Бегство со Светлого берега

Прищурившись, Джейн изучила композицию:

— По-моему, совершенно очевидное решение.

Оливия вспыхнула до кончиков ушей и подняла горшок, отчего плотная блестящая головка цветка закачалась из стороны в сторону, а узкие зазубренные листья задрожали.

— Куда мне его деть? — пролаяла она. — В водосточную трубу? Вон из окна?

— Поставь его где хочешь, — пролаяла в ответ Джейн.

Дэн почувствовал себя, как Человек-невидимка, и уже подумывал, не лучше ли ему незаметно ускользнуть, как Джейн внезапно вспомнила о хороших манерах.

— Где доска для скрэббла? — спросила она. — Дэну не нравятся анаграммы.

Не обращая внимания на уверения Дэна в том, что ему действительно пора уходить, Оливия прошествовала к шкафу, подняла крышку необъятной серебряной супницы, стоящей на нем, и погрузила руку в ее глубины. Оттуда на свет появилась плоская металлическая коробка.

— Дорожный скрэббл! — воскликнул Дэн.

Рука Оливии вновь погрузилась в супницу и извлекла оттуда замшевую сумочку, которую она швырнула Джейн. Джейн ловко поймала ее и вручила Дэну.

— Так что насчет моей книги? — робко запротестовал он, при этом, однако, развязывая шнурки сумочки и нащупывая в ней крохотные пластинки, подобно пилигриму, перебирающему четки внутри своей сумы.

— А, так вы пишете новую книгу? — спросила Оливия и выхватила у него сумочку. — Тогда, конечно, вам надо идти домой.

Она положила сумочку и доску обратно в супницу, но Джейн уже ставила на стол высокую черную бутылку и бокалы.

— Семь новых бесов хуже, чем один прежний, — сказал Дэн.

Джейн наполняла бокалы под пристальным, хотя и бессознательным, наблюдением Дэна и Оливии.

Дэн не особенно ловко чувствовал себя в обществе двух женщин и бутылки вина. Он откинулся в кресле и поведал о своей проблеме. Он оказался неспособен соответствовать большим ожиданиям, которые породил успех его «Красных пастбищ». Писательский тупик.

— Нам не надо спрашивать, пробовал ли ты психоанализ.

Эти слова произнесла Джейн, но Дэн переводил взгляд с одной женщины на другую, как будто они были сказаны обеими. Он рассказал им, что пробовал всё, от гипноза до групповой терапии; он пытался жить один и жить не один. Дамы пожелали узнать, означает ли «жить не одному» брак.

— Необязательно, — отвечал он. Одна американская приятельница пригласила его на свое ранчо в Аризоне, чтобы там он мог поработать над книгой. Она предоставила ему длинную комнату, стены и потолок которой были обшиты коричневыми лакированными досками, как внутри горного приюта для лыжников в швейцарских Альпах.

— Или как в купе поезда-экспресса, — предположила Оливия.

— Иногда я чувствовал себя как последняя сигара, оставшаяся в коробке с закрытой крышкой.

Женщины засмеялись его шутке; в их смехе был, пожалуй, избыток сочувствия.

— Похоже, обстановка была не слишком стимулирующей, — поспешила сказать Джейн, чувствуя, что их смех был бестактным. — На фоне вертикальных планок картины книжные полки и все прочее должны выглядеть ужасно.

На стенах не было никаких картин, только портрет Брэнды стоял на письменном столе. Брэнда полагала, что он послужит стимулом — ее дух побудит его к работе.

— И он побудил?

Нет. Творческий порыв случился у Дэна лишь однажды, когда его изгнали из дома и ему пришлось поселиться в комнате в местном баре, чтобы освободить место для знаменитого композитора, который, прожив там две недели, не сложил ни ноты. Дэну не хотелось возвращаться в идеальный кабинет, его вполне устраивала комната в баре, под которой располагался гараж, куда целый день въезжали и откуда выезжали машины. Все это было ему больше по сердцу, чем уединение и совершенство, созданные ему Брэндой.

— Как студия в мансарде, которую Джейн Карлайл создала для Томаса^[97], — заметила Джейн.

— Я думал о студии, которую Мэри Хемингуэй создала для Эрнеста, — сказал Дэн. А Оливия заметила:

— Мне это напоминает «Урок мастера»^[98].

Все это было хорошо понятно Джейн; некоторые из своих лучших вещей она создала, сидя на кровати и поставив машинку на тумбочку в каких-нибудь отелях в маленьких городках, в номерах, выходящих на деловую главную улицу. «Можно писать где угодно, если тебе поставлен срок».

Оливия читала в «Ридерс Дайджест» или где-то еще, что писателям не следует печатать на машинке: стук клавишей возбуждает в клетках мозга вибрации, препятствующие мысли.

— Не прерывай его, — сказала Джейн.

— Ты сама начала, — ответила Оливия, и снова Дэн почувствовал себя здесь лишним. Но обе они одновременно смирили свой нрав и попросили его продолжить рассказ. Они сказали, что это ужасно, захватывающе интересно.

Он рассказал им, как сидел за письменным столом, утро за утром, день заднем, неделя за неделей…

— Месяц за месяцем, — быстро вставила Оливия. — Ну ладно, расскажите нам, что вы написали.

Рассказывать особенно было нечего. Написанное в один день уничтожалось на следующий; много раз придумывалось и затем отвергалось новое начало. Бывали дни, когда ему едва хватало сил снять чехол с пишущей машинки; он уходил на прогулку, возвращался ради новой попытки, тайком играл в скрэббл. Труднее всего было спрятать доску для скрэббла от Брэнды, которая бывала страшна в гневе. Часто ему не хватало сил подняться и сделать глоток апельсинового сока. Удивительно, как пропадал всякий вкус к апельсиновому соку, хотя требовалось лишь достать кувшин из холодильника. Ну, совершенно никакого удовольствия.

— Одно время ходили слухи, что ты отправился на войну в Испании, — сказала Джейн, наполняя его бокал.

— Я собирался, я даже начал учить испанский, но Брэнда решила, что не закончить работу над книгой после стольких принесенных жертв будет сродни дезертирству.

— Жертв?

— Да, знаешь ли, то, что она прожила на ранчо ради меня целый год, и все ее хлопоты и расходы…

— И вы так и не закончили книгу? — спросила Оливия, и обе они были удивлены, услышав, как Дэн ответил, что нет, он ее закончил. Он снова съездил в Советский Союз, посетил еще много колхозов и заводов, и этот опыт дал ему наконец толчок к завершению рукописи. Но его литературный агент ничего не смог с ней поделать: времена изменились, и спрос на восторженные описания жизни в эпоху коллективизации исчез. Все требовали от него, чтобы он написал автобиографию — ведь какие приключения были в его жизни, с какими людьми он водил знакомство. Но Дэну так и не удалось продвинуться дальше первой фразы: «Я родился в городе Дулуте в 1902 году, как, впрочем, и немалое множество других людей».

Джейн и Оливия сочли это отменным началом книги. «Другие тоже», — сказал Дэн и рассказал, что в прошлом году он встретился с одним английским издателем, приехавшим в Нью-Йорк; тот был большим почитателем «Красных пастбищ» и предложил Дэну работу в американском отделении своего издательства и договор на новую книгу. Потому-то он сейчас и оказался в Лондоне.

— А как вы очутились в прошлом году в Нью-Йорке? — спросила Оливия. — Я так поняла, что вы должны были оставаться в Аризоне, пока не закончите свою книгу?