Аритмия

Скребу губкой тело и размышляю.

Ладно, если абстрагироваться, то признаю: Абрамов-старший — мужчина видный, но елки-палки… Двадцать два года разницы — это реально слишком.

Целое поколение.

Пропасть!

Нет, я не в состоянии представить их союз, и дядя Игорь в этом вопросе со мной согласен.

Дядя Игорь…

Губы непроизвольно растягиваются в улыбку. Даже не заметила, как перешла на этот вариант обращения.

Вообще, как-то странно все вышло. Игорь Владимирович — человек очень своеобразный и тяжелый. Никогда бы не подумала, что мы с ним найдем какие-то точки соприкосновения, и уж тем более, не предполагала, что станем близко общаться.

Сказал бы мне это кто-нибудь четыре года назад, я бы рассмеялась этому кому-нибудь в лицо. Ведь самое первое знакомство у нас было то еще…

Уму непостижимо.

Даже не могу пояснить, в какой конкретно момент случилось это наше сближение. Как-то так само закрутилось. После бесконечной вереницы судов наша странная связь чудным образом окрепла. Началось все с борщей, а закончилось тем, что теперь мы иногда проводим время вместе. Допоздна засиживаемся за разговорами на кухне, обсуждаем случаи из судебной практики. Смотрим «Доктора Хауса» по телеку, поедая всякую вредную вкуснятину, и на пару развлекаем Савелия, вцепившегося в меня, что называется, намертво.

Лукавить не буду, сперва такое внимание со стороны взрослого мужчины очень пугало и озадачивало, но потом я расслабилась. Потому что вдруг отчетливо поняла — бояться мне абсолютно нечего. Как впрочем и искать подвох там, где его нет.

Все просто: Игорь Владимирович скучает по своей дочери. И я, совсем чужая девчонка, зачем-то ему нужна…

Зачем? Не берусь угадывать. Могу предположить, что его желание проявить подобие любви и заботы чем-то обосновано. Не знаю, как объяснить, но и я к нему по-своему прикипела. Отчего-то мне жутко льстит, что этот до чертиков сложный человек рядом со мной разительно преображается. Шутит, откровенничает, веселится. С посторонними людьми он совсем не такой. С ними он холоден, груб и достаточно резок.

— Даааш, — эхом вдоль стен разносится голос Вершининой.

— Чего? — выключаю кран и сдергиваю с вешалки махровое полотенце.

— Мож у Игоря кто-то появился? — спрашивает озабоченно.

И снова здравствуйте.

— Мне откуда известно? Его личную жизнь мы не обсуждаем, — шлепаю к выходу.

— А с женой что? — отходит от двери и пропускает меня в опустевшую раздевалку.

— Марьяна иногда приезжает в гости, — бросаю неопределенно.

— Зачем? Они же в разводе, — хмурит брови идеальной формы. — Только не говори, что там наблюдается потепление! Даш, а Даш?!

Со всей уверенностью могу сказать, что наблюдается.

— Инга, хватит на меня напирать! — переодеваясь, пищу недовольно. — Нас это ну совсем не касается.

— Ошибаешься! Еще как касается! Мужик-то мой! — заявляет она на полном серьезе.

Многозначительно на нее смотрю.

Че несет…

— Просто он пока не знает об этом, — добавляет, ухмыльнувшись.

— Ой дурнааая.

— Влюбленная, Дашка, влюбленная, — вздыхает, по-хулигански тиснув меня за грудь.

Глава 60. Мои не родные

Дарина

Первое поздравление я получаю от Савелия. С утра пораньше они с Ромой уже караулят меня у дверей общежития. С букетом, подарком и стихотворением, выученным наизусть.

Как и обещала, едем с Савкой в кафе есть мороженое, куда чуть позже совсем на минутку заглядывает хмурый Абрамов-старший.

Вопросов не задаем. Отправляемся с мелким развлекаться дальше. Смотрим мультик в кинотеатре, а потом играем в настольный футбол.

Днем по телефону меня поздравляет бывшая жена Игоря Владимировича, Марьяна, а также Ромкины родители, с которыми мы видимся в те редкие дни, когда мне удается выбраться к Савелию в загородный дом.

Что до дня рождения, я не собиралась его отмечать, о чем сообщила накануне, однако девчонки, как всегда, решили все по-своему. К вечеру накрыли стол и пригласили кое-кого из ребят, объясняя свой сговор за моей спиной тем, что двадцать — это, между прочим, первый значимый юбилей.

Закатить глаза и сдаться. Других вариантов нет.

— Так, Сашка, подержи-ка моего хулигана, пока я буду речь толкать! — Ритка поднимается со стула и передает малыша Харитошке.

— Иди ко мне, зай, — тут же с готовностью принимается нянчиться та.

— Дашка, — Бобылева поднимает вверх бокал, до краев наполненный соком, — я хочу поздравить тебя с днем рождения и сказать одну очень важную вещь…

Инга недовольно шикает на собравшихся, и ребята тут же прекращают переговариваться между собой.

— Ты — тот человек, которому я буду благодарна вечно.

— Рит… — замечаю, что в ее глазах блестят слезы.

— Не перебивай! — машет ладошкой и шмыгает носом. — Если бы ты не отговорила меня тогда, то… — бросает взволнованный взгляд на шестимесячного сына, — не родился бы на свет мой Степка.

Она все-таки плачет. И я вместе с ней.

— Спасибо тебе, Дарин, — шепчет, потянувшись ко мне.

— Ритка…

— Будь счастлива! И просто спасибо, — обнимает меня крепко-крепко, и я прикрываю глаза.

Вспоминается наш с ней поход в клинику. Это как раз начало января было, каникулы.

Оформились, сдали анализы, все обговорили с врачом. Риски, возможные осложнения сводились, по ее мнению, к минимуму. Вот только меня не отпускало горячее беспокойное чувство. Чувство, что Ритка совершает непоправимую ошибку, о которой обязательно будет потом сожалеть.

Сама Бобылева, казалось, пребывала в состоянии странного коматоза. На УЗИ ревела, а потом вот глубоко ушла в себя…

Мне было страшно, а уж ей подавно. Пальцы, до хруста стиснувшие шариковую ручку, дрожали. Она все никак не решалась подписать согласие на медицинское вмешательство, и меня вдруг перемкнуло.

Помню, как выдрала листок из ее рук, бросила короткое «вставай-одевайся» и начала суматошно собирать ее вещи.

Плохо осознавали, что делаем, но покинули это место с легким сердцем и больше туда не возвращались…

— Я так переживала, что вся жизнь под откос идет, а оказалось, что Степка — и есть моя жизнь. Остальное на второй план ушло. Наверстается, — повторяет отрывок из эмоционального монолога матери.

Надо сказать, что та тепло встретила дочь на пороге родного дома. Без скандала и осуждения.