Барышня ищет работу

Соколовский дремал, но вспышку магической силы, хуже того — родной, некромантской магической силы он проморгать никак не мог. Подскочил на постели, словно здоровый, озирался — что, откуда? Постепенно сонное сознание прояснилось, и стало очевидно, откуда — из соседнего двора, из дома милейшей госпожи Серебряковой.

Так, главное сейчас — одеться. И добраться туда, а дальше уже — будет проще.

Алёшка услыхал, что он ходит по комнате и берёт вещи, всполошился.

— Вы, барин, куда среди ночи, мало вам было прошлого раза, да и позапрошлого тоже?

— Одеться помоги.

— А что я потом пану Севостьяну скажу?

— Сам скажу. Сюртук давай.

— Что, и шляпу тоже? И сапоги?

— Обойдусь. Ботинки неси.

На улицу он не пойдёт, там приморозило сегодня. Так доберётся.

И не поверите, добрался. В тенях стихийная вспышка сияла не хуже того позавчерашнего пожара — чистым серебристым пламенем, на неё и шёл. А дойдя, первым делом вдохнул в себя, втянул то лишнее, что серебрилось вокруг, и в живом мире, и в неживом, и это дало ему силы, чтобы сделать ещё один шаг вперёд и увидеть уже, что тут творится.

Тут — в кабинете Серебряковой, а что — о, на это стоило поглядеть, только, конечно, из безопасного места. Соколовский первым делом проверил дом и остальных его жителей — и увидел недурственную защиту, прямо вот хорошую и прочную. За ней спали, и на этом этаже, и в подвале — и не ведали ничего о том, что здесь происходит.

А здесь в одном кресле полулежала с закрытыми глазами почему-то магически привязанная Ольга, во втором под дополнительным защитным коконом хрипела почтенная Софья Людвиговна, а в углу за письменным столом, в темноте, кто-то с рычанием кого-то рвал. Запущенный туда осветительный шарик показал и вовсе дивное — Антонию, камеристку и ближнюю женщину Софьи, терзала рысь. Соколовский не мог понять, что к чему, примерно пару ударов сердца, потом вспомнил — точно, чучело рыси, которое всегда, сколько он помнил, висело на стене этого кабинета. Ну да, ну да, нечего злить некроманта.

Рысь оторвать, вернуть в надлежащее состояние и на стену, Антонию не спасти, с Софьей сейчас придётся поговорить. Но сначала — Ольга.

Соколовский скользнул сквозь защиту в её комнату, оглянулся — точно, сняли амулет, дуры бестолковые. Подхватил его, укрепил защиту — чтоб все прочие спали, ибо нечего, вернулся в кабинет — и надел крест Ольге на шею, и убрал магические путы, не дававшие ей окончательно провалиться в тени. Но с амулетом уже и не провалится.

Она открыла глаза — чёрные-чёрные, ничего не видно, ни зрачков, ни радужки. Моргнула… глаза стали обыкновенными, человеческими. Выдохнула. И хрипло спросила:

— Что… чёрт возьми… со мной происходит?

23. Бабушка была права

23. Бабушка была права

Я оказалась в странном месте, где раньше не оказывалась никогда — ни во сне, ни наяву. Мир показался изнанкой самого себя — потому что я видела Софью, я видела Антонию — они метались и вопили, и чего-то очень боялись. Потом вдруг со стены за спиной Софьи спрыгнула рысь — тьфу ты, это же чучело, как оно могло спрыгнуть? Софья мгновенно прикрылась чем-то вроде прозрачного и прочного купола, здоровенные когти только лишь скользнули по поверхности, а вот Антония спрятаться ни под какой купол не смогла, ей было страшно, но она только закрывалась руками. Рысь опрокинула её куда-то на пол, за тем креслом, в котором я лежала. Очень странно, да — я вроде бы была в том же кабинете, но краски резко сменились оттенками серого. Как на чёрно-белом фото. И звуки доносились приглушённо, как будто издалека, а не рядом со мной.

И ещё вокруг пели — тихо, стройно, сначала в унисон, потом разделились на голоса, запели аккордами. Музыкальная школа была давно, да и не окончила я её, и уже не помнила, что там за аккорды, но последовательность выстраивалась гармоничная. Они переходили один в другой, затем в следующий… как торжественная песнь, звучащая по какому-то невероятному поводу. Кто-то… или что-то радуется, поняла я. Приветствует. Зазывает пойти, сделать несколько шагов вперёд, а там… что там?

Я уже некоторое время не испытывала боли, совсем, и тела своего не ощущала. И было мне легко-легко. Но когда попыталась встать и пойти, куда звали, ощутила — не могу. Меня по-прежнему что-то держит, я уже не помнила и не понимала, что это.

А потом меня выдернули из этого невероятного места — в обычный мир. Я не хотела возвращаться, мне там понравилось. И там были какие-то неизведанные дали, которые хотелось посмотреть. Но на плечи мои легло что-то… чему я не знала названия, оно намертво пригвоздило меня куда? О, кресло, это называется — кресло. И рядом ощущался кто-то… я силилась открыть глаза и увидеть, и не видела, но ощущался этот кто-то невероятно. Серебристо-серым, искрящимся, невероятно притягательным. Это были разом и свет, и тепло, но — какие-то не такие, наверное, это иначе называется, но слова ускользали от меня, я никак не могла их поймать и проговорить. Но надо, очень надо. Кто я?

Я Ольга. Ольга Филиппова. Неудачливая попаданка, которая встряла в какую-то невероятную гадость. Почтенная дама, у которой я служу, решила меня съесть, как Баба-Яга какая-то. А потом что-то случилось…

Глаза удалось открыть. И кто это тут? Я его знаю, да? Или нет? Или знаю?

Он как будто чёрен и мрачен, и тени залегли под глазами, и одежда вся в каких-то знаках, они будто горят изнутри, но — что-то делает руками. Рысь уже вернулась на стену, за креслом никто не хрипит, а его руки легко касаются прозрачного купола, которым накрылась Софья, она шевелится, дышит тяжело, глаза её закрыты. Я смотрю, смотрю…

— Да что… чёрт возьми… со мной происходит? — наконец-то удалось мне прохрипеть.

Шевелюсь — уже могу. Меня ничто не держит, но сил, чтобы встать, не хватает. Приподнимаюсь, тут же падаю обратно.

— Не шевелитесь, Ольга Дмитриевна, — человеческий голос, знакомый голос.

Соколовский, это маг Соколовский. Михаил… Севостьянович. Наш сосед. Который вчера тушил пожар… всем собой. И теперь пришёл… делать что?

— Что… вы тут делаете?

— Спасаю вас от них и от себя самой, а всех прочих — от вас, — о, он ещё усмехается.

— Зачем… от меня?

— Затем, дорогая Ольга Дмитриевна, что бабушка ваша была совершенно права, — он даже слегка поклонился. — Но прошу вас, не двигайтесь. Мне отрадно видеть, что вы не потерялись в тенях, не рассыпались на куски и вообще сохранили в итоге человеческий облик, но я думаю, что сил у вас сейчас немного.

Это верно, немного. Ещё и мутит, головой лучше не шевелить. Значит, и не будем.

Он же стянул с Софьи её защиту — будто она платком каким накрылась, он пальцами его подцепил и смял.

— Вы понимаете, что вам придётся говорить, госпожа Серебрякова?

— Уйдите, дайте мне умереть, — проговорила она с такой ненавистью, какой я в ней и не подозревала.

— Умереть — это неизбежно, — согласился Соколовский. — Но сначала вам придётся объяснить, что вы здесь устроили.

— Уж не полагаете ли вы, что я стану вам что-либо объяснять? — спросила она. — И не подумаю.

Она распрямилась, села, как всегда сидела в этом кресле — с прямой спиной и высоко поднятой головой. А потом сняла с шеи какую-то штуку, в ней тлел злой зелёный огонёк — очень похожий на тот свет, который струился от её рук, который пришёл ко мне… и потом всё случилось. Сейчас же тот огонёк вспыхнул… и погас. А она улыбнулась… и с этой торжествующей улыбкой обмякла в кресле.