Барин-Шабарин 9

Внезапно с реки донесся протяжный вой. Человеческий, не волчий. Михайлов резко развернулся, лицо его стало каменным.

— Тлинкиты. Ближе, чем я думал.

Барнс замер, впервые за сутки в его глазах появился проблеск разума. Вернее — страха. Шахов воспользовался моментом:

— Решай сейчас. С нами или с ними.

Дальние скалы отразили эхо второго крика, теперь явно ближе. Барнс судорожно сунул мешочек за пазуху.

— Идемте, черт возьми!

Когда они спускались к шлюпке, Шахов заметил на противоположном берегу движение. Несколько высоких фигур в меховых накидках наблюдали за ними из-под нависших сосен. Дикие тлинкиты. Михайлов шепотом выругался:

— Они шли по нашим следам всю ночь. Повезло, что не напали.

Шахов кивнул, помогая Кертису забраться в лодку. План менялся. Теперь им нужно было не просто доставить англичан в форт — нужно было уйти живыми. Лодка отчалила, когда первые стрелы с глухим стуком вонзились в сосну над их бывшим лагерем. Барнс, бледный, сжимал весло так, что его пальцы белели.

— Они… они знают про золото? — прошептал он.

Шахов встретился взглядом с Михайловым. Казак едва заметно улыбнулся.

— Теперь знают, — сказал Шахов, налегая на весло. — И поверь мне, для тебя это лучшее, что могло случиться.

Глава 17

Санкт-Петербург гудел в предвкушении очередного «шабаринского» чуда.

Над Васильевским островом, там, где еще год назад стояли лишь деревянные строительные леса, теперь вздымалась в небо Эфирная башня Ефимова — стальное кружево переплетенных балок, увенчанное массивной медной сферой.

Ее острый шпиль, казалось, царапал само небо, а по ночам, когда включали электрические прожекторы, она светилась, как маяк нового века. Так что для петербуржцев сама башня уже не была секретом, другое дело, что мало кто знал, для чего она предназначена.

Несмотря на окружающие «Ефимовку» леса, она уже работала, принимая и передавая по цепочке радиорелейных станций сообщения по стране и даже — за ее пределами. Однако это были простые сообщения морзянкой и кодом Якоби. Сегодня же башня должна была послужить иным целям. Пропагандистским.

Я стоял у подножия этого колосса, окруженный делегатами конференции, петербургской знатью и толпами простых горожан, собравшихся посмотреть на диковинку. Ветер трепал полы моего сюртука, но я не обращал на это внимания — сегодняшний день должен был стать еще одним гвоздем в крышку гроба старого мира.

— Дамы и господа! Ваше императорское величество и ваши императорские высочества! — раздался звонкий голос инженера Ефимова, поднявшегося на временную трибуну. — Сегодня мы сделаем то, что еще вчера считалось невозможным!

В толпе зашептали. Английские делегаты переглядывались скептически, французские ученые что-то быстро записывали в блокноты, а русские купцы и мастеровые смотрели на башню с гордостью — ведь они строили ее.

— Сейчас на ваших глазах мы передадим через пространство не писк электрических разрядов, а человеческий голос! — Ефимов поднял руку, и по его сигналу где-то внутри башни что-то загудело. — Сейчас, в Гельсингфорсе, великая русская певица Анна Андреевна Светлова исполнит арию из оперы «Русские на Луне». И через мгновение вы услышите ее здесь, в Петербурге, без проводов, без задержки — так, словно она стоит перед вами!

Опера «Русские на Луне» была не просто музыкальным произведением — это был манифест эпохи. Написанная по личному указанию императора, в подарок цесаревичу, увлеченному романом Владимира Одоевского «Путешествие на Луну», она рассказывала о том, как русские эфиронавты на ракетном корабле первыми достигают естественного спутника Земли и водружают там имперский штандарт. В ней смешались классические арии и футуристические электронные звуки, созданные при помощи новых резонансных генераторов Якоби. И вот теперь ее должны были передать по воздуху.

— Готовы?

Ефимов обернулся к нам, и в его глазах горел тот самый огонь, который я так часто видел во взгляде лучших русских людей. Я кивнул. Он резко опустил руку. Сначала был треск. Потом — тишина. А затем…

Из огромных медных рупоров, установленных вокруг башни, полился чистейший, кристальный голос, выводивший на музыку совсем еще юного Чайковского:

Над бездной звездной, в вышине,

Корабль крылатый мчит к Луне…

Толпа взорвалась. Люди кричали, крестились, хватали друг друга за руки. Старушка в платке упала на колени, рыдая. Молодой студент застыл с открытым ртом, не веря своим ушам. Даже английские лорды забыли о своем высокомерии — один из них, седой адмирал, снял треуголку и стоял, потрясенный, глядя на башню.

А голос Светловой летел над Невой, мощный и неземной:

Под ним простерся круг земной,

Где ты расстался, друг, со мной…

Я закрыл глаза. В этот момент для меня не стало ни войн, ни интриг, ни заговоров. Только — чудо, рожденное русским гением. Когда последние ноты смолкли, наступила мертвая тишина. А потом грянули аплодисменты.

— Я понимаю физическую сторону процесса, но это… все равно похоже колдовство! — прошептал французский физик Араго, бледный от волнения, как мел.

— Нет, мсье, — я повернулся к нему. — Это все-таки наука. Русская наука.

Лорд Кельвин, до этого момента хранивший гордое молчание, не выдержал:

— Вы понимаете, что это перечеркивает все наши представления о связи? Что ваши «эфирные волны» сделают ненужными телеграфы, почту…

— Почта и телеграф никуда не денутся, милорд, — мягко прервал я его. — Как и война, к сожалению. Когда голос может лететь через границы, когда мысли передаются куда быстрее полета пушечного ядра — что остается от прежних способов управления флотами и армиями?

Он не нашелся что ответить. Позже, когда толпа начала расходиться, а иностранные гости все еще толпились у башни, пытаясь понять принцип ее работы, Александр II, присутствующий на демонстрации, обратился ко мне:

— Ну что, Алексей Петрович? Доволен?

— Не скрою, ваше императорское величество. Однако, наши противники хоть и в проигрыше сегодня, пусть еще не осознали этого, но они опомнятся.

Он кивнул, глядя на башню, над которой уже зажигались первые звезды.

— А что дальше?

— Дальше? — Я улыбнулся. — Пока они будут просить нас о сотрудничестве. И мы продиктуем условия.

Где-то вдалеке, над Финским заливом, вспыхнула молния, и это было лишь предвестие грядущей грозы. Мне очень хотелось верить в то, что гроза эта будет только природной, но надежды на то, что после всего увиденного и услышанного здесь, в Санкт-Петербурге, наши противники — внешние и внутренние — смирятся с поражением, у меня не было.

* * *

Дым сигар застилал низкий потолок кабинета, превращая воздух в тягучую, едкую мглу. Иволгин-старший сидел за массивным дубовым столом, медленно вращая в пальцах хрустальный бокал с темно-рубиновым вином. Его лицо, изборожденное глубокими морщинами, напоминало старую пергаментную карту — каждая складка хранила следы многочисленных интриг.