Авиатор: назад в СССР 14

Только я лёг и коснулся подушки, моментально погрузился в сон. Сегодня он был спокойный. Перед глазами было синее небо. На такое можно было бы смотреть вечно, если бы не утреннее пробуждение.

В каюте заскрипели шконки, начали ворочаться Саня и Коля, а в бачок начала поступать вода.

— Эх, ещё несколько дней и будем в Крыму, — потянулся Морозов.

— Серёга, как на новом старом месте? — спросил Саня.

— Лучше, чем в камере.

— А как у них вообще всё устроено? Лучше, чем у нас? — спросил Коля.

— Как будто у него там была экскурсия, — сказал Саня, стравливая воздух с бачка.

Надо признать, что оснащение и обеспечение у американцев лучше нашего. Но это не значит, что у нас плохо. Просто там есть излишки.

— Выламываются много. И говорят всякую ерунду. Правда, есть чему и поучиться, но не очень многому, — ответил я.

В каюту постучались. Дверь открылась, и на пороге появился Витя Тутонин.

— Мужики, тут… в общем, нас всех на землю. Прямо сейчас.

— Кто сказал? — спросил Коля, спрыгивая на пол каюты.

— Двое наших старших. Говорят, закончилась наша командировка. Летим из Триполи домой.

Глава 15

Вещи мы собрали быстро. Сходили на завтрак и сидели в каюте в ожидании вызова на палубу.

Белевский разгонял тоску игрой сам с собой в шахматы. Морозов спал, периодически издавая протяжный храп. За это его шконка постоянно подвергалась удару ногой то от меня, то от Сани.

— Зачем такая срочность, Сергей? — спросил Белевский, делая ход ладьёй.

Я внимательно следил за тренировочным поединком Сани со своим альтер-эго. Пока белые фигуры выигрывают, но чёрные в хорошей позиции для гамбита.

— Не знаю. Предполагаю, что наша работа закончилась. Наше пребывание здесь перестало быть секретным, и нас решено вывезти, — сказал я, продолжая смотреть за перемещением фигур.

Пока Саня пытается сам себя переиграть, я уже нарисовал для себя пару комбинаций. Но лезть в игру не собираюсь.

— Это ты в рапорте так будешь писать. Скажи честно, Комитет заметает следы? — спросил Белевский, придвинув коня ближе к позициям белых фигур.

Саня задумался. Дальше ходить не хочет или не видит очевидной комбинации. Как и я, впрочем.

— Есть мысль, что меня не просто так сбили. Слишком уж всё явно шло к этому на протяжении всей командировки, — сказал я и сел напротив Белевского.

Как же раньше мне не было видно очевидного. Даже Бурченко намекал про маленькую гальку, способную распугать весь 6й флот. Только эта галька не должна была остаться целой.

— Поясни, — заинтересовался Белевский.

— Тут как на этой шахматной доске, — сказал я и обвёл рукой игровое поле. — Видишь, насколько большое численное преимущество сейчас у белых фигур. Примем их за американцев.

При этих словах я взял в руки чёрного ферзя.

— Это — группа «Куб». И она исполняет роль так называемой «матовой» жертвы, — произнёс я и поставил шах королю белых.

Но и ферзь теперь под ударом пешки. Белевский увёл короля. Так и было рассчитано.

— У группы «Куб» есть кавалерия в лице Комитета. Вот она, — показал я на коня и поставил уже им шах королю.

Несколько переходов с клетки на клетку и вот мы подобрались к кульминации.

— Пока неплохо. Уже четвёртый шах от чёрных. И что дальше?

Я сделал ход чёрным ферзём, отдав его на съедение. Саня понял, что королём он бить не может, поскольку попадёт под удар коня. Другая белая фигура просто заблокирует главной шахматной фигуре ход.

— Кажись, мат! — воскликнул Саня.

— Да. Как и в этой партии, нас просто отдали на съедение. У американцев неразбериха. Бурченко и компания получают мотив начать международный скандал. Ливия спасена.

— То есть, ты не должен был выжить?

— Нет. Это слишком цинично. Просто должен был катапультироваться, а потом в дело вступили бы дипломаты. Однако я попал к американцам на корабль, и переговоры приняли иной мотив. Кстати, для Андрея Викторовича это даже выгодно — я жив и здоров. Никаких жертв.

Белевский отклонился назад. Мне самому не хочется признавать очевидное, и винить КГБ тоже нельзя. Это их работа.

— Самое удивительное, Саша, что нам удалось малым составом и титаническими усилиями предотвратить катастрофу и без самопожертвования. А именно это и было заложено в операцию. Но это моё субъективное мнение отдельно взятого человека.

В дверь каюты постучались. К нам заглянул Витя и позвал нас.

— Вертолёты прилетели. Старшие говорят грузиться.

Вышли на взлётную палубу и сразу получили приятный сюрприз. Авиагруппа Реброва в полном составе выстроилась напротив своих самолётов. Наш техсостав уже начал прощаться с коллегами, давая им напутствие.

Два вертолёта Ми-8 и два Ка-27 уже были готовы запускаться, чтобы доставить нас в Триполи. Пётр и Фёдор, едва скрывая недовольство, стояли рядом с винтокрылыми машинами, держа руки сложенными на груди.

— Так, Родин! Думал улететь без прощального пенделя от своего комэска? — обнял меня Ребров, когда я подошёл к авиагруппе.

Разумеется, военные техники, инженеры и лётчики, с которыми столько всего мы прошли за это время, ценят наш труд. Объятий Борзова и Ветрова я тоже не избежал. Эти два гаврика меня чуть ли не на руках решили пронести.

— Всё-всё! Успокаиваемся. Вы себя только держите в узде. В воздухе не хулиганьте, — предупредил я парней.

— Спасибо вам, Сергей Сергеевич! Вы как ангел-хранитель нашего полка, — сказал Паша Ветров.

— Брось ты. У меня крыльев нет, — улыбнулся я.

— Есть. Они у вас вместо рук, — добавил Гера, и двое молодых ребят меня крепко обняли.

Приятно, когда тебя так оценивают. Главное — не зазнаваться.

Традиционное фото на память начали подготавливать, когда все уже обнялись. Единственной угрозой были замечания Петра и Фёдора. Но здесь сыграл свою роль авторитет ещё одного человека.

В тот момент, когда Ребров уже собирался снять ботинок и швырнуть им в одного из комитетчиков, появился вице-адмирал Седов с командиром корабля.

— Вольфрамович, надень быстро сандаль. Не позорь Советский Флот! — рыкнул на него Валентин Егорович.

— Есть! — выпрямляясь ответил Ребров и вернул ботинок на место.

Командующий эскадрой оглядел всех суровым взглядом. Седов за время похода при мне ни разу не улыбнулся. Глыба!

Пётр и Фёдор что-то начали говорить, но пронзительный взгляд Валентина Егоровича прервал их речь.