Август, воскресенье, вечер

Дом погружен в тишину — мама слишком усердно работает и большую часть недели проводит в Задонске, в комнатах витает винный терпкий аромат, в вазе посреди кухонного стола благоухают бордовые розы. Я не просекаю прелести всех этих букетных ухаживаний, но все равно замираю возле цветов, вдыхаю густой плотный запах и осторожно трогаю лепестки. Красивые… Отец никогда ей их не дарил.

Я вспоминаю свой первый букет — нежные огромные белые ромашки, венок, в который мы их превратили, похожего на эльфа Ваню, наш умопомрачительный поцелуй… Несмотря на опустошенность после пережитого шока, от мысли о скорой встрече мой потайной уголек разгорается вновь. Я в красках представляю наш день, собираюсь быть самой неотразимой, но в ванной меня ожидает подстава — пострадавшее в борьбе запястье опухло и потемнело.

Я надеваю летний сарафан в мелкий горошек, скрываю глаза за черными стеклами очков и, не придумав ничего лучше, обматываю синяк дурацким шелковым шарфиком. Бросаю в рюкзак пару бутылок воды и пляжное покрывало и осторожно выглядываю за дверь.

К великому облегчению, Рюмина нигде нет, и я ускоряю шаг почти до бега.

Окна в домах раскрыты настежь, из них доносится танцевальная музыка и джинглы популярных радиостанций, шипение масла в сковородках и шум водопроводной воды. В кронах сосен истошно чирикают птицы, у пруда сверкают крышами машины отдыхающих, с визгом бегают дети, приезжая молодежь играет в волейбол.

Буйство красок и летний движ вселяют спокойствие — на берегу многолюдно, значит, эксцессов не будет.

Поравнявшись с локомотивом, принимаю влево и семеню по узкой, почти заросшей тропинке. Убираю с пути гибкие ветви одичавшей вишни, миную перекошенное крылечко и простреленную Рюминым жестянку и вижу Ваню — он сидит на старой перевернутой лодке, а за его спиной переливается золотом синяя бескрайняя гладь. Он невыносимо, убийственно красивый — белая майка с надписью «Нежность», черные очки, светлые волосы и, на контрасте с ними, кожа сияет бронзой. Он улыбается жемчужной улыбкой, вскакивает и оказывается передо мной, а дальше — объятия, наш обязательный ритуал, который погружает в невесомость… В них так хорошо, что отстраняться физически тяжело, а реальность без них кажется холодной и неприятной.

— Готова? — Ваня отбрасывает брезент с ведьминого тайника, под ним прячется наша знакомая — исправная пластиковая лодка.

Как по наитию, я озираюсь, и по спине пробегает озноб: в толпе людей у беседок мелькает горчично-желтая майка Рюмина. Наш поселок мал, тут непросто спрятаться, а этот упырь вечно держит нос по ветру и находится в гуще событий. Нервы окончательно сдают:

— Пожалуйста, Вань, давай поскорее отчалим.

— Что с тобой? — он поднимает очки на темя и, настороженно прищурившись, кивает на повязку. — Это что такое, Лер?

— Так, — беззаботно пожимаю плечами. — Дурацкий аксессуар.

Естественно, оправдание не срабатывает, и Ваня мрачнеет:

— Снимай.

— Вань, да все нормально. Просто шарф… — я пробую протестовать, но он ловит меня за локоть и осторожно придерживает.

— Снимай и показывай, что под ним прячешь.

Тяжко вздохнув, развязываю нелепую маскировку, и Ваня пристально рассматривает огромный, яркий, сине-сиреневый кровоподтек.

— Кто? — у него дергается губа. — Лер, кто это сделал?

Я замечаю в его черных глазах глухую ярость и молчу. Если отвечу на его вопрос, никто из нас не вывезет последствий.

— Лер, кто? Мы обещали друг другу искренность! — выпытывает Ваня, и я упрямо мотаю головой:

— Я не скажу. Не могу, прости.

— Рюмин? Лер, это он? — Ваня стискивает челюсти и тяжело дышит, на щеках проступают красные пятна. — То есть, он относится к тебе вот так? Бл…ин! Почему ты мне не рассказала?..

— И тогда ты бы не рассекретился?!. — я взвиваюсь. — Ну уж нет. Достало их бояться! Пусть знает, что я люблю тебя, и что он — чертов слабак!

— Кто слабак? — позади раздается хриплый дребезжащий голос Рюмина, и я, уставившись на его руки, медленно пячусь назад.

* * *

Глава 49

От вчерашнего лоска не осталось и следа — сегодня Рюмин помятый, опухший и бледный, кудрявые патлы нечесаны, поперек лба приклеена полоска пластыря с веселыми желтыми рожицами. Ходячее наглядное пособие для тех, кто желает как можно скорее потерять человеческий вид.

— Ребят, куда-то собираетесь? — паясничает он. — Блин, сушняк долбит, дайте, что ли, попить… — Он бесцеремонно лезет в мой рюкзак, отвинчивает от бутылки крышку, жадно пьет и икает: — Лерка, все-таки привела его для приватной беседы? Молоток!

— Ты бредишь? — не понимаю, куда он клонит и огрызаюсь; впрочем, искать смысл в его бубнеже — дело неблагодарное, потому что он в стельку пьян. От него за километр разит спиртным, язык заплетается, а стеклянные, налитые кровью глаза, разъезжаются.

Ваня загораживает меня широким плечом и, встряхнув Рюмина за шкирку, взывает к его закоротившему разуму:

— Ты, утырок! Если так задело, что девочка со мной, так и предъявляй мне! Если еще хоть раз ее пальцем тронешь, землю жрать заставлю, понял?

Услышав свою излюбленную фразу из уст Вани, Рюмин подбоченивается и елейно лыбится:

— А, родственничек! Дай-ка обниму! — раскинув руки, он лезет к Ване, но тот отступает на шаг и отшвыривает его растопыренную клешню. — Да че ты, Волков, мне ж Лерка — как сестра! — картинно обижается Рюмин. — Стоп, а ты тогда кем мне приходишься? Зятьком? Надо у мамки спросить… А, нет. Ты же мне бро. Ха. С-сука… вот прикол!

Я немею от испуга: эта тайна ни при каких условиях не должна выйти наружу, но Рюмин явно вознамерился устроить разборки. Он в сланцах, майке и джинсовых шортах, в таком прикиде негде спрятать пистолет — значит, сейчас последует пакость иного рода. Слова, которые он припас, намного страшнее и опаснее пуль. И он точно их произнесет.

Словно почуяв мой испуг, он оборачивается:

— Не ссы, Лерок, нет у меня волыны. Дядька вчера обратно забрал.

— Какая волына? Ты ею Лере угрожал? — Ваня вздрагивает и вот-вот накинется на придурка, и тот подливает масла в огонь:

— Почему сразу угрожал? Я ее уму-разуму учил, — он мерзко скалится, и Ваня, выругавшись, хватает его за грудки. Ситуация неотвратимо катится к катастрофе.

Я сбрасываю оцепенение, подпрыгиваю к ним, пытаюсь увести Волкова к пляжу, но моих сил явно недостаточно — он словно врос в землю и превратился в камень.

— Я тебя сейчас убью, — ровным и тихим голосом объявляет он, но Рюмин поднимает указательный палец и многозначительно им покачивает:

— Не, чувак, не спеши. Убьешь — не узнаешь ценную информацию о твоем папаше.