Бельгийский лимонад

Следователь вышел в коридор. О чем там велась беседа, для Лены осталось тайной, только возвратился он другим человеком.

— Кажется, мы погорячились с вами тут немного? — растянул в улыбке жесткие губы. — Прошу не обижаться: служба.

От кого-то она уже слышала эти слова: «Прошу не обижаться: служба».

Да, все правильно: их произнес поручик Синявский. Там, в дотюремной жизни. И произнес, подобно ротмистру, тоже после того, как нагадил в душу.

Но ротмистр не позволил предаваться воспоминаниям — положил перед нею чистый лист бумаги, протянул карандаш:

— Не сочтите за труд: мне нужен ваш автограф.

Недоумевая, покрутила в руках карандаш, подняла на ротмистра глаза:

— А вы после настучите тут на пишущей машинке любой нужный вам текст, под которым окажется моя подпись?

Он пожал плечами, посоветовал:

— Можно расписаться здесь вот, вверху...

Она тоже пожала плечами, поставила подпись. В левом верхнем углу, наискосок.

Ротмистр удовлетворенно кивнул, достал из кармана какую-то бумажку, положил на стол, расправил. Лена узнала... адмиральский рецепт, на котором расписалась тогда в аптеке.

Догадалась: рецепт перекочевал к ротмистру из портфеля, который она видела в руках господина с двойной фамилией. Оставалось лишь загадкой: каким образом оказался он в том портфеле? И еще озадачило: для чего потребовалось проверять подлинность ее подписи?

— Знаком вам сей документ?

— Что с адмиралом? — вскинулась вместо ответа, ошарашенная пришедшей вдруг мыслью: адмиралу подсунули взамен приготовленной ею микстуры какое-то зелье, кто-нибудь из его же приближенных подсунул, а теперь пытаются прикрыться этим рецептом. — Адмирал жив?

Ротмистр усмехнулся, успокоил:

— Их превосходительству лучше.

Спрятал рецепт в карман, пододвинул ей ногтем мизинца листок с автографом:

— Можете уничтожить.

Вызвал охрану, приказал:

— Проводите в камеру.

И ей:

— Надеюсь, останемся друзьями, мадемуазель?

Лену проводили в камеру. Не увели, а именно проводили, оказывая знаки внимания, на которые никак не могла рассчитывать подследственная.

Она недоумевала. Недоумение удвоилось, когда надзиратель, запирая дверь камеры, шепнул:

— Теперь уж до суда, надо думать, не потревожат.

Суд? Неужели колчаковцы на этот раз снизойдут, вопреки своему правилу, до организации судебного процесса над беззащитными жертвами?

Скоро стало известно: арестованные большевики и впрямь предстанут перед военно-полевым судом. Соблюсти видимость законности колчаковцев понудила резко осложнившаяся обстановка на фронте, что сразу отразилось на барометре настроений тыла.

В своей игре в законность власти пошли столь далеко, что разрешили привлечь к участию в процессе представителей защиты. Среди них Лена увидела в день суда знакомое лицо: тучного господина, который наведывался в тюрьму и вызывал в коридор следователя.

«С вашего позволения, голубчик, Азмидов-Пахомов», — вспомнилось ей.

Оказалось, это известный в Омске адвокат, которого, наряду с другими адвокатами, наняли оставшиеся на свободе товарищи.

Когда колесо судебной машины докатилось до Лены, господин Азмидов-Пахомов, взяв слово, не стал слишком подробно расписывать ее биографию, перечислять достоинства — всю защиту он построил на рецепте. На том самом адмиральском рецепте, который он уже однажды использовал, чтобы воздействовать на следователя.

Эффектным жестом выхватив его из недр заношенного портфеля, адвокат патетически воскликнул:

— Вы только вдумайтесь, господа, в такой факт: моя подзащитная держала, что называется, в руках жизнь Верховного правителя и не злоупотребила имевшимися у нее возможностями. Возможностями, что называется, для диверсии. Для самой страшной диверсии. Так можно ли говорить о какой-то причастности этой девицы к большевикам?..

Конечно, наивно было надеяться пронять членов суда одной голой патетикой, пришлось отвечать на вопросы, связанные с историей ее взаимоотношений с Ритой Костяновской, с другими товарищами. И однако факт безукоризненного приготовления лекарства для адмирала оказался на весах правосудия той малостью, благодаря которой чаша весов склонилась в ее пользу.

Впрочем, и по поводу рецепта не обошлось без вопросов.

— Чем можете доказать, — спросили у адвоката, — что именно ваша подзащитная готовила лекарство по этому рецепту?

Голос человека, задавшего вопрос, показался Лене знакомым, она метнула взгляд в сторону стола, за которым расположились члены суда, и лишь теперь разглядела среди них поручика Синявского. Он как раз и заострил внимание на истории с рецептом: подавайте ему, видите ли, доказательства!

Подмывало крикнуть: «Не на ваших ли глазах, господин поручик, я расписывалась на рецепте в аптеке Шульца?»

Не крикнула. Сдержалась.

— Чем можете доказать? — не отступал поручик.

— На рецепте есть подпись фармацевта, готовившего лекарство. Это подпись моей подзащитной.

— Вы проверили подлинность подписи?

— Нет, я не занимался такой проверкой...

Азмидов-Пахомов вновь порылся в портфеле, извлек лист бумаги, помахал им над головой.

— Я не занимался такой проверкой, это сделал господин Злобин, ротмистр Злобин, который вел следствие по данному делу. Вот его заключение.

Похлопал пухлой ладошкой по обвислому боку портфеля, объявил:

— И вообще, господа, у меня документирован каждый шаг подзащитных. Каждый шаг каждого из моих подзащитных. Впрочем, как и всегда.

Лене вынесли оправдательный приговор.

Вынесли оправдательный приговор, тем не менее из-под стражи в зале суда не освободили. Препроводили в камеру, где и оставили до утра.

Утром, перед тем как ей покинуть тюрьму, Лена вдруг услышала свое имя, тихонько произнесенное кем-то за окном камеры. Привстала на цыпочки, ухватилась руками за решетку, но ничего не увидела. Однако снаружи, видимо, заметили ее руки, и сквозь прутья решетки пролетел завернутый в бумагу камушек. Догадалась: весточка от кого-то из приговоренных к смерти.

С ней прощалась Рита: «Нас расстреляют на рассвете, и когда к тебе попадет эта записка, меня уже не будет. Ухожу спокойно, была готова к этому. Маме не пиши, пока не придут наши. А может, съездишь потом? Хорошо бы побыть возле нее два-три первых дня, пока смирится с утратой, я ведь у нее одна...»

Лена рвала записку на мелкие клочки и проглатывала вместе со слезами.

Вскоре ее выпустили.

А под вечер к ним домой прибежала Валя Ямпольская, жена подпольщика Парникова, и сообщила, что в контрразведку попали какие-то новые сведения, уличающие ее в подпольной работе.