Бедные углы большого дома

Варя засмялась. Глаза всхъ обратились на Порфирія и на Варю, стоявшихъ посредин комнаты. Молодые люди смшались и стояли другъ противъ друга, потупивъ глаза.

— Это вмсто хорошаго балла за ученье? — шопотомъ ршилась спросить Варя.

— Это за то, что вы хорошенькая, — еще тише прошепталъ Порфирій и засмялся добрымъ, молодымъ смхомъ; ему очень хотлось въ эту минуту расцловать и Варю, и Ардальона, и всхъ присутствующихъ.

Варя еще боле покраснла, поднесла букетъ къ лицу и вдругъ побжала ставить его въ воду. Приснухинъ слъ и былъ какъ-то разсянъ. Варя, между тмъ, выдернула одинъ душистый цвтокъ изъ букета и все время играла имъ, поднося его къ носу, раза два она поднесла его къ губамъ и, кажется, поцловала, не зная, что играетъ съ огнемъ. Приснухинъ слдилъ за него.

— Пойдемте гулять! — неожиданно предложилъ онъ. — Въ садъ куда-нибудь, на вольный воздухъ…

— Чудесно! чудесно! Пойдемте, Ольга Васильевна, Ардальонъ, Любовь Алексевна! — обратилась Варя ко всмъ.

Любовь Алексевна, такъ звали маіорскую дочь, почувствовала щекотанье въ сердц отъ приглашенія идти гулять съ образованными людьми и сочла непремннымъ своимъ долгомъ — отказаться.

— Помилуйте, я въ такомъ абилье! — потупила она стыдливо глаза.

— Ничего, ничего; что за дло до вашей одежды! — кричала Варя. — Милочка, пойдемте!

— Ахъ, монъ анжъ, монъ анжъ! — захлебнулась отъ радости маіорская дочь.

— Вы, Авдотья Игнатьевна, чай намъ къ вечеру приготовьте, — распоряжалась молодая царица. — Булокъ, душечка, купите…

— Нтъ, Варя, мы по дорог купимъ, — вмшалась Ольга Васильевна. — Тамъ, я знаю, есть такая отличная булочная.

— Ну, и чудесно, чудесно! — кричала, Варя.

Вс засуетились: кто надвалъ шляпку, кто искалъ зонтикъ, кто поправлялъ нарукавнички и воротнички, — наконецъ, партія двинулась въ путь. На лстниц вспомнилъ кто-то, что забылъ носовой платокъ, и послалъ за нимъ Ардальона, но Порфирій побжалъ тоже на перегонку, и оба, красные, облитые потомъ, запыхавшіеся, вернулись съ двумя носовыми платками. Причина для смху, и вс, смясь громкими голосами, пошли въ Екатерингофъ. Маіорская дочь шла съ Ольгой Васильевной, Варя — съ молодыми людьми. Разговоры въ город шли очень обыкновенные: то о неровныхъ и избитыхъ тротуарахъ, то о нарядахъ, выставленныхъ въ окнахъ магазиновъ, то о восковой кукл парикмахера, мимо котораго шли наши путники, то, наконецъ, о томъ, что никто не лъ и каждый хотлъ бы попробовать тхъ яствъ, которыя продаются въ разныхъ затйливыхъ банкахъ и коробкахъ во фруктовыхъ лавкахъ. Наконецъ, воздухъ сталъ чище, улица просторне, мостовая кончилась, и показалась зелень Екатерингофа, а тамъ виденъ кусочекъ залива и снующія по немъ лодки. Порфирію вспомнились дтскіе годы, катанье на челн, уженье рыбы, буйный хохотъ друзей-мастеровыхъ, отвага не понимающаго опасности дтства, — все то, что сдлало его здоровымъ, крпкимъ и бодрымъ. Онъ предался воспоминаніямъ. Варя и Ардальонъ заслушались его своеобразныхъ, отрывистыхъ и удалыхъ рчей. У нихъ духъ захватывало, когда онъ говорилъ про волны, хлещущія въ лодку, про дождь, пробиравшій до костей, про черныя тучи, про то, какъ онъ въ одежд выкупался, на солнц высушился, какъ попалъ въ тиски между барокъ, и тому подобные ужасы.

— Вотъ жизнь-то! — воскликнула Варя.

— Да, это жизнь, — отвтилъ Порфирій. — Не кататься мн больше, какъ прежде… Да нтъ, что я! — тряхнулъ онъ головой. — Загуляю еще, закачусь когда-нибудь на цлый день на острова, и поминай какъ звали! Воля тамъ…

Вс смолкли на нсколько минутъ.

— Варя, что вы не начнете учиться платья шить? — вдругъ спросилъ Порфирій.

— Какія платья? — спросила Варя съ недоумніемъ.

— Обыкновенныя, женскія, — отвтилъ Порфирій. — Вотъ у моей матери стали бы учиться. Потомъ выучились бы, магазинъ открыли бы… Вмст бы жили… вс…- добавилъ онъ едва слышно и покраснлъ отъ какой-то, одному ему извстной, мысли.

— Что это ты такое выдумалъ! — воскликнулъ Ардальонъ. — Разв Варя въ портнихи пойдетъ, этимъ мщанки занимаются.

— Такъ что-жъ, что мщанки?

— А она не мщанка.

— Не все равно разв, кому чмъ заниматься? Кто чмъ захотлъ, тотъ тмъ и занимайся, — отвтилъ сердито Порфирій. — Въ учительшахъ не лучше, я думаю, жить; только въ воскресенье и будемъ видться, — возразилъ онъ, не зная, что житье въ гувернанткахъ представляетъ не одно только это неудобство. — А въ магазин-то вмст бы вс жили, мы бы тоже работали…

— Ну, братъ, не пошла бы работа на умъ въ магазин, ты вонъ и самъ жаловался, что у отца заниматься не могъ въ мастерской.

— Такъ вдь это былъ бы не такой магазинъ.

— А какой же?

Порфирій не могъ сразу найти выраженія для своей мысли.

— Ну, не дрались бы тамъ, не плакали бы, — ршилъ онъ. — Жили бы вотъ такъ, какъ теперь у Игнатьевны, тихо, весело, только работали бы.

— Да, толкуй, а все же и товарищи порядочные не пошли бы къ намъ, тутъ говорить неловко. Вотъ они и ко мн не ходятъ.

— Ну, и чортъ съ ними!

— Нтъ, братъ, соскучишься… О чемъ я дома стану говорить съ матерью и Игнатьевной? Необразованныя он! А у товарищей разговоры, книжки, о театр, обо всемъ говорятъ… Вотъ ты не ходить къ нимъ, такъ и не знаешь, какъ у нихъ хорошо.

— Плевать я хотлъ на ихъ книги и разговоры!

— Такъ и оставался бы портнымъ безграмотнымъ, — разсердился Ардальонъ.

— Ай! — раздался крикъ позади заспорившихъ молодыхъ людей.

Они обернулись и увидали, что передъ Варей, отставшей отъ нихъ и собиравшей какіе-то поздніе цвты, стоялъ съ распростертыми объятіями полупьяный господинъ.

Порфирій бросился къ ней, подставилъ чисто по-школьнически ногу пьяному ухаживателю и треснулъ его кулакомъ въ спину, тотъ рухнулся на толченый кирпичъ аллеи. Порфирій съ яростью звря пнулъ его два-три раза ногою и плюнулъ.

— Подлецъ, — гаркнулъ онъ. — Изломаю тебя!

Ардальонъ и Варя схватили его дрожащими руками и потащили за собою.

— Сохрани Господи, еще привяжется! — прошепталъ въ испуг Ардальонъ. — Изъ гимназіи выгонятъ!

— Такъ что же! не прикажешь ли позволить ему обнимать ее? — выдернулъ Порфирій свою руку изъ рукъ Ардальона.

— Нтъ… но исторіи-то эти. Мы, братъ, еще не большіе.

Порфирій сжалъ кулакъ и въ доказательство, что онъ большой, показалъ его Ардальону, — это былъ дйствительно большой кулакъ.

— Справлюсь! — промолвилъ буянъ и вдругъ захохоталъ, обернувшись назадъ.

Пьяный господинъ карабкался по песку и, вставши, падалъ снова. Варя и Ардальонъ послдовали примру Порфирія и съ дружнымъ смхомъ прошли въ аллею, гд сидли отдыхавшія отъ дороги Ольга Васильевна и Любовь Алексевна. Порфирій велъ Варю подъ руку и, кажется, боясь ее выпустить, придерживалъ лвою рукою ея руку. Варя хотя и смялась, но все еще пугливо жалась къ нему.

— Пора, пора домой, — сказали об двы нашей молодежи, и вс отправились въ обратный путь.

Всю дорогу Порфирій не выпускалъ руки Вари, а Ардальонъ почему-то хмурился и шелъ одинъ. Взбираясь по темной лстниц въ ленныя владнія, Приснухинъ внезапно выпустилъ руку Вари.

— Что вы? — спросила Варя.

Приснухинъ ничего не отвтилъ и быстро исчезъ, только внизу лстницы отдавались его быстрые и звонкіе шаги.

Долго не могъ онъ уснуть въ эту ночь и въ полутемной комнат, едва освщенной лампадой, сто разъ принимался писать и рвалъ бумагу. Какія-то неуклюжія строки съ римами виднлись на клочьяхъ бумаги, и только одна строка не выходила изъ его головы и постоянно повторялась въ ней: Черезъ весь міръ я пройду за тобою…

Куда? зачмъ? что изъ этого будетъ? — этого не могъ придумать Порфирій. Онъ то смялся, то готовъ былъ плакать, свертывался, какъ котенокъ, кутаясь въ одяло, потомъ становилось душно, жарко, онъ разбрасывался снова и до зари не могъ уснуть.

А путники добрались до своихъ ленныхъ владній. Ардальонъ дулся и выглядлъ очень жалко, какой-то мокрой курицей. Вс услись пить чай.

— Что ты, Ардальонъ, все молчишь? — спросила у него Варя со смхомъ.

— Вдь я не умю смшить, какъ Порфирій, — отвтилъ Ардальонъ съ мрачнымъ видомъ.