Автограф

Геля куталась в воротник шубы, изредка смахивала снег с ресниц, чтобы видеть перед собой дорогу. Снег был густым, перемешанным с ветром. От такого снега устаешь, он не доставляет удовольствия. Геля шла в театр, по привычке спешила. Дисциплина. В этом отношении — копия матери. Редкое достоинство, которым Геля обладала. Не любила и тех, кто опаздывает. Достоинство, конечно, но не столь значительное. Жизнь на этом не построишь. Чего она хочет от жизни? От театра? Лично в отношении себя? Все имеет. Снисаревский ее не притесняет, как многих других. На репетициях на нее не кричит: «Где масштаб мыслей? Вы работаете в думающем театре! Природа искусства неисчерпаема, так черпайте хоть что-нибудь!» Не топает ногами, сдерживается. За все это надо быть благодарной. Особенно отцу, его имени. В этом Геля тоже отдает себе отчет. Давно все понимает. Приучена матерью.

Геля прибежит на репетицию первой и будет страдать от этого. Валентина Дроздова постарается явиться последней. Может быть, Рюрик ее превзойдет, потому что он непревзойденный мастер опаздывать. У Дроздовой стиль, у Рюрика небрежность. Талантливые, удачливые, независимые. Геля тоже мечтает о независимости. Быть в театре независимой, быть талантливой, быть удачливой. Геля не хочет никому подражать, никакой знаменитости, ни в малейшей степени. Театр в ее жизни давно уже занял прочное особое место, ему принадлежащее. Она захвачена его пространством, ритмом, впечатлениями, волнениями перед премьерами, лично своим отчаянием, которое ее каждый раз одолевает перед выходом на сцену. По натуре она, как говорят в театре, человек ансамблевый. Она пронизана другими, не собой, потому что не индивидуальна. Театр помогает ей утверждаться, хотя бы в качестве такой актрисы, какой она является. Этого ей теперь мало. Она перестала быть скромной, что ли?

И вот бежит, бежит в театр, не скромная, не преуспевающая, не индивидуальная. И слишком естественная в проявлении собственных чувств.

— Ну, здравствуй, — Гелю остановила Дроздова.

Геля удивилась: Дроздова — у служебного входа и в такую рань.

Спросила:

— Чего ты здесь стоишь?

— Жду тебя.

— Меня? — Геля окончательно растерялась. — Но почему здесь, а не в театре?

— Я тебя когда-нибудь укушу.

— Ты что?

— Испугалась?

Геля молчала. К чему этот странный разговор?

— Ну что ты такая — ответить мне даже не можешь. — Дроздова улыбнулась, но ее глаза пронзительно голубого цвета оставались неподвижными. Она умела владеть отсутствием выражения лица.

— Почему не могу?

— Ответь. Мы же ненавидим друг друга. Я тебя ненавижу.

— За что?

— Оставь в покое Рюрика. Он мне нужен. Для удовольствия.

Геля, не узнавая себя, спокойно сказала:

— Но не ты же ему. — И вошла в театр.

В Дроздовой никогда не было чистоты и невиновности. И это помогало Геле в борьбе с ней. А в борьбе с Рюриком? Что, собственно, Геля хочет от Рюрика? А он что от нее хочет? Неужели в этом мире постоянно кто-то от кого-то что-то должен хотеть, иметь? Настроение у Гели было испорчено. Таким театр Геля ненавидит.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Саша Нифонтов вырос в семье потомственных виноделов. Сашиного деда, Грана Афанасьевича Нифонтова, еще мальчиком привели в подвалы князя Голицына, главного винодела Удельного ведомства в Крыму.

Гран Афанасьевич знал созданные магистром римского права собственные вина. Некоторые из них до сих пор хранятся в винотеке Массандры — «Седьмое небо», «Коронационное», «Лакрима Кристи», лафиты. Дед всю жизнь преданно служил вину. Дед давно на пенсии, но продолжает работать теперь в Министерстве пищевой промышленности консультантом.

Самый ответственный для Саши вечер был тот, когда в бар заходил дед. Садился за столик-подсобку, неразговорчивый, замкнутый. Саша ставил перед ним несколько стаканов с новыми коктейлями и десертными напитками. Старик дегустировал. Посетители, которые не знали, что это Сашин дед, считали его в лучшем случае чудаком. Его панически боялась Таня Апряткина. Когда дед усаживался за столик, Таня даже близко не подходила со своим подносом, уставленным коктейлями. Старик не любил коктейли. Пробовал, старался понять, почему их пьют, почему так любит молодежь. Пригубив, сидел неподвижно и молчал. Седая его голова была высоко и прямо поднята. Гордый и строгий — еще один магистр римского права.

Саша ждал, каким, будет приговор деда. Дед, как правило, работу внука не одобрял.

Внук приносил мадеру «Серсиаль», самую знаменитую, которая производится в России. Так считал Гран Афанасьевич. Бутылка «Серсиаля» всегда была у Саши. Держал он ее для деда. Гран Афанасьевич медленно, по глоткам выпивал мадеру, ставил на стол рюмку, молча кивал внуку и поднимался из-за стола. Саша почтительно провожал старика. Старик еще раз кивал и удалялся, прямой, с густыми белыми волосами. Круглый год ходил без шапки.

Мадера — вино, которое рождается в солнечных стеклянных галереях, а потом обрабатывается естественным холодом. Впервые была рождена на паруснике среди шторма в океане. Глоток мадеры — глоток природы, ничем не замутненной, ни на чем не замешенной. Вино — форма природы, и оно должно быть как можно ближе к природе. И в этом долгое и спокойное тепло, долгие и спокойные мысли. Бочка под мадеру должна быть сделана по старинке — из густослойной клепки, и ее надо распарить и обработать огнем, чтобы не была сырой и не распузырилась. Должна быть гулкой, плотной, словно изготовленной из одного куска. В такой бочке можно получить мадеру, настоящее вино. Коктейль рожден поспешно — самолетами и джазом. И — толпой. Примитивные страсти. Примитивными страстями, к сожалению, обладал, по мнению деда, внук. Взбалтывает «Капли дождя», «Звонки-звоночки», «Грустные вишни», «После танца», «Студенточка». Слово «бармен» рождено суетой. Где тут долгие и спокойные мысли. Люди разучились пользоваться вином, понимать вино. Это напиток, который требует к себе уважения, имеет длинную и достойную родословную. Не знают, что вина бывают лирическими или драматическими, смолистых тонов или эвкалиптовых или такими, как марсала, куда прямо добавляется корабельная смола.

Старик Нифонтов мог отличить на вкус вино подлинное от приготовленного фальсификаторами, когда добавляются эссенций, мед, краски. Коктейли — это все равно что вина, изготовленные фальсификаторами, так считал Нифонтов. На определение постороннего вкуса в вине Гран Афанасьевич был непревзойденным мастером. По этому поводу, говоря о нем, старые виноделы вспоминали Голицына и другого знаменитого винодела Бианки. Как они на практических курсах молодых виноделов, организованных Голицыным в Массандре, проводя учебную, дегустацию, установили в вине посторонний вкус. Лев Сергеевич Голицын — вкус и запах сыромятной кожи, Бианки — вкус и запах железа. Расхождение в оценках решено было немедленно проверить. Голицын велел перекачать вино. Когда перекачали — на дне бочки обнаружили ключ на кожаном ремне.

Саша совсем не устал от джаза, самолетов и толпы. Наоборот — любит. Любит город и все, что присуще городу. Бар тоже неотъемлемая примета города, его нового состояния, нового ритма. В этом ритме Саше привычно. Бар — концентрация характеров, событий, пункт питания на дистанции. Каждый бежит свою дистанцию. Когда Саша устанет на этом пункте, он уйдет в тихое и медленное виноделие. Займется тем, чем занимался человек еще задолго до того, как начал выпекать хлеб. Займется одной из самых древних профессий.

Саша отчетливо помнил первое посещение «медленного виноделия». Дед взял его в винподвал завода «Массандра». Завод из темного камня с башнями и аркадами галерей — старый, прошлого столетия, и — напротив, из белого камня, но такой же, с башнями и аркадами, — современный.

Вошли в старое здание. В память о Голицыне укреплен барельеф князя. Могучий старик. Спустились по широкой лестнице, потом по боковой, прорубленной внутри скалы. Шаги отдавались в тишине. Гран Афанасьевич и Саша спускались все ниже и ниже. Перед ними дверь из тяжелых брусьев. Дед отворил дверь. Они глубоко под землей, в скале. Снаружи цветут кипарисы, сбрасывая рыжую чешую, приткнулись кусты самшита и лавровишни. Стоят сосны, стоят огромные зеленые остроугольники — мамонтовые деревья. Струится маслянистый запах крымского солнца и запах привяленного винограда, запах крымской земли, запах далекой Греции, когда-то поселившейся в Крыму. Внутри скалы прохладно, никакого колебания воздуха и никакого запаха солнца. Постоянная температура. Саша видит отсеки — казы, в них хранятся бутылки с эталонными винами. Горлышки опущены: вино должно касаться пробок, иначе может разладиться. Когда пробки начнут подтекать, их следует заменить. Это проделают или сам дедушка, или его помощники. Надо подобрать новые пробки, замочить их, размять, обработать воском с парафином. Не поворачивая и не взбалтывая, тут же в отсеке, переложить на станок бутылки, специальным штопором вытащить поврежденные пробки и вставить новые. Работа требует аккуратности, тщательности. Наверху цеха винзавода — прессы, дробилки, помпы, камеры для запарки бочек, а здесь, в туннеле у деда, собрано все, что осталось от старого виноделия, — маленький чан для отстоя и закурки мускатов, дубовые ведра и тарпы, ручной пресс с корзиной, решетка из тростей. На решетке виноград терли руками, отделяли ягоды от гребней. Лопатка-мешалка. Кажется, на лопатке сохранилась присохшая виноградная кожица. На длинных подставках — лагерях — стояли бочки: сорта вин, над которыми работают дед и его помощники. Стояла и мадера «Серсиаль».