Авдотья, дочь купеческая

Михайла Петрович, Дуня и Глаша вошли в фамильный особняк Лыковых, шутя и отряхивая друг друга.

Выглянувшая служанка ойкнула и скрылась в коридоре, ведущем в столовую, как раз подошло обеденное время. Вскоре оттуда появились Платон, его маменька и тётушки. Платон обогнал остальных и направился к Дуне, но наткнулся на кулак Михайлы Петровича, отлетел к лестнице, ударился спиной о перила и съехал со стоном на ступени, держась за скулу.

— Как вы смеете?

— Платоша, сыночек!

— Надо доктора позвать! — заголосили маменька и тётушки.

— Молчать!!! — гаркнул Михайла Петрович. Зазвенели хрустальные подвески на светильниках, замерли с открытыми ртами маменька и тётушки, Платон перестал стонать, а прислуга вытянулась в струнку, как рядовые перед генералом. Михайла Петрович же, как ни в чём ни бывало, обратился к Платону: — Это тебе, дорогой зятёк, задаток. Коли Дунюшку мою ещё хоть пол разика обидишь, вот тогда по полной получишь. Вставай, хозяин, встречай жену любимую, да нас, гостей.

Платон, кряхтя по-стариковски, поднялся и сказал:

— Всегда рады принять гостей в нашем доме, правда, душенька?

Он посмотрел на Дуню и подошёл к ней, прихрамывая на ушибленную о ступеньки ногу и держась за пострадавший от удара о перила бок. Обнял жену и попытался помочь снять длиную лисью шубу, но при этом так морщился от боли, что Дуня, отстранив его, сама скинула верхнюю одежду в руки слуги.

Михайла Петрович, узнав от Дуни имя дворецкого, обратился к нему:

— Климентий Ильич, будь добр, распорядись нам с женой одни покои приготовить.

— Будет сделано, ваше степенство, — ответил Климентий Ильич. Причём обращение «ваше степенство» к Михайле Петровичу у него прозвучало уважительнее, чем «ваше сиятельство» при обращении к Платону.

Глава тридцать девятая. Придворный бал

Доктора Платону всё же вызвали, поскольку двигался тот с трудом и морщился от боли отнюдь не притворно, даже магическое обезболивание действовало недолго. Дуня настояла, чтобы выслали карету за профессором из Медико-хирургической академии, помимо преподавания, ведущим и частный приём. Ещё на одном из весенних балов довелось ей танцевать с ассистентом профессора. Тот только и делал, что восторженно рассказывал о своём наставнике. Тогда Дуню это раздражало, а, смотри-ка, пригодилось.

— Торопился жену встретить, споткнулся и упал с лестницы, — ответил Платон на вопрос доктора о природе травмы и добавил: — Невыносимо болит, спасибо, Дунюшка магией целительской владеет, иначе совсем худо было бы.

— Что же вы так неосторожно, граф? — спросил профессор, с подозрением глядя на лицо Платона с наливающимся на скуле кровоподтёком. Но вслух доктор свои подозрения озвучивать не стал, и велев слугам принести пузырь со льдом, принялся осматривать и ощупывать пациента.

Позволил он присутствовать в комнате больного лишь Дуне. Маменьку Платона, после того, как та начала причитать, доктор вежливо, но решительно выставил. При осмотре он использовал амулеты, похоже был выходцем из простого сословия и магией не обладал. Разговорчивостью доктор не отличался. Он наложил тугую повязку на грудь Платона, прибинтовал к ноге шину, напомнившую Дуне вырезанные из дерева лубки у язычников, велел приложить к скуле завёрнутый в полотенце пузырь со льдом. После чего принялся мыть руки в принесённом слугами тазике с чистой водой. Когда он взял полотенце, Дуня не выдержала и спросила:

— Ну как он, доктор?

— Ничего страшного, графиня, всего лишь трещина на трёх рёбрах и растяжение связок голеностопного сустава, — ответил доктор. У Платона даже глаза округлились, он-то не считал, что трещины в рёбрах «ничего страшного». Доктор же продолжил: — Повязку носить не менее двух недель, резких движений не делать. Шину, возможно, меньше. Загляну через неделю, скажу точно. Что касается лекарств, раз уж вы, голубушка, магией владеете, лучше ей и воспользоваться. Но не чаще двух раз в день.

Профессор попрощался и отбыл, явно довольный выданной ему Михайлой Петровичем оплатой. К Платону вошли маменька и тётушки, Дуня, решив, что нянек и без неё достаточно, вышла в гостиную, где её ждали папенька и Глаша. Пересказав слова доктора, она поделилась неожиданно возникшей проблемой:

— На придворный бал не принято дамам без сопровождения являться. У меня и приглашение моё именное и ещё одно на сопровождающего, без указания имени. Думала, с Платоном пойду, теперь и не знаю, что делать. Жаль, никого из вас взять не могу.

Она виновато посмотрела на отца и подругу.

— Конечно, не можешь, бал только для дворян, — спокойно ответила Глаша и посоветовала: — Ты старшую тётушку пригласи, из трёх сестёр она самая рассудительная. И тебе хорошо, и ей развлечение. Дуня, тебе на днях письмо от братиков пришло, Климентий Ильич нам отдал, пока ты Платошу своего доктору показывала.

— Смотри-ка, не наябедничал на меня зятёк, — произнёс Михайла Петрович, покачивая головой. Платон в его глазах немного вырос, самую чуточку. — Читай скорее, где там наши бродяги. Что в ополчении, ни капли не сомневаюсь.

— Павлушу с Петей определили в военные картографы. Служат в секретном месте, выходят в город редко. Обещаются в воскресенье зайти и надеются застать, — сказала Дуня и добавила: — Читаю дословно: писали папеньке, да обратного ответа нет, может, не дошла весточка. Петя влюбился в фрейлину. Не слушай, врёт он. Ну, тут почерк разный, точно друг у друга самописец вырывали, даже кляксу поставили. Мальчишки!

— Где там у нас фрейлины водятся? — спросил Михайла Петрович, почесав затылок. — Выходит, Петя с Павлушей при царе служат.

— Получается, на следующий день после бала братики появятся, — произнесла Глаша, улыбаясь.

— Глашенька, представь их реакцию, когда они узнают, что ты теперь им не сестрёнка, а вроде как, маменька, — сказала Дуня.

Переглянувшись, все трое громко рассмеялись.

В гостиную заглянула маменька Платона. Поджав губы при виде веселящейся троицы, маменька сказала:

— Дуня, Платон тебя зовёт.

Дуня хотела, было, с места вскочить, но под взглядами отца и подружки спокойно ответила:

— Сейчас подойду.

Неторопливо поднялась и отправилась к страждущему мужу.

Старшая тётушка Платона охотно согласилась поехать на бал, и волновалась больше Дуни. Она даже помолодела лет на десять. Средняя сестра за неё радовалась, а вот маменька Платонова только губы поджимала, благо, что молча. Она бы всё равно отказалась от поездки на бал. Но Дуня, пригласив в сопровождающие не её, а сестру, лишила свекровь возможности высказать своё отношение к тому, как несознательные жёны веселятся, пока муж болеет.