Авдотья, дочь купеческая

После коня Дуня приобрела легавых из лучших псарен, наняла опытных псарей. Собаки Платона признавали, любили, но абсолютно не слушались. Дуне казалось, что умные псы относятся к Платону как к большому ребёнку. Собственно, она и сама к нему так относилась, только даже себе в этом не признавалась.

Первая же охота закончилась провалом, собаки разбежались, их пришлось целый день вылавливать, больше позориться Платон не хотел.

— Душенька, — сказал Платон, дожевав, — зачем ты наняла этого наглого мельника?

«Всё-таки Оська, вот ведь зараза», — совсем не аристократически подумала Дуня, но ответила спокойно, тоном, каким объясняла сыновьям, почему нельзя есть песок:

— Оська лучший мельник в округе, он на слух может определить, ладно ли жернова мелют. А что, он тебе грубил, дерзил?

— Вообще молчал, — ответил Платон и сердито добавил: — Стоит, смотрит на меня и нахально усмехается.

Дуня потихоньку вздохнула, зря она Оську костерила, держит слово, молчит, а ведь поначалу в глаза Платона трусом и слабаком называл. Наглый, конечно, но ведь свой, вместе французов били.

— Хочешь, я в следующий раз сама поеду амулеты заряжать? — спросила Дуня примирительно.

— Уж будь любезна, душенька. Только кузню тоже не забудь, — ответил Платон.

— Тихон-то тебе чем не угодил? — удивлённо спросила Дуня.

Для управления кузней она наняла ещё одного командира ватажников, получившего после определённых событий прозвище «Пушкарь».

— Я, значит, амулеты заряжаю, а кузнец с помощником какую-то железяку куют, — принялся рассказывать Платон. — Помощник щипцами раскалённый прут держит, а этот, как его, Тихон, здоровенным молотом по пруту бьёт. Ударит по наковальне, на меня посмотрит, ещё ударит, ещё посмотрит, словно примеряется, как этот молот мне на голову опустить.

— Ну, это у тебя совсем фантазия разыгралась, наверное, голову напекло, — отмахнулась Дуня. — На-ка, скушай расстегайчик, а я тебе компанию составлю.

Дуня сунула в руку Платону расстегай, сама тоже взяла. После перекуса настроение Платона улучшилось. Он умильно посмотрел на жену и попросил:

— Дунюшка, свет мой, дозволь на месяцок в столицу съездить. Маменьку с тётушками навещу. В клуб свой схожу. Приятели письмецо прислали, приглашают.

Разговор этот он заводил не в первый, и даже не во второй раз.

— Да Бог с тобой, езжай! — ответила Дуня немного резковато.

— Душенька, не сердись, я быстро вернусь, ты и соскучиться не успеешь. Тем более, гости скоро в имение пожалуют, — сказал Платон, он подошёл к Дуне, расцеловал в обе щеки и добавил: — Пойду собираться, завтра с утра и выеду.

Весело насвистывая, Платон вышел из кабинета, прихватив с собой ещё один расстегай. Дуня лишь головой покачала, ну вот как на такого сердиться. Насчёт гостей Платон был прав. Дуня ожидала через недельку-другую папеньку и Глашу с дочкой и подросшими воспитанниками. Разве что Васятка с Ваняткой не приедут, в этот год Михайла Петрович поставил братьев-лазутчиков управлять своей новой лавкой. Они настолько увлеклись делами, что ни о каком отдыхе и думать не хотели.

— Есть в них купеческая жилка! Широко развернутся со временем! — восклицал гордый воспитанниками Михайла Петрович.

Кроме папеньки с домочадцами ждала Дуня и братьев. Пётр и Павел, как и решили, остались в армии. Служили они при главном штабе в столице. За успехи в службе и за ряд открытий в области прикладной магической картографии получили братья капитанский чин и дворянство. Пётр и Павел невероятно гордились, ведь не только сестрице, но и им возвысить фамилию Матвеевских удалось. А вот жениться братья пока не собирались. Михайла Петрович, в первый раз венчавшийся в восемнадцать лет, лишь плечами пожимал, заявляя, что счастье вещь такая: и раннее бывает, и позднее случается. После чего обязательно смотрел на свою Глашеньку.

Напольные часы в кабинете издали мелодичный звон, отбивая очередной час. Дуня поднялась, подумав, что сегодня что-то слишком замечталась. Она решила сходить на конюшню и велеть Кузьме готовить карету для графа. Каретой обычно занимался и правил Демьян. Хотя Дуня и помнила, что он поклялся Глаше Платона не трогать, но не хотела вводить верного ординарца в искушение, всё же несколько дней в дороге только вдвоём с тем, кого ненавидишь.

Дуня прекрасно понимала, как относятся к Платону люди, воевавшие в её отряде. От прохладного равнодушия у Ворожеи и отца Ионы, презрения у Оськи и многих других, до ненависти у Демьяна и Глаши, хоть и тщательно скрываемой. Понимать, Дуня понимала, но могла лишь сгладить острые углы. Как-то она даже разговор с Демьяном завела, спросив:

— Столько времени прошло, я давно на Платона не сержусь, что ж ты простить его не можешь?

Демьян посмотрел на неё серьёзно и ответил:

— За себя давно бы простил, а за тебя, Матушка барыня, нет ему прощения.

Дуня тогда подумала, а смогла бы сама простить за обиду, причинённую родным. Решив, что не смогла бы, она от Демьяна отступилась.

На конюшне, когда Дуня давала распоряжения насчёт кареты Кузьме, Демьян лишь одобрительно кивал головой, понимал, не только о безопасности муженька печётся матушка барыня, она и его Демьянову душу от греха бережёт.

На следующее утро Платон выезжал из имения Лыково-Покровское. Он обнял и поцеловал на прощание жену и детей, но мыслями был уже далеко, в столице, где нет места жаре и скуке.

Глава сорок третья. Игры Джентльменского клуба

Платон не оценил того, что ему Дуня выделила лучший экипаж, приняв это, как должное. А ведь благодаря этому, поездка не стала утомительной: амулет, встроенный в рессоры кареты, сводил на нет тряску, а охлаждающий амулет в салоне создавал комфортную температуру.

Ехали через Москву, Платон без всяких опасений и, к слову, без малейшего зазрения совести, остановился в особняке Дуниного дяди. Первопрестольная, отстроенная после пожара, стала ещё краше: каменные дома встали на месте деревянных, особняки и присутственные здания, после проведённого ремонта и реконструкции выглядели, как новенькие.

Прежний портал до столицы восстанавливать не стали, проложив вместо него два новых. Один для служебных нужд, а второй — для пассажиров. Пока пользовались этим вторым не часто из-за невероятной дороговизны.

Платон, имевший неучтённые деньги, Дуня о чеке, когда-то выданном мужу на ремонт особняка совсем забыла, мог себе перемещение порталом позволить. Однако побоялся, ведь ни капли не сомневался, что кучер, по возвращении, тут же доложит хозяйке о необычно больших тратах её благоверного. Дуня, хоть денег на мужа и его маменьку с тётушкой не жалела, но и расточительство не поощряла.

Иногда Платон чувствовал досаду, что все, без исключения, слуги словно на верность Дуне присягнули, что больше почитают её, из крепостных вышедшую, чем его, потомственного дворянина. Но это были краткие моменты, Платон не привык долго над превратностями судьбы размышлять, в остальном-то всё удачно выходило.