Бедные углы большого дома

— Но я…

— Вы не они? Это вы хотли сказать? Да? А знаете и пословицу: dis moi qui tu hante… Врная пословица!

— Вы ихъ тоже не любите? — наивно спросида Варя.

— Ха-ха-ха! — засмялся юноша неестественнымъ смхомъ. — Знаете ли вы, что одинъ изъ этихъ Гребешковъ попалъ въ нашъ домъ въ годы моего дтства, чтобы стоять въ углу, когда я не зналъ уроковъ? Сегодня онъ такъ причесался, какъ былъ причесанъ я вчера. Завтра онъ причешется такъ, какъ я причесался сегодня. Онъ думаетъ, что въ этой прическ, въ этомъ узл галстука все. Онъ старается забыть, можетъ-быть, и не понимаетъ, — вдь онъ глупъ, — что если онъ стаивалъ въ углу за меня, то я никогда не пошевельнулся бы за него съ мста… Вонъ барышни ходятъ за мною, ихъ папаша услуживаетъ мн. Вы думаете, что они считаютъ меня женихомъ? Боже сохрани! Я просто сынъ начальника, важнаго лица, они говорятъ въ канцеляріи: у насъ вчера Дикобразовъ былъ… Добровольные холопы. Некому кланяться, такъ надо создать барина!..

— Зачмъ вы къ нимъ ходите? — тихо спросила Вара, только наполовину понявшая не то дтскую, не то серьезную вспышку собесдника.

— Это длинная исторія, долго разсказывать, — отвтилъ онъ.

Они помолчали.

— Теперь мн будетъ пріятно встрчаться здсь съ вами, — шепнулъ онъ самымъ дружескимъ и почти дтски-веселымъ откровеннымъ голосомъ.

Варя вся зарумянилась.

Въ это мгновеніе подбжали двицы Гребешковы, замтивъ, что Дикобразовъ поднимается со своего мста; изливаясь въ похвалахъ насчетъ игры Вари, он столпились около смущенной двушки. Лицо Дикобразова приняло прежнее непріятное, дланное выраженіе презрнья. Онъ всталъ и лниво протянулъ руку Вар.

— До свиданья! — промолвилъ онъ и сталъ откланиваться.

Начались упрашиванія остаться, пискъ и хихиканье, маленькіе застнчивые упреки и невинныя колкости раздраженныхъ Грацій, покидаемыхъ Аполлономъ.

Варя тоже встала и предложила Ольг Васильевн хать домой.

— Вдь вамъ не по дорог; онъ въ своей карет ухалъ, — дко улыбнулась вчно недовольная Жени и надула губки.

— Если бы и на извозчичьей лошади, то мы не побжали бы за нимъ, — сухо отвтила Варя.

— Вы обижаетесь пустяками, — замтила Жени.

— Я не люблю пустяковъ.

— Это и замтно, играете Шопена!

Варя пожала плечами.

— Вы всегда такъ начинаете и такъ кончаете знакомства? — спросила она.

— Ахъ, Боже мой! кто же знаетъ людей, при первой встрч съ ними! — воскликнула Жени.

— А я васъ узнала при первой встрч.

Другія сестры подбжали къ двумъ раскраснвшимся двушкамъ и начали уговаривать Варю остаться, стали просить ее оказать имъ какія-то маленькія услуги: купить шелку для вышиванья, вышить платочекъ, сшить манишечку. Варя съ насмшливой улыбкой и злымъ смхомъ общала исполнить вс просьбы и замтила съ улыбкой:

— А Жени ничего не нужно — она отошла прочь.

— Ахъ, она капризная, играть не уметъ, а туда же суется судить о другихъ… Она въ него влюблена… Думаетъ сдлаться… Хи-хи-хи! Ха-ха-ха!

— Прощайте, прощайте!

— Не забывайте насъ, милочка! Прізжайте, намъ будетъ весело!

Ольга Васильевна и Варя ухали, и долго въ ихъ ушахъ раздавался пискъ перелетныхъ птичекъ-сестрицъ.

Позднимъ вечеромъ въ спальн сестрицъ Гребешковыхъ, когда ухали гости, раздавались странные разговоры — щебетанья. Вс сестры говорили вмст, и трудно бы догадаться, которой изъ нихъ принадлежала та или другая фраза.

— Перчатки даритъ отъ себя, точно мы не знаемъ, что это Ольга купила! И что Ольга ей поддалась? — раздавала въ спальн.

— Я просила ее, чтобы она сказала Ольг объ урокахъ музыки.

— Нужно попросить ее, чтобы она сказала Ольг, мн мало двухъ уроковъ въ недлю.

— Говори сама.

— А ты не можешь?

— Не хочу!

— Трудно?

— Да, трудно! Кланяться дряни не хочу!!

— А кольцо отъ нея взяла!

— Ну, да, взяла, взяла! Завистница!

— Злючка!

— Молчи!

Въ комнат послышались чьи-то рыданья.

— Плачь, плачь со злости!

— Тише, тише, mesdames!

— Будетъ ли смерть-то на васъ, колотырки поганыя!

— Колотырки! Слышите, mesdames. C'est bien dr^ole.

— Parlons fran`eais.

— Чего по птичьи-то затрещали? Пропасти на васъ нтъ. День-деньской-то не набгаетесь, языковъ-то не отколотите! Тьфу, ты! Одурь съ нами возьметъ.

— Молчи, дурища безграмотная! — Mesdames `a l'ordre!

— Что ты командуешь?!

Долго еще продолжалась перестрлка; наконецъ, птички почувствовали утомленье, и мирный сонъ воцарился въ домашней Аркадіи семейства Гребешковыхъ.

Если двицы Гребешковы долго не могли уснуть к этотъ вечеръ, то еще дольше не могла заснуть Варя. Сотни мыслей осаждали ее, и среди нихъ тысячу разъ мечтала она о красавц-юнош, виднномъ ею въ этотъ день. Никогда еще въ жизни она не встрчала такого прекраснаго лица, такой цвтущей и нжной молодости. Снился онъ ей и во сн, когда она задремала съ слабой улыбкой на губахъ. На слдующій день она ходила въ какомъ-то чаду, о чемъ-то мечтала…

IX Недолгій праздникъ юношескихъ дней

Хорошо зная Ольгу Васильевну, не трудно догадаться, что она не была сильна по части математики. Вообще вс люди, умющіе создавать такіе великіе планы, какіе создавала она насчетъ будущности Вари, приходятъ въ затрудненіе, если имъ нужно ршить какую-нибудь боле сложную задачу, чмъ помноженіе двухъ на два. Очень естественно, что она, сознавая въ себ этотъ недостатокъ, ршилась найти кого-нибудь другого, кто преподавалъ бы Вар ариметику. Подъ рукой былъ Ардальонъ, но при первомъ же урок и онъ оказался несостоятельнымъ въ этомъ дл. Онъ былъ все тмъ же Ардальошей, котораго мы видли однажды мечтавшимъ надъ волшебною книгою, но хуже Ольги Васильевны. Онъ былъ первымъ ученикомъ по гимназіи въ дл описаній весны, зимы и другихъ временъ года, служившихъ темою для гимназическихъ сочиненій; онъ писалъ сочиненія даже для другихъ учениковъ, иногда рисковалъ сочинить описаніе «Кавказскихъ горъ» или «Поздки за границу», но именно поэтому и былъ плохимъ счетчикомъ и еще боле плохимъ объяснителемъ математики. Пришлось искать другого учителя. Учителя были дороги, а требовался дешевый. Въ ленныхъ владніяхъ нердко появлялся Порфирій Приснухинъ, и его-то пригласили быть преподавателемъ Вари. Это была чисто для математики созданная голова. Сначала Порфирій, окончивъ урокъ, тотчасъ же брался за фуражку; потомъ его стали приглашать выпить чаю; еще черезъ нсколько времени въ ленныхъ владніяхъ стали говорить: «Что это, Порфирія Александровича нтъ? безъ него и веселья нтъ!» Но ужъ зато при Порфиріи Александрович дымъ шелъ коромысломъ! Одинъ разъ дло дошло до того, что онъ, Варя, Ардальонъ и сама Ольга Васильевна танцовали безъ музыки. Съ его приходомъ въ ленныя владнія врывалась жизнь, жизнь въ полномъ смысл этого слова, — молодая, бодрая, веселая, не звучащая ни одною вялою и ноющею ноткою плаксивой жалобы. Ленныя владнія, въ лиц своихъ обитательницъ, сознавали всю прелесть этой жизни, но не удивляться передъ ея появленіемъ не могли. Акулина Елизаровна, нахохотавшись до слезъ своимъ дребезжащимъ голосомъ надъ выдумками Порфирія, вздыхала сильне прежняго, оставшись наедин съ своею скорбною и нагоняющею тоску особою, и шептала: «Господи, прости мое согршеніе! Ужъ передъ добромъ ли я это развеселилась? За смхомъ-то слезы идутъ, какъ говорится». Размышленія шли дальше и дальше; тоска и боязнь передъ будущимъ росли и грызли слабодушную капитаншу, а тамъ лились и слезы… Маіорская дочь, ложась въ постель, думала: «Ужъ очень много мы хохочемъ, неприлично это, точно у мужиковъ въ обществ, такой мове-тонъ». Маіорская дочь начинала соображать, что нтъ нынче общества, гд бы велись умные и глубокомысленные разговоры о деликатныхъ предметахъ, и скорбно вздыхала. Слабая здоровьемъ Ольга Васильевна отъ долгаго смха чувствовала маленькую боль въ груди или, по крайней мр, боялась, что у нея будетъ эта боль. Варя завидовала веселому характеру Порфирія и съ горечью говорила: «Отчего я не такая веселая? отчего мн иногда плакать безъ причины хочется? отчего, если я и псню пою, то мн не веселй, а больнй становится? Завистливая я!» Ардальонъ, — тотъ длался совсмъ хмурымъ, отправляясь спать, и отрывисто бормоталъ: «Только и знаетъ, что смяться! Волосы давеча мн растрепалъ!» Воспоминаніе о растрепанныхъ волосахъ отнимало почти полчаса у сна юноши. А на другой день надломанные жизнью люди снова сходились вмст, вздыхали, охали, жаловалась, серьезничали и къ концу вечера съ сожалніемъ произносили: «А вотъ безъ Порфирія-то Александровича и молодежь наша не весела». Молодежь безмолвствовала и мысленно сознавалась, что въ этотъ вечеръ она переговорила объ очень умныхъ вещахъ, можетъ-быть, набрела даже на новыя для нея мысли; но не была молода, не смотрла бодро: какой-то гнетъ скорби, недовольства, безсилія, завщанный ей въ наслдство отцами и ддами, лежалъ на ея плечахъ и гнулъ ее къ земл… Варя ясно сознавала это и начала цнить своего учителя за его способность развеселять людей, но она, все-таки, оставила за собой право говорить про него, когда ей длалось очень скучно, что «вчно смяться нельзя, однимъ смхомъ не проживешь, иногда смхъ и надостъ». Среди этихъ глубокихъ соображеній, какой-то тайный, едва слышный голосъ шепталъ Вар: «А ты спросила бы его, можетъ-быть, онъ не только смяться уметъ, можетъ-быть, онъ и горе переносить можетъ. Ты что-то слышала у Скрипицыной про его жизнь… И вспомни, какъ онъ поспшилъ отвести тебя отъ нмки…» Варя сердито заглушала этотъ голосъ и разсуждала съ презрительной улыбкой: «Что и Ардальонъ спасъ бы ее отъ нмки, если бы онъ былъ въ то время въ квартир Скрипицыной…» Полно, такъ ли, Варя?

Несмотря на все это, веселый учитель привлекалъ къ себ все боле и боле сердца бдныхъ жильцовъ. Какая-то неисчерпаемая веселость была въ это время во всемъ его существ; бодрый, живой, онъ не могъ посидть на мст, ему хотлось двигаться, пть, танцовать, и боле всего хотлось изобрсти какую-то общую работу, общую жизнь. Иногда ему казалось, что онъ раздвинулъ бы широко, широко стны этого бднаго жилища, привелъ бы въ него и свою мать, и ея ученицъ-швей и засадилъ бы ихъ всхъ, и Варю, и Акулину Елизаровну, и Игнатьевну за одну работу, заставилъ бы тутъ же Ардальона учить своихъ маленькихъ братьевъ и другихъ дтей, читалъ бы въ свободные часы книжки всмъ собравшимся въ свтлыхъ просторныхъ комнатахъ, весело и шумно звалъ бы всхъ къ большому, чисто накрытому столу въ обденный часъ, и лились бы въ это время неумолкаемыя рчи и потолстла бы даже тощая маіорская дочь отъ этой жизни… Часто онъ сообщалъ эти мысли Вар и Ардальону, они приходили въ восторгъ и потомъ, вздыхая, говорили:

— Хорошія эти мечты.

— Какія мечты! — кипятился Порфирій и начиналъ горячо споритъ, что онъ не думалъ мечтать, что это-то и есть правда, длалъ счеты, смты и этимъ окончательно поражалъ Ардальона, не умвшаго считать.

Приближалась осень. Въ одинъ изъ тхъ дней, когда въ садахъ спшатъ срзать послднія георгины и на улицахъ продаются букеты по гривеннику, Порфирій вдругъ, неожиданно для самого себя, появился въ квартир Игнатьевны съ букетомъ цвтовъ.

— Это я вамъ принесъ, Варя, — сказалъ онъ, подавая ей букетъ, и сдлался красенъ, какъ вареный ракъ.