Базельские колокола

Этот современный капитализм действительно может «удачно» ужиться со старинным американским идеализмом и международной рабочей организацией; Катерина понимала теперь, чего стоит эта организация даже в глазах одного из её вождей, великого Жореса, этого воплощения надежды стольких людей, надежды на возможность мира на земле.

Но пока что те же самые капиталисты в Леваллуа, в Гамбурге, или Касабланке, или в Баку принимают решения, от которых зависит хлеб насущный Башеро или Виктора, война и мир, смотря по тому — приходят они к соглашению между собой или нет. На этот раз удалось избежать войны, но на следующий?.. Ещё не кончилась война между итальянцами и турками, как вспыхнула война между турками, сербами и болгарами. Пётр I — король сербский — на днях посетил заводы Виснера: об этом писали во всех газетах. Он даже заинтересовался жизнью металлистов, вот какой хороший человек этот король! Он сказал, что социальное законодательство Сербии будет переделано на манер французского, как только в Сербии начнётся более мирный период…

Ввиду этих перспектив всё отвратительней, всё ненужней казалась Катерине её будничная работа в Леваллуа. Как это ей могло прийти в голову ввязаться в эту историю? Кому какое дело до шофёрских 1 франка 25 сантимов в день, когда каждую минуту может вспыхнуть война! Бомбы, вот что надо, бомбы…

Тут как раз прогремело дело улицы Орденер: подвиги бандитов в автомобиле внезапно заслонили и Конго, и Марокко, и забастовку, и балканскую войну. Центром внимания и споров стало нападение на кассира, это было какое-то поголовное неистовство, поощряемое прессой.

Весь конец декабря и начало января страсти продолжали разгораться: росла кровавая легенда, полиция по-прежнему терпела неудачи, нападения учащались. Несмотря на отсутствие свидетельских показаний, каким-то образом стали известны имена бандитов, и они приобрели странную, преступную славу. Что это анархисты, с этим никто не спорил, но был ли это действительно Бонно? А что это за Каруи, о котором столько говорят?

Из-за героев серого автомобиля Катерина и Виктор сильно спорили. Вообще, по мнению Катерины, забастовщики говорили о шайке в точности как Меркюро и буржуазные газеты.

Она, конечно, находила, что это замечательные люди. Одни против всех. С браунингом в руке они бросают вызов обществу.

Виктор говорил, что это просто-напросто убийцы и что все эти истории на руку полиции. Во-первых, этих людей никак нельзя назвать рабочими… Когда он говорил такие вещи, Катерина начинала его ненавидеть. По мере того как петля полиции туже затягивалась вокруг редакции «Анархии» (в результате чьих доносов?), — газету рассматривали как вдохновительницу и даже соучастницу Бонно, — Катерина, помнившая Либертада и свою поездку в Роменвиль, чувствовала себя всё теснее связанной со своими новыми героями; ещё немножко, и она готова была считать, что Виктор всё равно что полицейский! Разве у Виктора, Башеро, Катерины и у бесстрашных бандитов не один и тот же общий враг? Ах, несколько сот таких вот Бонно, и капитализму — крышка! Виктор пожимал плечами. Башеро выражался менее категорично, но было ясно, что и он думает о «невинных жертвах». Значит, что же? Вечно то же самое! Добиваться цели, и не желать пользоваться средствами.

— Что же, Виктор, разве бомба, убившая Плеве, не убила также и невинных людей? Но эсеры не отреклись от этого покушения, не считали его убийством. Они требовали, чтобы оно было приписано им. Мне стыдно читать рабочие газеты: в них всё те же общие места, которые сообщает полиция в буржуазной прессе…

— Во-первых, — отвечал Виктор, — все эти сказки про индивидуальную экспропорцию и прочие бредни не имеют ничего общего с политическими покушениями. И потом — политические покушения для рабочего класса, знаете ли, большого интереса не представляют! Хорошо ещё, если они не организованы самой полицией…

Именно это больше всего выводило её из себя: Катерина ещё помнила Вайяна, анархиста, того самого, который когда-то бросил бомбу в палате депутатов. Человек, у которого гроша ломаного не было за душой. Она никогда не забудет его глаз… Виктор прервал её:

— Да знаете ли вы, что он наделал, ваш Вайян? Дал повод полиции требовать от перепуганных депутатов те самые законы, по которым сейчас преследуют рабочих, когда они борются за кусок хлеба… Нарочно не придумаешь такой случай. Бросали бомбы и тут и там, всё — без толку, так надо было ещё бросить бомбу в палату, чтобы дать хозяевам в руки оружие против рабочих. Если б мне сказали, что Вайяи работал по чьему-то поручению, я бы не удивился…

Это была последняя капля. Кстати, Катерина кашляла, и вилла в Берке ждала её. В сущности она решила уехать ещё несколько дней тому назад. Она предупредила товарищей на улице Каве, что ей придётся уехать из Парижа. Они очень мило выразили сожаление. Но она отлично поняла, что это опять-таки из добрых чувств наиболее, на её взгляд, плохого сорта, что-то вроде благодарности; на самом же деле она была им действительно симпатична, разве она не отдавала всё своё время забастовке? Но отсюда ещё не следовало, что они чувствовали к ней благодарность! Это уж барышня воображала. Нет, скажите пожалуйста, отчего им было чувствовать благодарность только потому, что какая-то молодая буржуйка заодно с ними, а не с полицией и хозяевами! Разве это не вполне естественно? И даже если бы она заговорила об этом с Виктором, он, может быть, напомнил бы ей про денежный перевод из Баку.

Госпожа Симонидзе была в восторге, что дочь её возвращается в Берк. И здоровье и то, что это вытащит её из всей этой истории с забастовкой: она компрометировала сестру при том положении, какое занимал муж Елены. И потом госпожа Симонидзе привыкла жить одна на улице Блез-Дегофф.

Но пока Катерина складывала вещи, она успела поссориться с матерью. Опять по поводу Бонно. Госпожа Симонидзе повторяла то, что она читала в «Матен» и что говорила Елена. Как она только может так говорить, так переменить свои былые убеждения?

— Ты тоже когда-нибудь переменишься, дитя моё! В молодости мы все любим силу…

— Тут дело не в силе, или нет — именно в силе: в силе тех, у которых всё есть, против тех, у кого нет ничего.

Госпожа Симонидзе всё это хорошо знает. Анархисты совсем не такие, какими её дочь себе их представляет: среди них очень, очень многие связаны с полицией. Это ещё что такое? Её мать начинает разговаривать, как Виктор? В ответ она и ей бросала в лицо имя Вайяна.

— Да, тебе это не на руку, но я прекрасно помню, я была тогда ребёнком, что-то вроде куклы, забытой на кресле, но у меня были глаза и уши. Я помню, помню… У него была дочка, её звали Сидони, и он работал на обувной фабрике в Африке, и булочник бил его, когда он был маленьким…

Она напомнила матери тот вечер, когда госпожа Симонидзе плакала. Но госпожа Симонидзе казалась абсолютно равнодушной ко всей этой истории. Она никак не могла найти спички.

— Ты всё это помнишь, Катюша? Да, я интересовалась этим Вайяном. Странный был человек. Но когда он рассказал мне о своих планах, я решила, что не имею права хранить такую тайну про себя…

— Что?

Катерина вскочила, вся дрожа. Госпожа Симонидзе, наконец, нашла спички. Опять Катерина засунула их в коробку со старыми чулками.

— Ты не помнишь Дюбрея? Такой высокий, чёрный, он привёл ко мне Вайяна… Ну вот, так я ему рассказала о намерении Вайяна… Я не знала в точности, кто такой Дюбрей, я только потом узнала, что он служил в полиции… Следовательно, в префектуре ещё за пять-шесть дней знали, что в палату будет брошена бомба. И ничего не было сделано, чтобы этого не случилось. Наоборот. Ведь адрес Вайяна, комната, в которой он приготовлял бомбу, кажется, на улице Дарю, был известен. Должно быть, им было это на руку, чтобы убили несколько человек депутатов… какая-то министерская комбинация… уж я не знаю.