Бедные углы большого дома

— Поздравляю васъ, — обратился онъ къ Софи.

— Вы ошибаетесь: это не ея рожденье сегодня, а мое, — съ яркимъ румянцемъ на щекахъ улыбнулась Жени и потупила глаза; ея голосъ звучалъ мелодическими звуками наивнаго упрека.

— Да-а? виноватъ! Но вы, кажется, вс родились въ одинъ день, — насмшливо отвтилъ юноша.

— Это было бы очень выгодно для Софи, но не для меня, — замтило «ребячество».

— Для васъ это тоже выгодно: вы можете быть уврены, что черезъ десять лтъ вы такъ же мало измнитесь, какъ Софья Дмитріевна, — уже совсмъ лниво и съ трудомъ кончилъ юноша.

— Вы все шутите!

— Вдь и вы тмъ же занимаетесь.

— Вы злы.

— Ну, вотъ для этого вы слишкомъ невинны! Правда? вдь вы для этого слишкомъ невинны? — засмялся дланнымъ, оскорбительнымъ смхомъ юноша.

Онъ звнулъ, откинулъ назадъ волосы, повернулся и опустился въ кресло спиною къ двицамъ. Около него вертлись братья Гребешковы.

— Гребешки, вы мн сегодня надоли! — промолвилъ онъ, звая.

Братья Гребешковы осклабились при этихъ словахъ и разсыпались отъ кресла, гд сидлъ юноша. Варя смотрла съ нмымъ изумленіемъ на это прекрасное лицо, на эти нахальныя манеры и старанье юноши выказать утомленье.

Между матушками барышень шелъ въ это время очень интересный и оживленный разговоръ. Мать одной изъ двицъ, находившейся въ гостяхъ, восхищалась красотою сестеръ Гребешковыхъ, а мать Гребешковыхъ восхищалась красотою дочери этой любезной гостьи.

— Какъ мила Софья Дмитріевна! — восхищалась гостья. — Что за цвтъ лица, какіе волосы!

— Нтъ, вы попросите ее сыграть что-нибудь, сыграть попросите! Она новый вальсъ разучила, — шептала съ чисто материнскимъ лукавствомъ хозяйка.

— Душечка, Софья Дмитріевна, присядьте-ка къ фортепьяно, дайте намъ насладиться вашей игрой, — обратилась гостья къ Софи, и ея голосъ былъ такъ сладокъ, такъ сладокъ, что могъ усладить вс горечи жизни.

— Ахъ, я ничего не играю, — съ разстановкой возразила «меланхолія».

— Неправда, неправда, играетъ! — заговорила мать плутоватымъ тономъ.

— Ну, ma-man, ma-man! — умоляющимъ тономъ возразила снова «меланхолія».

— Разумется, играешь. Зачмъ церемониться? Тутъ все свои… Надюсь, что вы не осудите, — обратилась Гребешкова въ юнош; но онъ такъ занялся разсматриваньемъ своихъ ногтей, что и не замтилъ ни этого вопроса, ни того, что и его причислили къ своимъ.

Софи сла за фортепьяно, еще разъ отказалась играть, попробовала привстать, еще разъ выслушала просьбу своей матери и матери своей подруги и заиграла.

— Софи плохо играетъ, — замтила Вар Жени, поддавшаяся, по обыкновенію, своему вчному чувству недовольства, и надула губки.

— А вы лучше играете? — спросила Варя съ замтнымъ раздраженіемъ въ голос.

— То-есть… да… немного, — отвтила застнчиво Жени.

— Что же вы играете, тоже польки, вальсы? — спросила Варя съ пренебреженіемъ.

— О, да!

— Лучше бы ничего не играть.

— Совершенная правда, — черезъ плечо повернулъ голову юноша къ Вар, сидвшей за нимъ, и вдругъ какъ будто окаменлъ въ этомъ положеніи, раскрывъ широко глаза, точно передъ нимъ было какое-то видніе. Прошло нсколько секундъ. Вдругъ по его лицу скользнула насмшливая улыбка.

— А вы какъ играете? — нахально спросилъ онъ.

— Довольно плохо, — отвтила Варя, прямо и открыто взглянувъ ему въ лицо:- но моя добрая Ольга Васильевна хорошо понимаетъ.

— Довольно плохо, — съ разстановкой повторила юноша:- то-есть лучше или хуже Софьи Дмитріевны? — еще нахальне спросилъ онъ.

— Лучше, — отвтила еще рзче Варя.

— Вы… — началъ онъ и вдругъ обратился къ Жени, вставъ съ мста. — Евгенія Ивановна, познакомьте насъ.

Жени назвала фамиліи и имена Вари и Дикобразова.

— Вы сыграете что-нибудь? — спросилъ онъ.

— Пожалуй, но я давно не играла, съ тхъ поръ, какъ умерла mademoiselle Скрипицына… У насъ нтъ фортепьяно.

— А, вы у Скрипицыной воспитывались.

— Да…

Завязался разговоръ. Варя говорила откровенно, просто и весело. Два-три раза она рзко возразила сестрицамх Гребешковымъ, и въ тон ея возраженій послышалось презрнье къ нимъ. Можно было угадать, что Варя мысленно уже поставила себя неизмримо выше ихъ. Ни малйшей черты изъ ея манеръ, рчей и оттнковъ голоса не ускользнуло отъ Дикобразова. Тонкое чутье, пріобртенное въ теченіе пяти лтъ самостоятельной жизни въ свт, заставляло его очень часто сразу угадывать людей. Во время всего разговора съ Варей онъ успвалъ отвчать ей и въ то же время не упускать изъ виду ея лица и мысленно длать замчанія на ея рчи. «Свжа! Не ломается! Презираетъ ихъ. Славная двочка, какъ она попала къ этой дряни?» мелькало въ голов Дикобразова, и самъ онъ длался все проще и проще; нахальное выраженье, искусственная апатія, стремленіе острить, иногда очень неудачно, вся зга фальшь, появлявшаяся изъ желанія юноши показать, что онъ не въ своемъ кругу, что онъ презираетъ этихъ людей, все это исчезло, и видно было, что тутъ говоритъ человкъ съ человкомъ.

— А вы еще хотли сыграть что-нибудь, — напомнитъ Дикобразовъ, окончивъ разговоръ.

Варя покраснла, но не трогалась съ мста.

— Что же вы не хотите играть?

— Нтъ… но мн все кажется, что это экзаменъ… Вдь mademoiselle Скрипицына всегда путала насъ вашимъ пріздомъ на экзаменъ, — засмялась Варя своимъ дтскимъ смхомъ.

— Ха-ха-ха! — засмялся такъ же откровенно Дикобразовъ, и вдругъ его лицо просвтлло и сдлалось невыразимо привлекательнымъ.

У него, какъ у всхъ молодыхъ Дикобразовыхъ, былъ свжій цвтъ лица и на двадцать четвертомъ году едва пробивался пушокъ на губахъ, только около ушей на розовыхъ щекахъ были мелкіе, шелковистые темнорусые волосы, совершенно особенно оттнявшіе матовую нжную кожу. Когда онъ оставался спокойнымъ и естественнымъ, какъ въ эту минуту, тогда его глаза блестли ровнымъ, гордымъ и отчасти холоднымъ свтомъ; очертанія свжихъ губъ были правильны и красивы. Кому приходилось вставать рано и встрчать первыя минуты весенняго дня, тотъ знаетъ, что такое значитъ свжесть, почти холодъ весенняго утра, — пыль прибита къ земл, въ воздух нтъ движенья, крутомъ все блеститъ, каждое окно, каждая травка еще покрыта влагой, между тмъ въ воздух свжо, самый блескъ еще влажныхъ цвтовъ какъ-то холоденъ и, можетъ-быть, тмъ боле привлекателенъ, тмъ дольше хотлось бы продлить эти минуты и отсрочить наступленіе знойнаго, пыльнаго, удушливаго полдня. Этотъ холодъ утра напоминало лицо юноши. Явись онъ въ свтъ съ этимъ лицомъ въ одежд савояра — и онъ обратилъ бы на себя вниманіе, пробилъ бы себ молодыми ногами дорогу въ жизнь, — какую? — не спрашивайте объ этомъ?

— Чтобы не казаться экзаменаторомъ, я буду вашимъ пажомъ и стану перевертывать листы нотъ, — улыбнулся онъ.

Варя, смясь, подошла въ фортепьяно; она уже не чувствовала робости и заиграла одну не очень трудную, но серьезную пьесу. Играла она съ толкомъ.

— Поняли, Гребешки? — обратился Дикобразовъ, когда она кончила, къ братьямъ Гребешковымъ, столпившимся около фортепьяно.

— Отлично-съ! — разомъ воскликнули братья и осклабились одинаковыми улыбками.

— Что отлично?

— Играютъ-съ, — ухмыльнулись братья.

— Ну, и прекрасно! Ступайте теперь, Гребешки, занимать барышень, — промолвилъ Дикобразовъ, подвинувъ себ ногою стулъ. Братья поспшили помочь ему въ дл подвиганья стула и отошли съ тми же одинаковыми улыбками къ двицамъ.

— Такъ у васъ нтъ фортепьяно? — задумчиво спросилъ Дикобразовъ. — А это, право, жаль; вы были бы хорошей музыкантшей… Отчего вы не купите?

— Мы очень не богаты.

Дикобразовъ помолчалъ.

— Хотите, моя мать подаритъ вамъ фортепьяно? — спросилъ онъ неожиданно.

— Я… я никогда не просила милостыни, — еще неожиданне отвтила Варя и, дрожа всмъ тломъ, хотла приподняться со стула.

Дикобразовъ тихо удержать ее.

— Не сердитесь, — искренно произнесъ онъ, глядя на ея поблднвшее личико. — Я пошутилъ.

— Такъ не шутятъ, — прошептала Варя.

— Здсь-то? — вдругъ насмшливо спросилъ Дикобразовъ:- Вы думаете, что каждый порознь и вс вмст изъ этихъ Гребешковыхъ, Сусликовыхъ, какъ ихъ тамъ еще зовутъ! — не бросились бы, если бы я швырнулъ имъ свою старую перчатку?