на его счастье, позабытую охраной террасу.

Еще миг – и Антуан оказался на улице, которая была странно пуста, если бы не несколько детей, продолжавших беззаботно играть. Подобно волне прибоя, растущей при приближении к берегу, все остальные уже неумолимо всасывались в манящую необъятность Красной площади. Несколько минут Сент-Экзюпери прижимался к стене, не спуская глаз с ровных металлических шеренг, буквой «V» гудевших над его головой, как неумолимый прокатный стан. Потом он двигался по множеству пустынных улиц и каждый раз, когда он пытался пробраться сквозь охрану, загораживающую подходы к Мавзолею Ленина, встречал отпор. Наконец Сент-Экс оказался на проспекте, где бесконечная колонна, поток человеческой лавы длиной не меньше мили, медленно двигалась к Кремлю. Колонна шла, доносились приглушенные звуки, и она напоминала похоронную процессию, несмотря на веселое хлопанье красных знамен. Внезапно раздалась музыка: устав от монотонного марша, музыкант в одном из оркестров вскинул аккордеон и заиграл. Его инициативу поддержали другие, и в мгновение ока мрачно одетая процессия рассыпалась на группы краснощеких танцовщиц, прогнавших прочь и закруживших в танце скуку морозного утра. Сент-Эксу это напомнило День взятия Бастилии в Париже. «Незнакомец приветствовал меня и протянул мне сигарету. Другой предложил огоньку. Толпа была счастлива… Тут внезапно трепет пробежал по колонне, музыканты вскинули свои трубы, знамена были подняты, ряды заново выстроены. Лидер группы легко хлопнул молодую девушку по голове своей палкой, чтобы заставить ее вернуться на свое место. Это был последний индивидуум, последний живой жест. Каждый снова стал серьезным, поскольку марш в сторону Красной площади был возобновлен. Колонна уже напряглась, она готовилась предстать перед Сталиным».

Спешно (особенно для него это означало спешку) написав свою первую статью, Сент-Экзюпери передал ее по телефону на следующий день, и она появилась в третьем майском номере «Пари суар» вместе с передовицей, извещавшей о предстоящем подписании франко-русского пакта о ненападении. В целом это было похвальное усилие, хотя некоторые читатели, возможно, поразились определенной дальновидности некоторых предположений автора. Упомянув о том, что бороды и наводящие ужас небритые подбородки в одночасье исчезли в России, запрещенные простым распоряжением хозяина Кремля, Сент-Экзюпери смог добавить: «Создается впечатление, будто в тот день, когда волшебная палочка Плана коснется одежды, это сразу украсит улицы Москвы, где головные уборы и одежда для работы все еще создают грустное серое впечатление. И едва ли парадоксально представить день, когда Сталин, из глубин Кремля, распорядится, что каждый уважающий себя пролетарий должен надеть вечерние наряды, и вся Россия этим же вечером будет обедать в вечерних нарядах».

Прошло целых десять дней, прежде чем Сент-Экзюпери снова вернулся к листу бумаги. Осознал ли он, до какой степени его первая статья получилась лучезарной? Возможно, хотя Жорж Кессель, вернувшийся из Ленинграда, склонен был расценивать поведение Антуана как тайную леность. Избавленный от домашних забот, отягощавших его в Париже, Сент-Экс, казалось, наслаждался несколькими днями прогулов. За столом он размазывал в дюйм толщиной куски масла на редиску, которую затем поглощал, и, когда Кессель вопросительно поднял бровь, его друг радостно сообщил, что доктор велел ему держаться подальше от хлеба по причине все расширяющейся талии наряду с отсутствием физических упражнений. Как заметил Кессель, Антуан в буквальном смысле повиновался предписанию врача: великолепный крестьянский черный хлеб оставался нетронутым, а Сент-Экс умерял свой аппетит при помощи полфунта масла. В Москве существовало еще одно «но», не способствующее вдохновению и прямо мешавшее писать, как он объяснил скептически настроенному Кесселю. Антуан страдал от бесконечного отсутствия сигарет. Как же можно писать без курева? Но когда он почувствовал, что такое специфическое оправдание переставало действовать, он уминал плитку шоколада, и этого было достаточно, чтобы вызвать головную боль, делавшую любую работу невозможной.

Естественно, Сент-Экзюпери не был предоставлен сам себе все это время. Русские, стараясь произвести впечатление на своего гостя, пригласили обоих друзей посмотреть на шоу по прыжкам с парашютом с обязательным щедрым обедом.

– Надеюсь, вы понимаете, – повернулся к Антуану Кессель, как только банкет начался, – что вам придется сказать речь.

– Речь? – испугался Сент-Экс.

Если он чего-то действительно терпеть не мог, так это произносить речи.

Но Кессель настаивал. В конце концов, Антуан – известный писатель, не так ли? Теперь Сент-Экзюпери не мог спокойно есть. Едва поковыряв икру и не притронувшись почти ни к одному блюду, он провел почти весь следующий час, лихорадочно набрасывая заметки на обрывках бумаги, в то время как Кессель сохранял на лице поразительно непроницаемое выражение. Трапеза, сопровождаемая тостами и питьем водки и занявшая достаточно времени, закончилась, но никто и не думал просить Сент-Экзюпери разглагольствовать по-французски.

Сент-Экс весело и легко отнесся к этой шутке, чего нельзя сказать о его голодном желудке, не так радостно воспринявшим подобное издевательство над собой.

Но через день или два Антуану искусно удалось взять реванш. Кессель сумел накопить внушительный запас английских сигарет, которые Сент-Экзюпери иногда курил, отчаявшись найти американские, которые он явно предпочитал. Однажды вечером он предложил Кесселю:

– Давайте сыграем партию в шахматы.

Они расположились за доской, и минут через десять Кессель блестяще обыграл своего противника. Сент-Экс помрачнел.

– Ладно, – сказал он, – давайте еще раз.

И вторая партия, как и первая, скоро закончилась поражением Антуана.

– Сыграем еще разок, – мрачно предложил Сент-Экс. – Но на сей раз давайте прибавим игре интереса.

– В каком смысле? – поинтересовался Кессель.

– Ну, если вы выиграете, мне придется отдать вам пачку английских сигарет. А если побеждаю я, с вас – пачка американских.

– Отличная сделка, – согласился Кессель, довольный перспективой пополнить свои запасы.