Базельские колокола

Одна из крупных утренних газет выразилась так: выбрав господина Поля Думера, Корсика лишний раз хотела доказать, что прекрасные слова Жюля Ферри ¹⁷ остались в силе и что во Франции нет места для «остракизма, этого раздражительного ребёнка древнего града». Граф д’Эвре перечитывал эту фразу с некоторым удивлением. Он всегда чувствовал себя обиженным, когда чего-нибудь не понимал: между тем на этот раз сие было простительно.

Господин Поль Думер, вероятно, был бы сильно удивлён, если бы кто-нибудь ему рассказал, какую роль играл в его выборах не только член королевского дома, но и регистратор из департамента Сены-и-Уазы. Не менее удивлён, чем двадцать один год спустя, когда на выставке книг в него попала смертельная пуля. Он был из тех политиков, которые с наивной простотой, от нечего делать, занимают положение председателя «Генерального общества электричества», «Французского кредитного общества», «Генерального общества николаевских верфей» и так далее и пишут книги, рассчитанные на сенсацию: он как раз дописывал свою работу о металлургии железа. «Есть предположение, — писал он, — что производство железа было начато на берегах Чёрного моря, где и сейчас находится лучшая на континенте руда…»

Он отдавал должное донецкой руде, к которой его коллеги из «Комитэ де форж» позже отнеслись с таким вожделением, что послали за ней войска от имени французских держателей русских акций. А ещё позже рука убийцы поднялась на него в надежде, что новая экспедиция добьётся успеха.

Но жизнь и смерть господина Поля Думера находятся вне рамок этого рассказа. Несомненно, всем этим господам из Триньяка, Анзена, Крезо, Омекура ¹⁸ и других вотчин очень хотелось, чтобы Поля Думера опять выбрали в сенаторы. Виснер им ни в чём не мог отказать: он поговорил на эту тему с друзьями, между прочим с Брюнелем, человеком, наделённым богатой фантазией. Много различных мер было принято, более действенных, чем слова разных высочеств. Всё это было ясно выражено в утверждении, что во Франции нет места для остракизма, «этого раздражительного ребёнка древнего града». И действительно, древнему граду были чужды красоты «Комитэ де форж».

В январе Виснер встретился с одним из членов группы, который был особенно заинтересован в сенатских выборах на Корсике.

После разговора, в котором Диана и её прекрасные глаза принимали деятельное участие, пришли к тому, что новое правительство всех вполне удовлетворяет. Виснер, слывший приверженцем Кайо, не мог нахвалиться новым правительством, Мильеран, кстати — бывший социалист, показал себя достойным военным министром. В момент, когда постоянные франко-итальянские инциденты (пароходы, захваченные в Средиземном море) напоминали о том, как хрупок мир, наш военный министр обеспечивал французскую безопасность: он реформировал генеральный штаб (что это за генерал Жоффр? Вы с ним знакомы? Что это за человек? Говорят, республиканец?), и он заявил в «Матен»: «Безразлично, какой ценой, но я сохраню за Францией место в первых рядах воздухоплавания».

Виснер только что вошёл в правление крупной фирмы аэропланов. Диана никогда ещё не летала. Это можно будет устроить.

Но разговор зашёл о беспокоящем всех вопросе: забастовка такси продолжалась.

— Я в этом заинтересован, — говорил Виснер, — только косвенно, но меня действительно интересует положение несчастных шофёров: оно, должно быть, ужасно… К тому же это тормозит коммерческие дела в Париже. А в отношении нефти — это просто катастрофа! Город каждый день теряет огромные суммы на налоге. Вы скажете, что в сбыте нефти в мировом масштабе большой разницы не замечается. Но как раз в тот момент, когда ведётся бой, который должен всё решить! Вы знаете, что Рокфеллер, большой друг Франции, борется с немецкими нефтепромышленниками. Всё дело в том, сохраним ли мы немецкий рынок, которым распоряжались наши американские друзья, а через них и мы. Если немецкое правительство решит оставить государственную монополию — решение, вынесенное в прошлом году рейхстагом, — тогда группа «Дейтше банк» победит Рокфеллера, и мы проиграли. Конечно, мы рассчитываем на то, что необходимость вооружения отнимает у немцев возможность вложить капитал в нефтяное дело. И для нас это имеет большое значение, тем более что во Франции существует энергичное, решительное правительство, которое, развивая вооружение нашей страны, отнимает у Вильгельма Второго возможность увлекаться империалистическими мечтаниями…

Да, когда-то у Виснера были прекрасные отношения с императором. Но это был безумный человек: Марокко, Эльзас-Лотарингия, нефть… «Может быть, и женщин наших ему отдать?» — И он показывал на Диану.

— Да, кстати, друг мой, разве мы можем отступиться от Рокфеллера? Честно говоря? Знаете, что он недавно сделал? Он послал в Доль пятьдесят пять тысяч франков на покупку дома, в котором родился Пастер! Это, дорогой мой, изумительно! Пуанкаре был растроган до слёз. Как можно в таком случае терпеть забастовку, ведь эта стрела в спину этого верного друга Франции! Я стоял за соглашение. Депутаты Сены предложили арбитраж между консорциумом и забастовщиками. Примерно первого января. Я бы охотно вступил в переговоры с этим Фиансеттом, их представителем, он, кажется, неплохой парень… Но консорциум принял другое решение. Он говорит, что с вредителями не разговаривают: понимаете, сожгли и изничтожили несколько такси… Я нахожу, что они слишком останавливаются на этой стороне вопроса…

— Ещё бы, — воскликнул, смеясь, собеседник, — вы на этом ничего не теряете! Наоборот! Но им-то ведь приходится покупать новые!

Когда с Корсики начали возвращаться некоторые избиратели, то далёким благодетелям господина Думера, его добрым гениям, которые не хотели, чтобы остракизм бушевал на Корсике, как в Афинах, пришлось выполнять обещания, данные людям из Аяччо и других мест. И все нашли, что было бы остроумно предложить через Виснера консорциуму взять на службу ряд молодых людей, только и мечтающих о Париже. Верные люди, не тронутые пропагандой, не заражённые синдикализмом.

Виснер, со своими социалистическими идеями, не отрицал, что в конце концов эти молодые люди имеют право работать, как вы или я. И потом — довольно забастовок! Это было во всеобщих интересах и в первую очередь — в интересах шофёров.

— Я поговорю об этом с председателем консорциума! Дом Пастера! Нет, всё-таки это неслыханно, прекрасный, чистый, бескорыстный жест!

XIII

Первого февраля 1912 года жирная краска газет дышала ужасом. Люди, идущие на работу на заре, с трудом разбирались в огромных, наводящих страх заголовках, в которых переплетались три разных истории: нападение на кассира на улице Мелей, в Париже, у которого отобрали 15 тысяч франков; в Монруже трое молодых людей, угрожая револьвером, ограбили трактирщицу; но главное — случай с анархистами в поезде, — хотя ни одна из этих историй непосредственной связи с шайкой Бонно не имела.

Почётное место во всех газетах было отведено последнему случаю: в Орлеане грабители, застигнутые в конторе вокзала, ранили помощника начальника и служащего и вскочили в уходящий парижский поезд. В Этампе, где все вагоны обыскали, подозрительный путешественник, снятый с поезда, пустил себе пулю в лоб. Какая в жизни этого несчастного крылась трагедия, что его пугало? Никто не поинтересовался. Как бы то ни было, но он не имел никакого отношения к орлеанской драме, это был рабочий-металлист, в кармане у него нашли 7 франков и 70 сантимов и фотографию женщины с двумя детьми. Бандиты на ходу соскочили с поезда, и когда бригадир и жандарм погнались за ними, они где-то в поле пристрелили бригадира: пуля попала прямо в сердце. Жандарм стрелой помчался на велосипеде и привёл с собой солдат. Поставили на ноги весь район, мобилизовали войска и жандармерию. Убийц окружили в болоте, прежде чем успела спуститься ночь. Их было двое, они залегли в камышах и стреляли оттуда. В тот момент, когда их должны были схватить, один из них повернул револьвер дулом к себе и умер, крикнув: «Да здравствует анархия!» Другой бежал.

Его поймали на вокзале Этреши, и толпа его растерзала.

Но народ, с раннего утра запрудивший улицы Леваллуа, собрался здесь не из-за этой драмы, не из-за случая в Монруж или на улице Мелей. Между парижской заставой и площадью Коланж тысячи шофёров такси стояли в ожидании. На них поплёвывал дождичек. Конский топот кирасиров звенел по мостовой. Было объявлено, что в 9 часов компания «Авто-плас» приступит к работе. Из 2500 машин компании должна была выехать 1000. Улицы были переполнены с шести с половиной утра. Куртки шофёров синели на перекрёстках, в трактирчиках. На площади Коланж гарцевал эскадрон кирасиров.

По правде сказать, консорциуму так хотелось сломить забастовку грандиозной манифестацией, что он переоценил свои силы. Или, может быть, это было просто желание спровоцировать инцидент? Как бы то ни было, но в девять часов у них хватило людей только на 36 машин, — правда, на каждую машину ввиду опасности сажали двоих. Да к тому же из этих 72 водителей, набранных бог знает где и как, нашлись такие, которые всё окончательно запутали, объявив стачку «скрещённых рук» ¹⁹. Только к половине десятого удалось организовать выезд: на каждой машине по два водителя, за ней — полицейский на велосипеде, и всё это — под охраной кирасиров.

Недружелюбная толпа на площади Коланж позволила им выехать. Но на улице водитель четвёртой машины, молодой корсиканец, который только-только сдал экзамен, как-то резко дёрнул руль и с шумом наехал на третью машину, впереди. Из окон домов послышались аплодисменты: оценка профессионалов. Что-то вроде смеха, грозного, раскатистого смеха толпы, свело края площади, когда седьмая машина — опять корсиканец! — налетела на эскортировавшего её «фараона на колёсах». Велосипед фараона встал на дыбы и повернулся на заднем колесе. Цирк, да и только! На площади Коланж кирасиры топтали лошадиный навоз.