Бельгийский лимонад

Еще в первый момент, как только он переступил порог и принялся вытирать ноги, Лена убедилась: явился без газеты. Однако до последней минуты теплилась надежда: может, держит в кармане, а вот сейчас достанет, чтобы сунуть на ее место бутылку. Это будет такой оправданный жест.

Увы, газета на свет не появилась, столяр ушел. Лена с трудом удержалась от безрассудного шага, хотелось броситься следом, спросить: почему? И хорошо, что удержалась, хозяин и без того глядел на нее с удивлением: чего ради так заинтересовалась заурядным посетителем?

«Нет». Что же, ей остается лишь выполнить партийный приказ. Видимо, у комитета есть какие-то соображения на этот счет, соображения, достаточно веские для того, чтобы оставить ненавистному правителю Колчакии жизнь.

И тут Лену осенило: можно ведь приготовить лекарство в небольшом количестве — столько, чтобы через пару дней возникла надобность повторить заказ. А за это время она свяжется с комитетом, выяснит мотивы решения и, возможно, сумеет переубедить товарищей.

Так и сделала. И, едва управилась, дверь известила: пришли за лекарством.

На этот раз офицеры (опять примаршировали оба-два) ни о чем не спрашивали, просто молча уставились на старика. Тот поспешно вскочил, но ничего не смог им сказать: уставился в свою очередь на Лену.

— Микстура готова, — сообщила она, приклеивая к флакону рецепт.

Синявский повернулся к ней, но спутник сказал:

— Я возьму, Серж.

Забрал у Лены флакон, взболтнул содержимое, посмотрел на свет.

— Здесь на два дня, — пояснила Лена. — Потом приготовим свежий состав.

Офицер, никак не отреагировав на ее слова, развернул только что приклеенный к флакону рецепт, мельком взглянул, бросил через плечо Шульцу:

— Здесь нет подписи того, кто готовил лекарство.

— О, о, йа, йа, — засуетился старик и окликнул: — Элен...

— Да, пожалуйста, — отозвалась она, ставя в уголке рецепта подпись; при этом рука ее помимо волн дрогнула, и Лена, испугавшись, что офицер обратит на это внимание, поспешила отвлечь его: — Принимать в зависимости от состояния, нижний предел — пятнадцать капель на прием, верхний — двадцать пять. С водой, естественно.

Офицер козырнул (не то в знак благодарности, не то прощаясь), однако Синявский, шагнув к нему, придержал за рукав, попросил флакон и, возвращая Лене, приказал:

— Отмерьте высшую дозу. Хотя бы в этот вот сосуд, — кивнул на мензурку, стоявшую перед Леной; криво усмехнулся, добавил: — Без воды.

Она вскинула недоуменно брови, но смолчала — принялась послушно отсчитывать капли. К пульту засеменил встревоженный Шульц.

Когда в мензурку упала, наконец, двадцать пятая капля, Синявский буркнул, позволив себе перейти на «ты»:

— А теперь выпей.

Она опять вскинула брови:

— Я?

— Пей, пей.

Пожала плечами, выцедила в рот содержимое мензурки.

— О, майн готт, — учащенно задышал ей в затылок старик.

Хотела сказать ему, что пугаться нет повода, что лекарство составлено в строгом соответствии с прописью, но горечь во рту свела челюсти.

«Интересно, смогла бы заставить себя выпить, будь здесь стрихнин?»

Видимо, при этой мысли кровь отхлынула от лица, потому что Синявский, пристально за ней наблюдавший, вдруг спросил:

— Страшно?

— Горько, — выдавила, отворачивая лицо.

— Выпейте воды, — разрешил он, снова переходя на «вы». — И прошу не обижаться: служба.

— Найн, найн, — поспешил за нее ответить старик. — Обида нихьт. Приходить цвай день швежий шоштав.

— Придем, если понадобится, — козырнул Синявский. — Кстати, рецепт пока пусть останется у вас.

Понадобилась ли новая порция микстуры, Лена так никогда и не узнала. Как не смогла осуществить и свое намерение — связаться с подпольным комитетом партии. И прошло много, много дней, прежде чем представилась возможность узнать причины, по каким комитет принял решение ничего не подмешивать в снадобье, предназначенное для адмирала.

А произошло вот что. Из Челябинска, для связи с омской большевистской организацией, приехала молодая подпольщица Рита Костяновская. Она и раньше наезжала в Омск, и все сходило благополучно. На этот раз, однако, связную выследила колчаковская контрразведка, и на всех явках, где успела побывать Рита, произвели аресты. Обыски и аресты.

Кроме самой Риты, схватили Масленникова, Рабиновича, Лесного, Ковригину. Арестовали и Лену.

Найти у нее ничего не нашли, единственной уликой было посещение Риты.

— Зачем приходила Костяновская?

Этим начался допрос. Она не сомневалась, что ротмистр Злобин допытывался об этом у всех подпольщиков. Как отвечали товарищи, ей, само собой, известно не было, свой ответ обдумала заранее.

— Как же ей было не навестить меня, если мы знакомы еще по курсам. Она фармацевт, и я фармацевт.

Следователь стоял у окна, смердил самонабивной папиросой.

— Она фармацевт, и ты фармацевт, — повторил, стряхивая пепел прямо на подоконник, и в тон продолжил: — Она большевичка, и ты большевичка...

— Рита — большевичка?

Постаралась удивиться как можно натуральнее, однако ротмистр лишь угрюмо хмыкнул, напустил в недокуренную папиросу слюны и бросил все на тот же подоконник; там скопился уже добрый десяток таких мокрых недокурышей.

— Ты что же, паскуда, спектакли решила разыгрывать?

Сунул руки в карманы, подошел вплотную.

— Что тебе известно о Раухгялло?

Такого вопроса Лена не ждала.

— Ничего не известно, — ответила она без тени притворства, потому что и на самом деле впервые услышала эту фамилию (лишь позднее узнала, что под нею скрывался Масленников).

Следователь вынул руки из карманов:

— Я тебя сейчас та-ак уделаю, что ты отсюда на бровях поползешь.

Привести угрозу в исполнение помешал какой-то тучный господин с порыжелым портфелем в руках. Просунувшись в узкую для его габаритов дверь (но не переступая порога), он позвал:

— Могу я отвлечь вас, господин ротмистр, на одну, что называется, минуту?

— А, господин Пахомов. Слушаю вас.

— С вашего позволения, голубчик, Азмидов-Пахомов. Да-с. Но суть, что называется, не в этом: мне бы тет-а-тет.