Базар житейской суеты. Часть 4

— Браво! браво! браво! закричалъ лордъ Стейнъ, и голосъ его заглушилъ громкій говоръ всей остальной публики. Но вдь это, господа, такъ натурально, такъ натурально, что… пробормоталъ онъ потомъ сквозь зубы.

Затмъ послдовалъ дружный вызовъ благородныхъ актеровъ и актрисъ.

— Клитемнестру! Пашу! Клитемнестру! Агамемнонъ не могъ вдругъ показаться въ своей классической туник; онъ остановился на заднемъ план вмст съ Эгистомъ и другими выполнителями этой маленькой драмы. Мистеръ Бедуинъ Сандсъ вывелъ Зюлейку и Клитемнестру. Одинъ знатный вельможа непремнно хотлъ, чтобы его тотчасъ же представили Клитемнестр.

— Мистриссъ Родонъ Кроли была убійственно-очаровательна въ своей роли, замтили лордъ Стейнъ.

Озаренная торжественной улыбкой; Бекки раскланивалась передъ зрителями, какъ истинная артистка.

Между-тмъ явились оффиціанты съ прохладительными лакомствами на огромныхъ подносахъ. Актеры исчезли со сцены, чтобъ приготовиться ко второй шарадной картин.

Три слога этой шарады надлежало изобразить въ пантомим, и выполненіе послдовало въ слдующемъ порядк:

Первый слогъ. Полковникъ Родонъ Кроли, въ длинномъ сюртук, въ шляп съ широкими полями, съ палкой и фонаремъ въ рукахъ, занятымъ изъ конюшни, проходитъ черезъ сцену, брюзгливымъ крикомъ какъ-будто желая показать обитателямъ дома, что ужь пора ложиться спать. У нижняго окна сидятъ двое купеческихъ прикащиковъ, и кажется играютъ въ криббиджъ. Игра тянется вяло, и они зваютъ. Къ нимъ подходитъ молодой человкъ, повидимому, половой (Джорджъ Рингвудъ, выполнившій эту роль въ совершенств), и останавливаетъ ихъ среди партіи. Скоро появляется горничная (лордъ Саутдаунъ) съ нагрвальникомъ и двумя шандалами. Она входитъ въ верхнюю комнату, и нагрваетъ постель. Жаровня въ ея рукахъ служитъ орудіемъ для привлеченія къ ней вниманія прикащиковъ. Горничная уходитъ. Прикащики надваютъ ночные колпаки и опускаютъ сторы. Половой выходитъ, и запираетъ снаружи ставни. Затмъ вы слышите, какъ при возвращеніи въ комнату, онъ запираетъ дверь извнутри желзнымъ болтомъ. Оркестръ играетъ: «dormez, dormez, chers Amours». Голосъ изъ-за занавса говоритъ: «Первый слогъ».

Второй слогъ. Лампы внезапно зажигаются. Музыка играетъ старинный маршъ изъ «Джона Парижскаго:» ah, quel plaisir d'кtre en voyage. Сцена та же. Между первымъ и вторымъ этажемъ дома зрители видятъ гербы Стейна. Раздается звонъ колокольчиковъ по всему дому. Въ нижней комнат какой-то человкъ передаетъ другому исписанный клочокъ бумаги; тотъ беретъ его, читаетъ, принимаетъ грозную позу, сжимаетъ кулакъ, и говоритъ, что это безстыдно. «Конюхъ, подавай мою одноколку!» кричитъ другой человкъ, остановившійся въ дверяхъ. Онъ улыбается горннчной (лорду Саутдауну) и ласкаетъ ее за подбородокъ. Молодая двушка, повидимому, оплакиваетъ его отсутствіе, какъ нкогда Калипса плакала о другомъ отъзжающемъ путешественник, Улис. Половой (Джорджъ Рингвудъ) проходитъ по сцен съ деревяныымъ ящикомъ, наполненнымъ серебряными флакончиками, и кричитъ: «Горшки» — съ такимъ неподдльнымъ юморомъ и натуральностью, что зала дрожитъ отъ рукоплесканій, и букетъ падаетъ на сцену. Раздается хлопанье бичей. Хозяинъ, горничная, половой, бгутъ къ дверямъ, но въ эту минуту является какой-то зиміенитый гость. Занавсъ опускается, и невидимый режиссёръ театра кричитъ: «Второй слогъ».

— Это должно быть «Гостинница», говоритъ капитанъ Бриггсъ.

Зрители смются надъ догадливостью капитана, хотя былъ онъ весьма близокъ къ истин.

Передъ третьимъ слогомъ оркестръ играетъ разныя морскія мелодіи: «Rule Britannia», «Затихни Борей», и проч. Будетъ вроятно морская сцена. Съ поднятіемъ занавса раздается звонъ колокола. «Ну, братцы, къ берегу!» кричитъ чей-то голосъ. Пассажиры прощаются другъ съ другомъ. Нкоторые съ безпокойствомъ указываютъ на облака, представляемыя на сцен темной занавской, и тревожно киваютъ головами. Леди Скримсъ (Лордъ Саутдаунъ) съ ридикюлями, узелками и собачкой, и мужъ ея садятся на полъ, и стараются ухватиться за канатъ, Дйствіе очевидно происходитъ на корабл.

Капитанъ (полковникъ Кроли) въ треугольной шляп и съ телескопомъ въ рукахъ, выходитъ на палубу и озирается во вс стороны, поддерживая въ то же время шляпу на голов. Полы его сюртука развваются какъ-будто отъ сильнаго втра. Когда рука его опускается, чтобы направить телескопъ къ глазамъ, шляпа слетаетъ съ его головы, и публика апплодируетъ. Втеръ становится сильне; музыка гремитъ громче и громче; пассажиры и матросы, качаемые втромъ, перебгаютъ съ мста на мсто, какъ-будто на корабл происходитъ сильнйшая качка. Буфетчикъ (г. Рингвудъ) выбгаетъ на сцену съ шестью тазами, и одинъ изъ нихъ ставитъ передъ лордомъ Скримсомъ. Леди Скримсъ даетъ толчокъ своей болонк, и та испускаетъ жалобный визгъ. Потомъ она приставляетъ платокъ къ лицу, и длаетъ видъ, что уходитъ въ каюту. Звуки оркестра достигаютъ до неистоваго волненія, и третій слогъ приведенъ къ концу.

Затмъ послдовалъ небольшой балетъ «Le Rossignol», доставившій въ т дни блестящую извстность господамъ Монтегю и Нобле. Мистеръ Уагтъ перснесъ этого «Соловья» на англійскую сцену въ вид опернаго балета, къ которому онъ, какъ искусный стихотворецъ, приклеилъ изящные стихи. Актеры выступили во французскихъ костюмахъ. Лордъ Саутдаунъ превратился теперь въ хромую и брюзгливую старуху, вооруженную клюкою.

За сценой послышались мелодическія трели, выходившія изъ маленькой живописной хижинки, покрытой цвтами.

— Филомела! Филомела! кричитъ старуха,

Филомела выходитъ. Дружныя рукоплесканія встрчаютъ ее въ зал. Это опять мистриссъ Родонъ Кроли, напудренная и въ мушкахъ, какъ очаровательнйшая маркиза въ мір.

Она смется, поетъ, и выпархивая на авансцену со всею невинностью театральной юности, восхитительно раскланивается передъ публикой. Мать спрашиваетъ.

— Отчего ты, дитя мое, все смешься и поешь?

Филомела поетъ:

«Роза на моемъ балкон всю зиму безъ листьевъ стояла, утренній воздухъ вдыхая, и тоскливо дожидаясь весны. Отчего же теперь цвтетъ моя роза, и благовонный запахъ исходитъ изъ ея устъ? Оттого, мама, что весеннее солнце восходитъ, и птички громко поютъ, порхая по небесной лазури.

«Соловей молчалъ между обнаженными кустами, и уныло прислушивался къ завываніямъ зимняго втра, но громко соловьиная трель раздается теперь по зеленой рощ, и слышенъ его голосъ въ тиши ночной. Отчего же вдругъ такъ весело заплъ голосистый соловей? Оттого, милая мама, что взошло весеннее солнце, и листья зазеленли на деревьяхъ.

«Всему своя очередь, мама: птицамъ пть, розамъ цвсти и отцвтать, солнцу всходить к заходить. Лучь весенняго солнца пробудилъ жизнь и веселье въ моемъ сердц: вотъ отчего, милая мама, я засмялась и запла».

Въ промежуткахъ между стансами этой псни, милая мама съ густыми и длинными усами, едва прикрытыми ея старушечьимъ чепцомъ, обнаруживала казалось самое нжное влеченіе къ своей рзвой дочк, и не разъ стрмилась прижать ея къ своему материнскому сердцу. Симпатизирующая публика встрчала эти ласки съ громкимъ хохотомъ и оглушительными одобреніями. Оркестръ между-тмъ выполнялъ симфонію, искусно подражая щебетанію птицъ и соловьиной трели. Удовлетворяя общему желамію восторженной публики, Бекки еще разъ пропла свою псню. Рукоплесканія и безконечные букеты посыпались на Соловья. Могучій голосъ лорда Стейна раздавался громче всхъ. Бекки-Соловей, подбирая цвты, которые онъ бросалъ ей, прижимала ихъ къ своему сердцу, съ видомъ совершеннйшей актрисы. Лордъ Стейнъ бсновался отъ восторга. Энтузіазмъ его гостей принималъ грандіозные размры. Куда двалась прекрасная черноокая Черкешенка, возбудившая къ себ такое сочувствіе въ первой шарад? Она была вдвое красиве Бекки, но наша героиня совершенно затмила ее своимъ блескомъ. Вс голоса были на сторон мистриссъ Родонъ. Стефенсъ, Карадори. Ронци-де-Беньи и другія артистическія имена попеременно были примняемы къ ней, и вс единодушно согласились, что если бы мистриссъ Кроли была на сцен, никто, безъ всякаго сомннія, не сравнялся бы съ нею. Ребекка взобралась въ этотъ вечеръ на самыя верхнія ступени величія и славы: ея голосъ раздавался звонкой трелью надъ бурею рукоплесканій, и былъ столько же высокъ, какъ ея тріумфъ.

Посл драматическаго спектакля открылся балъ. Вс и каждый толпились вокругъ Бекки, и она служила притягательнымъ пунктомъ во весь этотъ вечеръ. Одинъ знатный вельможа, родственникъ самого милорда Бумбумбума, объявилъ напрямикъ, что Ребекка — олицетворенное совершенство, и онъ безпрестанно вступалъ съ ней въ разговоръ. Вс эти почести туманили и кружили голову торжествующей артистки, и передъ ней открылось необозримое поле блистательныхъ успховъ въ модномъ свт. Лордъ Стейнъ, неразлучный ея невольникъ, слдовалъ за ней повсюду, и оставлялъ почти безъ вниманія всхъ другихъ гостей. Когда начались танцы, она протанцовала менуэтъ съ мосьё де-Трюффиньи, чиновникомъ французскаго посольства изъ свиты герцога де-ла-Жаботьеръ. Герцогъ помнилъ вс артистическія преданія европейскихъ театровъ, и объявилъ положительно, что мадамъ Кроли могла бы назваться достойною ученицею самого геніальнаго Вестриса. Онъ бы и самъ непрочь танцовать съ нею весь вечеръ, если бы не мшала подагра и чувство сознанія возвышенности своего поста. Онъ былъ очень радъ, когда ему сказали, что Ребекка — полуфранцуженка по происхожденію.

— Такъ и должно быть, отозвался Monsieur le duc de la Jaboti'ere, — одна только Фраицуженка можетъ говорить и танцовать съ такимъ неподражаемымъ искусствомъ.

Затмъ вальсировалъ съ нею донъ Педро Клегенспоръ, кузенъ Петерварадима, принадлежавшій къ его свит. Великій грандъ Испаніи и Португаліи, донъ Петерварадинъ, забывая свою дипломатическую сановитость, ршился также ангажировать на вальсъ эту очаровательную персону, и принялся вертться съ нею вокругъ залы, разсыпая по паркету брильянты изъ кисточекъ своихъ ботфортовъ и гусарскаго ментика. Самъ Папушъ-паша былъ бы очень радъ танцовать съ мистриссъ Бекки, если бы эта забава сообразовалась сколько-нибудь съ обычаями правоврныхъ. Группы наилучшихъ джентльменовъ безпрестанно тснились вокругъ нея, и апплодировали съ такимъ бурнымъ энтузіазмомъ, какъ-будто Бекки была какая-нибудь Тальйони или Нобле. Вс были въ очаровательномъ упоеніи, не исключая, разумется, и самой мистриссъ Кроли. Съ горделивымъ презрніемъ она проходила мимо леди Стоннигтонъ, и принимала покровительственный видъ въ отношеніи къ леди Гигантъ и ея озадаченной невстк. Соперницы ея были побждены и уничтожены. Куда двалась теперь бдная мистриссъ Уикъуорсъ съ ея длинными волосами и большими черными глазами, производившими такой эффектъ при начал этого блистательнаго вечера? Нигд не было ея. Если бы мистриссъ Уикъуорсъ выплакала вс свои глаза, и вздумала рвать на себ волосы, никто бы вроятно не замтилъ ея тоски и душевнаго разстройства.