Барин-Шабарин 9

И это было только начало. Следующим номером программы стали испытания на берегу. Там высились две неуклюжие на вид, но прочные стальные повозки. Лошади в них запряжены не были, а на колеса были натянуты составные металлические полосы — гусеницы. По моему знаку, с характерным, непривычным треском, выбросив клубы сизого дыма их двигатели взревели. Это был резкий, сухой звук, не похожий на пыхтение паровиков.

— Двигатели внутреннего сгорания, — пояснил Озеров, не дожидаясь вопроса. — Работают на очищенной нефти. Независимость от угольных шахт. Высокая удельная мощность. Скорость и проходимость.

Повозки тронулись с места. Они легко преодолели глубокий нерастаявший снег, взобрались на ледяной вал, который специально соорудили, и помчались по укатанной дороге с такой скоростью, что у англичан невольно вырвалось удивленное восклицание. Одна из повозок даже буксировала шабаринку.

Адмирал Сомерсет забыл о муфте и что-то быстро записывал в блокнот. Судя по его ошарашенному взгляду, мысль о таких машинах, перевозящих десант или орудия по бездорожью, без привязки к рельсам или паровозным депо и железным дорогам, была пугающей. Пусть записывает. Россию его блокнотик все равно не покинет. Лорды не увезут домой ничего, кроме вытаращенных глаз и рассказов, преувеличивающих наши достижения втрое. Катера превратятся — в фрегаты, скромные механические повозки — в исполинские машины. И… так далее.

— Как вы назвали это стальные колесницы? — обратился Сомерсет ко мне. — Наверное «troyka»?

— Нет, — с усмешкой произнес я. — Из уважения к вашему языку, языку Шекспира и Мэлори, мы решили назвать это механизм танком.

— Танком? — еще больше изумился англичанин. — Бочкой?

— Есть некоторое сходство, не правда ли, сэр?

— Пожалуй, но… как-то несолидно.

— Не могли бы вы помочь мне, адмирал? — спросил его я.

— С удовольствием, сэр! — тут же надулся этот индюк.

— Видите ли вы вон то судно?

— Трехмачтовую шхуну, что лежит в дрейфе за кромкой льда?

— У вас превосходное зрение, господин Сомерсет. Передайте ее капитану любую команду. Разумеется, выполнимую.

— Вы пригласите сигнальщика?

— Нет. Вы сообщите вашу команду вот этому молодому офицеру.

Я указал на лейтенанта Ефремова, что сидел на ключе небольшого телеграфного аппарата. Адмирал усмехнулся в седые усы, наклонился к уху русского телеграфиста и что-то прошептал. Что именно — я спрашивать не стал. Я ждал когда у заносчивого бритта вытянется его и без того длинная физия, когда он убедится, что экипаж русского судна, расположенного в двадцати кабельтовых от берега, точно выполнит его команду.

* * *

Лондон окутала привычная, густая, желтоватая декабрьская мгла. В кабинете председателя Комитета по русским делам, лорда Чедли, однако, царила атмосфера, близкая к эйфории. Тяжелые портьеры были раздвинуты, но вид на Темзу лишь подчеркивал тепло и роскошь интерьера. Камин пылал, отражаясь в полированных поверхностях массивного дубового стола и в бокалах с хересом, которые Чедли и Монктон подняли в немом, торжествующем тосте.

— Наконец-то, Персиваль! — голос Чедли, обычно сухой и надменный, вибрировал от сдержанного восторга. Он поправил монокль, лежавший на стопке документов — том самом, долгожданном отчете. — Капля терпения, и она переполнила чашу. Русские перехитрили сами себя!

Монктон, чье лицо обычно носило выражение вечной озабоченности, сейчас сиял. Он нервно потер руки.

— Да, милорд. Отчет капитана Клэйборна. Доставлен на прошлой неделе курьерским пароходом из Галифакса. Путь занял… Господи, почти шесть недель! Но оно того стоило. — Он ткнул пальцем в развернутый документ. — Маккензи — пустыня! Несколько крупинок, следы давних попыток его добыть, возможно, оставленные индейцами. Никаких пластов, никаких жил. И это после месяцев наглого бахвальства этих русских! Клэйборн все зафиксировал: пробы грунта, расчеты ученых, карты. Доказательства железные. Русский обман доказан!

Чедли отхлебнул херес, чувствуя, как сладковатая жидкость согревает горло и душу.

— Обман века, Персиваль. Они пытались подорвать нашу экономику, посеять панику, выманить капиталы. И все это — это в буквальном смысле построено на песке!

— Клэйборн молодец. Выбрался из этой ледяной ловушки, добыл истину. Его ждет награда. А нас — триумф. Мы опубликуем этот отчет так, что весь мир ахнет. «The Times» уже заждались сенсации. Завтра утром…

— Минуточку, милорд, — Монктон понизил голос, хотя в кабинете, кроме них, никого не было. — Доставка отчета… Она сопровождалась странными обстоятельствами. Его принес не моряк и не наш курьер. Некий мелкий клерк из судоходной конторы, утверждал, что получил пакет от некого «уцелевшего члена экспедиции», который спешил и не мог зайти лично. Сам пакет… выглядел потрепанным, будто побывал в переделке.

Чедли махнул рукой, отбрасывая сомнения.

— Это Арктика, Персиваль! Чего вы хотите? Главное — содержание. Подлинность подписи Клэйборна сомнений не вызывает. И факты — они говорят сами за себя. Русские посрамлены. Их афера раскрыта. Мы… — он снова поднял бокал, — мы спасли честь Англии и ее биржу.

Они не знали, что пока они праздновали победу над бумагами, датированными началом ноября, в ледяных просторах на другом конце света судьба экспедиции Клэйборна сложилась совершенно иначе. И что человек, доставивший отчет, был лишь мелким винтиком в чужой, куда более грандиозной игре. И, кстати, он никогда не бывал севернее Эдинбурга.

Слухи появились тихо, как всегда. В клубах для джентльменов, где курили сигары и обсуждали политику за столами для виста. В редакциях оппозиционных газет, вечно ищущих сенсацию, чтобы уязвить правительство. В салонах влиятельных светских дам, где сплетни легко перетекали в политические интриги. Болтали разное.

Например, о том, что в Лондоне появился некий человек. Оборванный, изможденный, чье лицо было изуродовано обморожениями и глубокими шрамами, один из них совсем свежий, будто от удара казачьей сабли, но с невероятно живыми, пронзительными глазами. По-английски он говорил отлично, с легким, неуловимым, похоже, славянским акцентом, который объяснял временем, проведенным в русском плену. Себя он называл Тимом Паттерсоном.

Его история была леденящей душу и безупречной в деталях. Он описывал ледяной ад, безнадежность поисков в устье реки Маккензи. Самое главное, — упоминал о том, что могло быть известно лишь капитану Клэйборну и, следовательно, Комитету по русским делам. Паттерсон клялся, что еще до отправки экспедиции на север, в руки Комитета попали неопровержимые данные о фантастически богатых россыпях золота на юге, в Британской Колумбии!

Данные он якобы получил от надежных агентов, от индейских вождей и русских перебежчиков. И намекал на то, что Комитет по русским делам, алчный и бесчестный, решил скрыть эти факты! Зачем делиться богатством с независимыми старателями, с народом Англии? Зачем укреплять экономику канадских колоний?

Члены Комитета, утверждал Паттерсон, послали экспедицию Клэйборна к заведомо пустым землям на севере, в устье Маккензи — с единственной целью: дискредитировать русские заявления, чтобы потом, тайно, под прикрытием своей лжи, монополизировать разработку южных россыпей для узкой кучки лондонских воротил! Дескать, Клэйборн был пешкой, искренне верившей в свою миссию, но его отчет об отсутствии золота на севере Аляски был нужен Комитету, как ширма.

Чедли был взбешен. Он велел Скотланд-Ярду изловить распространителя крайне вредных слухов. Опытные сыщики и сотни рядовых бобби рыскали по всей британской столице, тщетно пытаясь отыскать смутьяна, но это было все равно, что попытаться задержать туман. Опрашиваемые и даже допрашиваемые очевидцы уверяли, что Паттерсон был «здесь только что, но уже вышел». А слухи, между тем, разрастались, как чума, и пароходные компании опять были завалены заказами на билеты до канадских берегов.