Басаргин правеж

Подьячего Монастырского приказа, выполняющего особое поручение, Иоанн принял сразу — и тоже поразил слугу игуменским одеянием.

— И ты, государь? — позволил себе удивиться вслух Басарга. — Нешто вся Русь-матушка постриг вдруг приняла?

— Не вся. Лучшие из лучших, избранные из избранных, — величаво ответил Иоанн, похоже, очень довольный случившимся преображением. — Истинный слуга отчизны, ровно инок монастырский, должен отринуть от себя все соблазны и горести мирские и всего себя служению посвятить. Служению державе и Господу нашему небесному!

Царь перекрестился и сложил руки на груди.

Басарга вспомнил, как после смерти своей любимой Анастасии Иоанн завидовал Мирославе, ушедшей в монастырь. Царь тоже хотел уйти от мира, да только не пустили. Теперь, похоже, он смог осуществить свою мечту. Если государю нельзя уйти в постриг — значит, постригу придется прийти к нему.

— Я тоже должен принять послушание? — спросил Басарга.

— Вся «избранная тысяча», все опричники отреклись от мира, от земства и поклялись посвятить себя служению владыкам земному и небесному. — Иоанн переложил руки на груди, выбирая для них более удобное положение. Немного выждал.

Басарга сделал вид, что не понял, на что намекает его господин. Добровольно лезть в схиму он не собирался.

— Те, кто желал быть ближе к царю, доказать свою преданность, дали клятву сию отречения, поклявшись никак с людьми мирскими не общаться, пусть даже то будут их друзья бывшие и родственники… — уже более сурово произнес Иоанн.

— Я исполнил твой приказ, государь, — склонил голову Басарга. — Один из Годуновых согласился поехать в Крым и уговорить твоего брата вернуться на Русь. Годуновы — бояре захудалые, младшая ветвь, но с Сабуровыми все же одна кровь. Куда ехать, Годунов знает, и ему, как родственнику, должны поверить. Он сделает все, дабы избавить тебя от сего беспокойства.

— Я не ищу смерти брата! — резко вскинулся Иоанн.

— Именно поэтому я обещал ему пост при твоей особе за живого царевича и только тридцать сребреников за мертвого.

— Иудина награда за верную службу? — криво усмехнулся государь, прошелся по светелке. — Да, думаю, он поймет. А ты, значит, отрекаться от мира во имя службы не желаешь? Моих милостей и наград искать и не пытаешься?

— Служба есть моя высшая награда, государь, — склонил голову Басарга. — Моя и княжны Мирославы Шуйской. Ручаюсь за нее, как за самого себя. Дозволь ей вернуться в свиту к царице, дозволь служанкой честной снова стать!

— Мирослава, Мирослава!.. — покачал головой Иоанн, тяжело вздохнул, отошел к распахнутому в теплый день окну. — Помню, как глаза у тебя при ее виде загорались. Как вы друг на друга надышаться не могли. Настенька ее любила… Мне же токмо на вышивки царицы любоваться осталось.

Государь повернулся к улице спиной, отер ладонями лицо, бороду, словно пытаясь стряхнуть тяжкие воспоминания, мотнул головой:

— Княжну Мирославу и по роду, и по службе прежней обратно в кравчии определить нетрудно. Да токмо вот беда, боярин. Сказывают, постриглась она в монастыре Горицком. А иные утверждают, будто она там, у обители, в Шексне утопилась. Иные бесстыжие языки и вовсе такую напраслину на покойную инокиню возводят, будто в расстригах она бегает и во грехе с кем-то живет. Но ты ведь о сем знать ничего не можешь, правильно?

Басарга прикусил губу и склонил голову. Слишком уж много поблажек он успел получить от Иоанна, слишком много милостей. Сам влюбленный, царь не отказывал в покровительстве чувствам других. Он и сейчас не гневался, а лишь напомнил слуге, что не по роду тому о княжне из рода Шуйских печься. Что забота подобная только опозорить девушку способна.

— Я, подьячий, не судья небесный, чтобы по своей воле обычаи и законы мирские менять. Я есть лишь первый среди бояр и первый среди слуг Господа и державы русской, — сказал Иоанн. — И потому должен являть собой пример всем прочим князьям и боярам. Мирославу Шуйскую, чистую душой и жизнью своей, я бы вернул ко двору с радостью. Но что люди скажут, коли расстригу и блудницу приближу и награжу, в дом приму и к супруге своей приставлю?

— Она не блудница… — Басарга вдруг понял, что сжимает рукоять сабли, и торопливо отпустил оружие.

— Того, как провела она годы минувшие, ты, боярин Леонтьев, знать не можешь, — еще раз напомнил Иоанн. — Токмо тот о судьбе ее ведает, кто словом своим за безупречность княжны-монахини поручиться способен.

— Да, государь, — смиренно согласился Басарга, чувствуя, что ему на что-то намекают. Но намек был слишком туманным, и его суть ускользала от понимания подьячего.

— Ладно, ступай, — внезапно взмахнул рукой Иоанн. — Я доволен твоими стараниями. Но друзьям передай, что дозволения отъехать в уделы не будет. Они избраны в лучшую тысячу, а таковые бояре мне ныне здесь надобны.

Побратимы ожидали друга на крыльце двора, настороженно поглядывая на монашеское окружение, и облегченно вздохнули, когда подьячий наконец-то вышел на воздух:

— Что там, Басарга? Как государь, что сказывал?

— За дело исполненное нам почет и уважение, однако же отъезжать Иоанн не велит, — кратко ответил боярин Леонтьев. — Мы ведь ныне в опричниках числимся. Средь служивых особо доверенных. Сказывает государь, поручение вскоре для нас найдется.

— Наше главное поручение — язык за зубами держать, — зевнул Софоний Зорин. — Спасибо, просто уезжать запретили, а не в поруб заперли.

— Вечно ты везде страсти какие-то подозреваешь, друже, — покачал головой могучий Тимофей Заболоцкий. — Мы люди служивые. Чего нам службе удивляться?

— Все, что ни делается, к лучшему, — махнул рукой Илья Булданин. — Коли мы на службе числимся, стало быть, лишние семь рублей жалованья от казны причитается. В хозяйстве пригодится. Нам сейчас не о заговорах думать надобно, а о бане да о жбане меда хмельного. Что скажете, други?

— В Москву надобно скакать, — ответил Басарга. — У меня на подворье и баня имеется, и погреба ныне полны. Дом-то под присмотром.

— Так туда два дня пути! — присвистнул боярин Илья. — Тут горло не то что пересохнет, оно завялится, ровно тарань астраханская!

— Нешто ты так к зазнобе своей стремишься, друже, что ни есть ни пить без нее не можешь? — удивился Тимофей Заболоцкий. — Чего страшного случится, коли на неделю позднее обниметесь? Отдохнем здесь немного, на дворе постоялом… Попаримся, петерсемены али пива выпьем, а опосля в дорогу и тронемся.

— Если честно, побратимы, так это я вам удивляюсь, — покачал головой Басарга. — Вы ведь женаты, супружницы дома ждут. Дети, может статься, уже появились. Вам же сие без интереса вовсе.

Могучий Тимофей Заболоцкий и малорослый Илья Булданин переглянулись и одновременно пожали плечами:

— Так, а чего беспокоиться, коли хозяйство под присмотром?

— Моя, когда отъезжал, на сносях была, — признал боярин Булданин и подмигнул: — Так что толку от нее ныне никакого. Я себе и так найду, с кем в сумерках погреться.

— Мне родители супружницу достойную нашли, — куда более спокойно сказал Заболоцкий. — И собой мила, и разумна, и ласкова. Приданое изрядное за ней дали, грех жаловаться. Да токмо как-то в хворях вся, на удивление. То мигрень у нее, то колики, то простуда…