Бедные углы большого дома

— Слава Богу, ухали!

Это восклицаніе вырвалось у обихъ двушекъ. Когда волненіе поутихло, Варя взяла книгу и начала читать вслухъ. Ольга Васильевна была этому очень рада; ей, какъ и Вар, не хотлось въ этотъ день говорить. Вечеромъ, лежа въ постели, Ольга Васильевна долго не могла уснуть; въ ея голов вертлись мысли, какъ бы объяснять тетк всю правду и можно ли утаить отъ нея эту правду теперь, когда Ольга Васильевна не можетъ боле носить подарковъ кузинамъ. Будутъ ли эти кузины любить ее, и если нтъ, то оставятъ ли ее въ поко, не будутъ ли тиранить совтами поступить на выгодное мсто и бросить Варю, и возможно ли при этихъ совтахъ сохранить спокойствіе и не поссориться съ кузинами и теткой. Читатель же знаетъ, какъ страшно было слово «ссора» для Ольги Васильевны и потому не удивится, что по ея тлу пробгала дрожь при этихъ соображеніяхъ. Среди этихъ мыслей, она отъ времени до времени взглядывала на спавшую и склонившуюся головкой къ ея плечу Варю и кротко улыбалась сквозь слезы. «Дитя мое, я тебя никогда не оставлю», шептала она, и въ этой простой, нехитрой головк при всхъ горькихъ размышленіяхъ, промелькнула тысяча печальныхъ мыслей, но не промелькнуло одной, что ей трудно длать благодяніе, не промелькнуло даже слово «благодяніе». Только въ то время, когда часы капитанши усиленно прошипли и пробили двадцать девять, то-есть въ два часа ночи, уснула Ольга Васильевна, переставшая быть жиденькой гувернанткой и замышлявшая громадные планы того; какъ бы осчастливить всхъ окружающихъ ее людей.

VIII Варя знакомится съ домашней Аркадіей семейства Гребешковыхъ

— Варя, завтра теб надо получше одться: мы подемъ къ тетушк,- говорила Ольга Васильевна своей воспитанниц черезъ недлю посл визита тетушки и кузинъ. — Посмотри, чисты ли твои нарукавнички и воротничокъ. Тамъ празднуютъ завтра рожденіе кузины Жени; вроятно, гости будутъ. Ты подаришь ей и другимъ кузинамъ, какъ будто отъ себя, по пар перчатокъ. Я конфетъ имъ везу.

— Для чего же мн дарить? Вы сами отдайте имъ подарки, — отвтила Варя.

— Нтъ, нтъ, такъ будетъ лучше: он любить тебя будутъ. Нужно, чтобы тебя любили.

— Меня и такъ вс любятъ.

— Вс, вс, это я знаю! Но нужно, чтобы и у нихъ тебя любили.

Ольга Васильевна смолкла на минуту въ нершимости и потомъ продолжала:

— Он, знаешь, добрыя, простыя, но… какъ бы это теб сказать?.. знаешь, он привыкли къ подаркамъ… Ну, вдь он двушки молодыя, ихъ вс дарятъ, вотъ он и привыкли, — совсмъ смшалась Ольга Васильевна.

— Не нравятся мн он,- покачала головой Варя.

— Вотъ ты какая! — торопливо перебилъ Варю Трезоръ. — Строгая! Нельзя такъ, душа моя, о людяхъ судить. Недостатки у всхъ есть… Варя, ей-Богу, ей Богу, он добрыя, милыя…

— Сами-то вы, голубчикъ, добры, потому такъ и говорите о нихъ.

— Полно! полно! — зарумянилась Ольга Васильевна и стала торопливо рыться въ комод.

Утромъ на слдующій день Варя и ея Трозоръ хлопотливо наряжались въ свои лучшія платья и, наконецъ, отправились въ путь. Варя не безъ робости входила первый разъ въ жизни въ чужой домъ, въ качеств гостьи; робость должна была быть тмъ сильне, что этотъ домъ былъ не изъ простыхъ, не изъ бдныхъ, какіе двочка видала до сихъ поръ. Квартира Гребешковыхъ была большая, роскошно убранная, народу въ ней было много; вс какъ-то ходили изъ угла въ уголъ, точно впервые любуясь на новую обстановку, точно удивляясь каждой кушетк и каждому креслу. Статскій совтникъ Гребешковъ былъ тоже какъ будто въ гостяхъ въ своемъ жилищ, какъ и его жена и его дочери. Это былъ маленькій, кругленькій, сальный человчекъ съ рысьими глазками. Ходилъ онъ мелкими шажками, быстро передвигая толстенькія, несгибавшіяся ножки, говорилъ тоненькимъ голоскомъ, иногда отпускалъ сальныя остротцы, за что собесдники фамильярно похлопывали его по брюшку, а онъ зажмуривалъ, какъ котъ, свои и безъ того узенькіе неглупые глазки. Никто изъ знакомыхъ не зналъ, добрые или злые были эти глазки, такъ быстро они бгали, такъ часто сжимались, задергивались влагой, походившей по своему блеску на масло. Толстая, рослая его супруга звала его «папочкой», онъ звалъ ее «мамочкой». Въ должности про него говорили: «малъ золотникъ, да дорогъ». Дочери въ счастливыя минуты, подхвативъ съ надеждой комплиментъ какого-нибудь молодого человка, егозили иногда около «папочки», и папочка, ухвативъ которую-нибудь изъ нихъ своими жирненькими пальчиками за подбородокъ, говаривалъ:

— Замужъ, плутовки, хотите! хе-хе-хе! Погодите, всхъ перевнчаю, всхъ перевнчаю!

— Гадкій, гадкій папка! — кричали двицы.

У-у-у! — щурилъ глазки «папочка» и бодалъ двумя крайними пальцами, сложенными въ вид роговъ, которую-нибудь изъ дочерей.

Появившись среди этой семейной Аркадіи, Варя растерялась и сунула свой подарокъ первой попавшейся изъ сестрицъ Гребешковыхъ.

— Ольга, это ты научила Варвару Семеновну! — упрекали хоромъ сестрицы Трезора.

— Нтъ, милыя мои, я и не знала, ей-Богу, ничего не знала! — лгала Ольга Васильевна.

— Неправда, неправда! — шумли кузины.

— Божусь вамъ! Я ей сказала, что сегодня рожденіе Жени, — гляжу, она куда-то скрылась и, врно, въ это время она и купила вамъ… Да что такое она привезла? Я и не знаю! Покажите, пожалуйста, это интересно! — лгала коварная Ольга Васильевна съ такимъ неподражаемымъ искусствомъ, что Варя сочла долгомъ покраснть за нее.

— Посмотри, посмотри, перчатки. Всмъ по пар! — кричали кузины.- Merci, merci, mademoiselle Barbe! Вы позволите называть васъ этимъ дружескимъ именемъ? — обратились кузины въ Вар.

— Конечно… Мн очень пріятно… — смшалась Варя, изумленная способностью Ольги Васильевны ко лжи и склонностью кузинъ въ дружб.

— Но, душка, зачмъ вы тратились, вдь вы не такъ богаты, — заегозило мягкосердечное ребячество Фани.

— Не богата, но вдь у нея есть же карманныя деньги, — вмшалась Ольга Васильевна.

— А-а! — вырвалось восклицаніе у кузинъ.

— Ольга васъ очень любитъ? — допытывалось «ребячество» по секрету у Вари.

— Да, очень… Сестра не могла бы такъ любить, — отвчала Варя.

— Душка! душка! у меня будетъ до васъ просьба: попросите Ольгу давать уроки музыки сестр.

— Хорошо.

— Вы думаете, она сдлаетъ для васъ это?

— Наврное.

— Она для васъ все сдлаетъ?

— Все.

— Ангелъ! ангелъ! — засосало Варю «ребячество» поцлуями.

— Не си-дите у о-кна, здсь очень холодно, про-студитесь, — протяжно и нжно произнесла «меланхолія», то-есть Софи, обращаясь къ Вар, и вздрогнула всмъ тломъ, чтобы показать, какъ холодно у окна.

— Нтъ, ничего, — отвтила неохотно Варя.

— Н-тъ, нтъ, тутъ дуетъ, мой другъ, — отвела Варю «меланхолія».

— Счастливица, какое миленькое колечко у васъ! — замтило «недовольство».

— Хотите я вамъ его подарю, — спросила Варя, дерзко взглянувъ на «недовольство»…

— Ахъ, что вы! — обидлась Жени.

— На память о первомъ дн нашей дружбы, — еще боле раздражительно настаивала Варя.

— Ну, ты ужъ не можешь отказаться въ этомъ случа! — воскликнуло «ребячество».

— Но… Ольга разсердится на васъ…

— Ольгa Васильевна ни за что не сердится на меня.

— Я, право, такъ неловко поступила, — сердилось на себя «недовольство».

— Берите! — презрительно воскликнула Варя и снова, какъ въ былые дни, подумала:- «я лучше ихъ!»

— Что? попалась, попалась? — дразнило, «ребячество» сестру Жени.

Жени, молча, съ надутыми губками разсматривала кольцо и думала про Варю, что Варя скверная двчонка.

— Вы видли нашихъ братьевъ? — спросили сестры.

— Нтъ.

— Душка, это красавцы! Пойдемте къ нимъ въ комнату, мы вамъ покажемъ ихъ портреты.

— Но какъ же… въ ихъ комнату? — смутилась Варя.

— Ихъ дома нтъ, дома нтъ, пойдемте!

Вс четыре сестры вспорхнули и увлекли Варю въ комнату братьевъ. Началось показыванье портретовъ, чернильницъ, прессъ-папье, книгъ, которыя двушкамъ нельзя читать и которыхъ сестры, по ихъ словамъ, не читали. Толпа бродила по комнат, какъ бродятъ зваки по разнымъ выставкамъ. Сестра Жени взяла въ ротъ трубку и вздрогнула отъ своей невинной шалости, прибавивъ съ отвращеніемъ:

— Говорятъ, иныя женщины курятъ! Пфа-а! — потрясла она головой и при этомъ разсыпала себ на лицо своя чудныя кудри, что заставило ее отбросить ихъ назадъ быстрымъ движеніемъ руки, и въ эту минуту ея запылавшее лицо сдлалось очаровательнымъ. — Это дурныя женщины. — продолжала она въ раздумьи:- падшія…