Аркадиана

– - Что?
– спрашивает он непонимающе.

– - Мы договаривались, что я приду, когда никого не будет, - напоминаю я.

– - А... это...
– бормочет он и отступает от двери.

Я захожу - туда, где открыто, в трехкомнатную. Он молча идет следом за мной. Его кроличьи глаза мне не нравятся. Совсем.

Дойдя до большой комнаты - там горит свет - я оглядываюсь. Пол и стены густо покрыты коврами образца двадцатилетних представлений о роскоши и достатке. Не иначе, я попала в квартиру бывшего заведующего торгом. Всегда везет как утопленнику... В этом доме прочих искать с фонарями... Странно, что квартира ниже, чем моя, а уличный рев не долетает.

– - Как здесь тихо...
– говорю я, оглядываясь на хозяина.

– Мне надо тоже завести ковры... Интересно, сколько сейчас стоят ковры?.. Я думаю, не очень дорого?... Не слышно шума городского... В заневских башнях тишина... и на штыке у часового горит двурогая луна... Или обшить стены пробкой...

Антон спотыкается о стул, и тот падает на пол. У меня срабатывает условный рефлекс.

– - Ну вот, - говорю я.
– Сейчас соседи придут. К тебе не приходят?.. Ко мне пришли бы точно...

– - Что тебе надо?
– рявкает он.

– - Зачем так грубо, - говорю я и приближаюсь к нему.
– Ты сам звал меня в гости...

Он подхватывает с пола стул и за плечи усаживает меня на него.

– - Кто тебя прислал?
– говорит он, глядя в глаза, будто вот-вот расстреляет.

– - Вроде бы никто, - говорю я, напугавшись. Вдруг у него крыша поехала? Не дом, а террариум какой-то...- Если я невовремя... Давай я лучше пойду.

Я приподнимаюсь, но он обеими руками усаживает меня обратно на стул. Это мне не нравится совсем... Из огня да в полымя. Плохо приходится одинокой женщине... Надо было хоть оставить записку, куда иду. В другой раз так и сделаю... если сейчас не придушат.

– - У всего есть причина, - говорит он.
– Какая причина? Сейчас половина одиннадцатого. Я тебя не знаю. Ты приходишь ко мне в гости. Ну?

– - Это...
– я вздыхаю.
– Скажем так: я на сегодня не выполнила свой план по соблазнениям...

Он отрицательно качает головой, и глаза у него снова наливаются кровью. Или у него конъюктивит такой?.. Жены нет, пыли много, ковры пылесосить некому...

– - Нет, - говорит он.
– Еще раз.

– - Во-вторых, мне так одиноко сегодня...
– говорю я плавно, чтобы его не раздражать.
– А вечер такой теплый... какая ночь, как дивно пахнут липы...

– - Еще раз, - говорит он сухо.

Я проникновенно заглядываю в его отечные глаза.

– - В третьих, ты мне очень нравишься...
– говорю я.
– И как человек, и как мужчина... ты так сильно отличаешься от всех, кто меня окружает...

Одно веко у него дергается. Может быть, здесь ожидается налет? Может, стрелку забили? Вот влипла. Нет, пора сваливать отсюда энергично...

– - Не пойдет, - говорит он угрожающе. Или мне с перепугу кажется.

Я начинаю сердиться. Всякому терпению есть предел.

– - Ну хорошо, - говорю я.
– Мне страшно у себя одной. У меня там духи, в квартире.

– - Что у тебя там?
– спрашивает он.

– - Не что, а кто, - говорю я, поднимаясь.
– Мы сегодня духов вызывали. Блюдечком.
– я вижу, что он не понимает ни слова.
– Спириты мы. Медиумы. Нет, ну ты точно засланный. В пионерлагере не был никогда? С духами не общался?

– - И...
– он делает паузу и мигает правым глазом, словно что-то смешное припомнил.
– И что у тебя там за духи?

– - Ну Гоголя, в частности, - говорю я.
– Черт знает, как его предсказывать. Женщин он не любил, Россию не любил, с головой тоже не в порядке... Мало ли что отчудит...

– - Это... ты о ком говоришь?
– он устало прикрывает рукой лицо.
– Что-то у меня... давно я книжек не читал. Все дела, - он словно извиняется. За то, что не читал книжек. Остальное ему видится в порядке вещей.

– - Ну извини за беспокойство...
– говорю я мягко, чтобы лишний раз не потревожить, и боком двигаюсь по направлению к двери.

– - Нет, подожди...
– он проводит ладонью по лбу.

– Ты же... раз пришла. Я не очень... не люблю, когда мной манипулируют.

– - Кто ж любит, - соглашаюсь я с опаской.
– Ну да ничего. В мире нет таких вершин, что взять нельзя.

Слава богу, шлагбаум открыт, и радушный хозяин вообще не двигается. Я добираюсь до двери, когда он ядовито в спину спрашивает:

– - Что ж ты? С духами интереснее?

– - Нет, - говорю я, оборачиваясь напоследок.
– Теплее.

По пожарной лестнице я взлетаю со скоростью молоденькой козочки. Даже немного выше, чем надо. Домой идти все-таки страшно. Пусть они там рассеются, как нужно... Я сажусь на ступеньку, грызу семечки, нахально плюю в лестничный проем и смотрю на освещенные окна и балконы девятиэтажки там, внизу. Просто безобразие. Что приходится терпеть женщине, у которой нет любовника поблизости от постоянного места жительства. В интернете, что ли, дать объявление - мол, нужен мужчина по такому-то адресу... Я заранее знаю результат - придет пятьсот предложений от сутенеров, еще пятьсот писем от курсов американского английского, и два письма от кандидатов - одного из Улан-Удэ, другого из Сыктывкара, и оба запросят московскую прописку... Свинство, да и только. А ночь действительно теплая, и хотя не липы, но что-то цветущее действительно пахнет - если бы какая-то сволочь не курила внизу. Надо сюда тоже объявление приляпать. От имени общественности дома - мол, ежели чего, пойдем по квартирам с обыском. Изымать будем спички. Они вам в доме с электрическими плитами все равно ни к чему...

Наверху, над крышами ползет по безупречной прямой линия самолетной траектории. Я вот так же полечу... И будет мне все равно, что здесь происходит...

Надеюсь, что самолет попадется крепкий. Не верю, что судьба заманила меня в ловушку, предварительно подарив шестьсот баксов. Свести счеты так легко бесплатно...

Наконец мы сидим в самолете. За ночь я отбоялась и успокоилась - могу злорадно наблюдать, как опасаются другие. Правда, таких психованных немного - слабонервные граждане в отпуск картошку в деревне окучивают... Теперь меня больше волнует вопрос, не разболится ли зуб. Я несколько раз пыталась на надавить на него другим зубом, и теперь сама не пойму - болит он или нет. Вера подергивается. Она боится закрытых пространств, а в самолете чувствуешь себя, как в консервной банке. Я сижу у окна - потому что сразу сказала, вставать не собираюсь. Мне лень ползать по креслам туда-сюда, и у меня нет привычки вытирать телом общественные туалеты.

Кругом куча народу. Все распихивают над головами вещи и хлопают дверцами. Публика чистая умеренно, дамы обвешаны дурацкими шляпами, мужчины - цифровыми фотоаппаратами. Детей много. Даже чересчур. В кресле наискосок через проход - двухлетняя кудрявая девочка на руках у папаши. Вдвоем напоминают знаменитую скульптуру под названьем Лакоон... Ребенок извивается как хорошая анаконда, разве что не кольцами. Чувствуется, сейчас устроит рев... Сзади - мамаша с сыночком. У мамаши - кислое выражение хронической усталости от жизни, а у сыночка лет двенадцати шкодливые горящие глаза вращаются от гиперактивности как пропеллер.

Вера наклоняется через меня и смотрит в окно, как там плавно садится борт алиталиа.

– - Господи, как они быстро...
– бормочет она.
– Только что один взлетел.

– - Ну и что?
– говорю я.

– - Как что? Полоса-то одна.

– - Ну на то и диспетчеры, - говорю я.

– - Знаем мы...
– ворчит Вера.
– Этих диспетчеров.

Вдалеке кружатся вороны. Я проверяю ремень. Он, как обычно, безнадежно свободен. Можно подумать, они одних тут американцев возят, охват талии как минимум килограмм на сто двадцать живого веса, не иначе.