Базельские колокола

Катерина больше не слушала. Потом они завтракали с лейтенантом. Это Жан настоял. Он снял две комнаты в гостинице…

К вечеру, когда они остались одни, уже после того как им сообщили все подробности вскрытия, порядок прохождения похоронной процессии, назначенной на завтра, измученная Катерина всё-таки попробовала заговорить о том, что её преследовало с тех пор, как она выпила аперитив.

Эта история с клиентурой, которая перейдёт к конкуренту… Ну и что же? Жан не видел в этом ничего особенного. Разве же это не возмутительно? Возмутительно? Не понимаю.

Значит, он считает допустимым, чтобы всё — забастовка, борьба, героизм и, наконец, убитые — чтобы всё это вело в конечном счёте к централизации клиентуры, чтобы всё это пошло на пользу какому-то хозяину, какому-то…

Жан находил, что Катерина слишком взволнованна. И потом, ведь должны же эти люди вернуться на работу, ведь есть-то им надо. Жизнь должна продолжаться. Как же, по её мнению, всё это должно было бы кончиться? Нет, он решительно не понимал.

Катерина больше всего страдала от того, что она даже не в состоянии объективно выразить свою мысль, свои чувства, — настолько всё было очевидно. Она не находила слов.

И именно оттого Жан удалялся от неё. Он действительно принадлежал к другому миру, это действительно был враг…

Когда он её спросил, хочет ли она остаться на похороны, она отказалась. Вечером они сели в парижский поезд.

XIV

Двадцать восьмого июля один эсер убил царского министра Плеве, 29-го между Жаном и Катериной произошла сцена. Они сидели в небольшом ресторанчике, думая как-нибудь наладить разлезшиеся, точно ветхая материя, отношения. Жить по-прежнему, как тогда, когда они друг друга не знали, было больно, и это делало всё пустым и ненужным. Катерина, правда, не любила Жана, но ведь он был её первым любовником. Она не могла ещё решиться выбрать другого. И она немного боялась, что Жану будет уж очень тяжело, хотя у него не было на неё никаких прав, о чём она ему без конца повторяла.

Бывали рецидивы. Она ненавидела эти комнаты в гостиницах, нелепые парижские меблирашки, куда ходят дамы под вуалетками. Вместе с этими комнатами она ненавидела Жана. Он это чувствовал и страдал от этого. Но ничего не говорил. Они не виделись целых две недели. Потом он попросил её выйти за него замуж. Она готова была заплакать.

Так прошло несколько месяцев. До зимы. Когда она сказала, что накануне изменила ему, он очень побледнел и спросил:

— Вы не хотите быть моей женой, Катерина?

После чего было решено, что они будут друзьями. Он так и не взял обратно своих слов относительно брака. Она стала реже с ним встречаться. Но иногда, когда её брала тоска, она вспоминала о Жане, и он прибегал к ней.

Елена была в Ницце. У неё по вечерам подымалась температура, — опасались, не чахотка ли. Госпожа Симонидзе отправила её на Ривьеру, и каждая копейка, без которой можно было обойтись, посылалась Елене. А потому в Париже жилось очень бедно. Меркюро сделал предложение: как только Елена поправится, они поженятся. Семья Меркюро была вне себя. Интриганка! Иностранка, и выходит замуж за французского офицера!

В этом 1905 году поражение России на Дальнем Востоке, противоречивые слухи о революции наполнили и расширили горизонт Катерины. В этом же году она из девушки превратилась в женщину. Она несколько раз сходилась и тут же расходилась с какими-то юношами, всегда оттого, что, несмотря на радость, которую ей доставлял мужчина, она не могла забыть его жизни, его идей, социального рабства. Исследователь дальних стран, с которым она познакомилась у Бригитты, Девез, так долго умолял её, что она, наконец, провела с ним ночь, и потом ей пришлось не пускать его в дом, потому что он плакал и говорил о самоубийстве. Были ещё и другие. Студент, просто с улицы.

Что-то вроде дружбы завязалось между Катериной и Мартой Ионгенс. Эти две женщины, такие разные, без единой общей мысли, которые относились каждая к суждениям другой — одна с презрением, другая со страхом, — смутно чувствовали себя в чём-то союзницами. Должно быть — в этом влечении к мужчинам; во всяком случае, их сближало всё то, что имело отношение к любви. Марта знала теперь, хотя Катерина ей ничего не рассказывала, что может говорить с ней обо всём, имеющем отношение к господину де Хутен, что та её поймёт.

Господин де Хутен был женат. С женой он не жил, хотя у них была общая квартира. Она много путешествовала, была умна, но жизнь её шла своим путём. У них был сын. Господин де Хутен делал дела. Он немного играл на бирже, и Марта, не любившая риск, беспокоилась. Например, ясно, что её брат, Блез, который теперь жил очень широко, когда-нибудь плохо кончит.

Хотя она была намного моложе Марты, Катерина чувствовала себя по отношению к ней как старшая сестра: вероятно, оттого, что у неё за один год набралось больше опыта, чем у Марты за шестилетнюю связь с господином де Хутен, её единственной страстью. Как она о нём говорила! О вечерах, проведённых на Монмартре, об ужинах в отдельных кабинетах: шампанское, его усы… Всё это на фоне его путешествий вдали от космополитической жизни столиц, на фоне целого мира, страшного и чарующего…

Знала ли Марта, что Катерина жила с её братом Полем? Вряд ли. Это случилось по зрелом размышлении. Катерине хотелось отделаться от наваждения. Всю свою жизнь Поль не мог забыть, как не забывают поражения, этой связи, оборвавшейся тогда, когда она этого захотела, не посчитавшись с ним, с его смирением побитой собаки, аппетитом людоеда, которого не допускают до еды, с его яростью и детскими слезами.

Марта не ревновала господина де Хутен, — он был её жизнью, она слепо ему верила. Она приводила его слова, его суждения. Она не стала бы читать книгу, которая ему не понравилась. Это раздражало Катерину, но в то же время счастье Марты трогало её.

Дела пансиона шли неплохо. Приезжали девушки из Иллинойса или Венгрии, они жили в Париже ради статуи Победы в Лувре или ради концертов Мэри Гарден. Соланж Ионгенс сопровождала их на курсы в Лувр, на лекции в Анналах. Именно так она и познакомилась с Гастоном дю Байль.

Гастон только что получил наследство от какого-то дяди. Достаточную сумму, чтобы расплатиться с долгами, разделаться с девчонкой, довольно шумной, которая как-то раз бежала за ним с револьвером до самой двери Ионгенсов. Господин де Хутен, вызванный на совет, познакомил молодого дю Байля с префектом полиции. Лепин был очень любезен: с барышней поговорили, и она согласилась покинуть Францию.

Гастону было двадцать шесть лет. Он был ужасно влюблён в Соланж. Девушка! Эта мысль бросилась ему в голову. Пришлось по возможности ускорить помолвку и свадьбу.

Но как раз к этому времени дела Блеза Ионгенса вдруг пошли катастрофически плохо. Однажды утром он неожиданно ввалился к Катерине. У него был неумытый, помятый вид: не спал целую ночь; где же он, чёрт возьми, шатался? Он пошёл прямо к ней, не заходя домой, только дождался десятого часа.

— Почему к вам? Вот почему: Катюша, если вы не вмешаетесь в это дело, я конченный человек и остаётся мне одно: каторга… Понимаете, Марты я боюсь, я не умею с ней говорить… Но вы… Вы её лучшая подруга, и вы не дура. Словом, родная, дайте мне руку и посмотрите на меня…