Архип

Часть третья. Глава 16

В семи верстах на полуночь от общинного центра - села Крапивина, и почти в трех от ближайшего крупного населенного пункта - деревни Сумятинской, что стояла почти что на болоте и окромя небольшой добычи торфа кустарным способом славилась только постоянными мерзотно пахнущими туманами, стоял хутор, в народе именуемый Хитрым, по фамилии обитавшей там семьи. За какие такие заслуги то ли деда, то ли прадеда Афанасия Лукича, нынешнего его хозяина нарекли этим эпитетом уже никто и не помнил, так давно то было, но приклеилось прозвище накрепко и уже отца его при царе Александре Николаевиче, в ревизской сказке подали как Луку Аркадьевича Хитрого, государева хлебопашца и охотника.

Жили Хитрые на землях добрых, огнем у леса отвоеванных еще прошлым поколением, и с тех пор на удивление не отощавших, родяших хлеб хороший и сытный. Лес тоже был рядом, и Лука, и сын его, и внуки, охотниками были хорошими, а потому даже большим хозяйством, окромя куриц на яйца да одной коровы с теленком, исключительно на молоко, никогда себя не утруждали, предпочитая перебиваться дичиной. Дичью же да шкурами торговали в Крапивине через Дарью-кучиху. Не жировали, конечно, но на соль, порох, инструменты да одёжу хватало. Грех жаловаться.

Так далеко на север, к самому, почитай, лесу, пусть и не проклятому, как тот, что за Черной, но все равно опасному и мрачному, из Крапивинских желающих селиться было немного, потому и спорить с кем-то по поводу охотничьих угодий или пашенных земель нужды никогда и не было. Разве что лет двадцать назад поселились в версте братья - татарские выкресты, но они мужики были правильные, дельные. Хоть и русский разумели тогда плохо, через пень-колоду, но разве ж один настоящий охотник другого не уразумеет? Сговорились легко, по рукам ударили, размежевались к общему удовольствию, да за все годы ни одной ссоры-то почитай и не было. До тех пор, пока в прошлом месяце мужиков волки не загрызли. Собственно именно Трофим - младший из двух Хитровских сыновьев их и нашел, татар, в смысле. С вечера до ветру бабы ходили на двор, стрельбу оружейную услыхали, а утром младший запрыгнул на лыжи, схватил ружье, да и умчался поузнавать. Вернулся бледный, перепуганный, да с девкой в полозьях.

Опосля к татарам ходили еще дважды. Первый раз, когда староста с попом приехали на жертв посмотреть, а второй - с колдуном местным - Архипом. Оба раза водил людей уже сам Афанасий. Трофима не пустил, парень, хоть и почти взрослый был, а после первого визита трое суток вообще не спал, пока без чувств не грохнулся. Да и до сих пор, хоть уже месяц прошел, по ночам с воплями просыпался. Пришлось даже отдельно ему стелить в бане. А то совсем никому житья не было. И то согласился только после того, как засов мощный врезали. Такой, что пушкой не выбить. Жалко сына было, конечно, отцовское сердце не камень, но что сделать-то? Благо колдун хоть зелье выдал для сна. Кошмары не ушли, но парень хотя б просыпаться от собственных криков перестал, а то ж вообще, словно мертвяк ходячий по двору скитался, бледный и одуревший от недосыпа.

Так вот, второй и третий раз ходил уже сам хозяин. И сразу же, после первого, всю округу капканами уставил. Тоже струхнул, чего греха таить. Уж больно жуткое зрелище было. Волки стаей напали и никого не пощадили.Но что странно, скот вообще не тронули. Вол, две козы, конь, птица разная, кролы даже, все живехоньки были. Погрызли только псов и людей. Причем даже мяса не ели, только рвали. Страшно. Не простые то волки были, ох непростые. И колдун с Афанасием согласился. Сказал, что нехорошее то зверье, нечистое. Наказал каждую ночь запираться и никого ни за какие коврижки в дом не пушчать.

А через два дня вернулся с какими-то висюльками. Страшнючими, словно неумелой рукой связанными, вперемешку лоскуты кожи, куски меха да лыко. Заставил на каждом углу забора развесить и на каждой стороне света. И молоком коровьим каждый вечер мазать. Афанасий перечить, естественно, колдуну не стал, не дурак, чай, развесил, подготовил, да наказ исполнял в точности. И, вроде даже, пронесло. Зверье выло, почитай, каждый вечер, но все где-то за околицей. К забору же ни одна тварь к большому его облегчению не совалась. Прошел месяц, страх поутих, бдительности поубавилось.

Сегодня, на ставший уже привычным обход, Афанасий выбрался позднее, нежели обычно. Разморило после сытного ужина, да и на улице погода не радовала, в общем, дотянул чуть ли не до самого сна. Но, к чести его, все ж собрал в кулак волю да заставил себя выбраться в февральскую лють. В левой руке Афанасий нес крынку с молоком, а в правой небольшую джутовую кисть. Идя по круговой насыпи сразу за частоколом, основательным, с гарантией защищающим от всякого обычного зверья, иначе на заимках в этих диких краях никак, он останавливался около каждого оберега, смачивал в крынке кисть и тщательно и щедро смазывал непонятную штуковину. На первый взгляд, ничего особенного не происходило. Никаких тебе движений, звуков или прочей странной сверхъестественной мути, которую ждешь от колдовского амулета. Однако была одна маленькая особенность, которая заставляла Афанасия полностью и безоговорочно верить в силу оберегов - не смотря на сильнейшие морозы, при которых даже хороший заводской полугар за пару часов превращался в ледышку, на переданных чародеем кусках меха и кожи не было ни золотника льда. И это не смотря на то, что их цельный месяц ежевечерне в молоке чуть ли не купали.

В эту ночь погода была такой, что хороший хозяин собаку на двор не выгонит - мороз, холодный промозглый ветер нещадно пробирался сквозь любой тулуп, а тащимый им мерзкий снег набивался в лицо и налипал на одежду и из-за него ничего дальше собственной руки-то было и не разобрать. А еще завывал что твой неупокоенный мертвец, никакого спасу не было. От неприятных мыслей, навеянных таким сравнением Афанасий передернул плечами.

Проходя около ворот он неожиданно услыхал отдаленный человеческий окрик. Заглянул поверх частокола, но в белесой мгле разобрать что-либо оказался не в силах, а потому сперва даже подумал, что обознался и собирался просто двинуться дальше, но крик повторился. Значительно ближе и громче, так, что не оставалось никаких сомнений, где-то неподалеку был человек. Афанасий удивленно покрутил головой, силясь разобрать в снежной круговерти хоть что-то и даже вытащил из-под специального защитного навеса смоляной факел - единственное средство освещения двора по ночам. Толку с него, признаться, было немного, на ветру пламя трепетало, стелять к самой земле, того и гляди, норовя затухнуть, но все-таки высветило шагах в пяти от забора сгорбленную человекоподобную тень. Афанасий испуганно отшатнулся.

– Стой, стой ..инаю ... святым!!!
– изо всех сил надрывая глотку, закричала фигура. Наконец-то у хозяина получилось разобрать хотя бы часть его слов.

Придя в себя от неожиданности, все-таки в его глуши случайные прохожие не то, чтобы каждый день приключались, особенно по ночам, Афанасий с любопытством выглянул снова. Раз человек сразу ничего плохого не сделал, значит не может, или не хочет.

– Помо... Замер... луйста, - надрывался нежданный гость. "Помоги, замерзаю, пожалуйста" - догадался Афанасий. Оно и не удивительно, что замерзает. Погода-то премерзейшая.

– А ты кто будешь?
– крикнул в ответ хозяин, внимательно рассматривая гостя. Тот подошел еще ближе почти к самому частоколу, шага два буквально осталось. Теперь его ор уже можно было вполне разобрать, особенно, ежели слегка наружу свеситься. Да и самого его можно было разглядеть в неровном свете треплемого на ветру пламени смоляного факела. Это был мужик. Крепкий, высокий, с густой всклокоченной бородой, сейчас совершенно белой из-за налипшего слега, в добротном, хотя и в нескольких местах подранном кожухе в пол и странноватой высокой, пяди на две, валяной шапке, подбитой мехом, в рукавицах, отчего-то разных, одна с цветным окраем и маленькая, словно бабская, а вторая без, нормального размера.

– Приказчик я! Купецкий! С городу - прокричал незваный гость охриплым голосом.
– В село еду. С пути сбился, заплутал!

Вот тебе, бабушка и Юрьев день, подумал Афанасий, это ж как надо с пути сбиться, чтоб аж семь верст по снежной целине носом пропахать? Дорога-то хоть сколько-то нахоженная до его хутора одна была и та от Сумятинской, а дотуда от самого села к нему тянулась, не промажешь ни в какой буран, колея-то одна. Да и ежели б по ней ехал, так с другой стороны в забор уперся. И голос у него хриплый, сорванный, будто не первый час у забора надрывался. А ежели так долго стоял, подумалось мужику, то чего сам войти не попробовал? Частокол невысокий, от зверей, не от люда. Нечто стеснительный? Так когда морозец-батюшка за зад кусает, обычно не до стеснительности становится.