Бельгийский лимонад

— Как удалось узнать об этом?

— Мой говорит: записка есть...

— Какая записка, от кого?

— Один из членов суда вроде бы к тебе сострадание поимел.

— Что же не принесла?

— Мой побоялся: вдруг схватят меня дорогой, обыщут — человеку за эту записку расстрел.

Лена перебирала мысленно членов суда — все это были колчаковские офицеры, перебирала в том порядке, как удалось их запомнить: нет, ни один не подходил в ее представлении на роль спасителя подпольщицы. Кого же благодарить за подаренную жизнь? Может, все того же Азмидова-Пахомова?

— Кстати, я все думаю: как попал к адвокату адмиральский рецепт? И кто надоумил сыграть на нем?

— Чего не знаю, того не знаю. Для наших все это с рецептом тоже неожиданностью было. После суда говорили с адвокатом, он будто бы рассказал, что ему подбросили письмо — в письме и был рецепт. А кто подбросил, он даже и предположить не может.

— Неужели Шульц додумался?

— Навряд ли... Ой, вспомнила: мой рассказывал про записку про эту — в ней подпись занятная: «Патриот России». Так мой говорит, что письмо подброшенное этак же было подписано.

— Тогда это не Шульц, он патриот Германии, Россию — старую Россию — презирал, новой боится. Да и, потом, эта записка: Шульц не вхож в контрразведку, а значит, не мог знать, что мне вновь угрожает опасность.

— Я и говорю — навряд ли. Он, поди, от страха за свою шкуру сто раз помер, когда узнал, что тебя арестовали.

— Ладно, после выяснится, кто решил мне помочь, сейчас не время гадать, надо спасаться. Спасибо тебе, Валечка, что предупредила.

— Не мне — тому «Патриоту» спасибо говори.

Наскоро собравшись, Лена огородами выбралась на окраину Омска, к давним друзьям матери. Около полуночи наведалась Валя, принесла известие: за Леной действительно приходили колчаковские жандармы и, не застав, установили слежку за домом и пошли с обысками по квартирам предполагаемых друзей.

Кто мог гарантировать, что им неизвестно о существовании семьи, которая дала ей сейчас приют? А застань они ее здесь, последствия известны: за укрывательство — расстрел.

Все же до утра ее уговорили остаться, а утром прибежал незнакомый парень в одежде железнодорожника и, не давая себе труда представиться, спросил:

— На фронте была?

— Нет пока. А что?

— Тогда расскажу, как там спасаешься, когда начинают снарядами лупить: норовишь в свежую воронку укрыться, второй раз туда снаряд не скоро угодит...

Она поняла: надо укрыться в доме, где уже побывали с обыском. Железнодорожник назвал один из таких домов.

— А после ладим тебя замуж выдать, все вроде бы на мази.

— Замуж? Но я...

Он невольно рассмеялся:

— Чего напужалась так? Мы же на тот предмет только, чтобы через колчаковский догляд проскочить.

Товарищи нашли коммерсанта, обиженного колчаковцами, — те реквизировали у него партию мануфактуры. В стремлении хоть чем-то досадить им он соглашался выступить в роли мужа большевички и вывезти ее в Забайкалье, куда направлялся по торговым делам. Такое замужество было приемлемо.

— А как познакомлюсь с ним?

— На перроне придется. Перед отходом поезда. Раньше рискованно объявлять себя.

Лене завили и покрасили волосы, она насурьмила брови, нарумянила щеки — в таком виде, всю расфуфыренную, доставили за пять минут до отправления поезда на вокзал. Купец, молодой еще, только какой-то рыхлый, не полный, а именно рыхлый, топтался подле вагона, нервно сцепив за спиною руки.

— Ну, муженек мне достался! — набросилась на него. — Куда ты засунул мои ночные туфли? Искала, искала...

«Муж» отчего-то смутился вдруг или испугался (понимал же, надо думать, чем грозил ему в случае провала этот спектакль) и позабыл, как видно, приготовленные заранее слова. Стоял навытяжку перед нею, все не вынимая из-за спины рук.

Лена увидела, что на них с любопытством воззрился проводник, поняла: дальше тянуть эту немую сцену нельзя.

— Впрочем, вполне возможно, я сама положила их в тот большой чемодан, — взяла «мужа» под руку, повернула лицом к тамбуру. — Надо посмотреть под твоими сорочками.

Это вывело коммерсанта из состояния шока, он забормотал, подыгрывая:

— Разберемся, разберемся, вот сядем в поезд и во всем разберемся.

Вошли в вагон. Лена встала к окну, оглядела перрон: ничего подозрительного.

Гулко дзонкнул станционный колокол, паровоз ответил длинным гудком, и колеса начали свою бухгалтерию — подсчет стыков. У Лены было такое чувство, точно с каждым оставленным позади рельсовым звеном раскручивается на один виток, ослабевает пружина, что держала ее в напряжении все последние дни.

— А я вас как будто знаю.

Вздрогнув, обернулась на голос: перед нею стоял колчаковский офицер — тот, что приходил вместе с поручиком Синявским за лекарством для адмирала. Глядел на нее с ожиданием, на губах пританцовывала полувопросительная улыбка: видно, не был до конца убежден, что не обознался.

Она сметалась, не зная, как поступить, но тут увидела в проеме двери посеревшее лицо «мужа» и поневоле нашлась:

— Извините, ради бога, я должна помочь мужу распаковать вещи. Позвольте представить...

Получилось так, будто она и не опровергает возможности того, что им доводилось прежде встречаться, в то же время и не выказывает желания подтвердить знакомство.

Офицер развернулся на каблуках, снисходительно козырнул купцу. Можно было ждать, что на этом интерес к молодой чете исчерпает себя и офицер оставит их в покое, однако что-то продолжало его удерживать возле них.

Лена лихорадочно искала предлог отделаться от опасного попутчика. Хотя бы на какое-то время, чтобы собраться с мыслями, выработать тактику поведения. В это время в конце вагона выглянул из купе еще один офицер, позвал тоном капризной девицы:

— Николя, коньяк стынет...

Она узнала поручика Синявского. И подумала обреченно: «Ну, этому-то определенно известно, что на меня розыск объявлен... А нафуфырилась, как видно, мало, и если один распознал, так и от второго не утаиться».

— Сколько можно ждать! — воскликнул Синявский, не удостоив, к счастью, Лену даже мимолетным взглядом.

— Иду, — откликнулся офицер, все не расставаясь с полувопросительной улыбкой, потом вскинул, наподобие лошади, голову, сказал, обращаясь к Лене: — Я не говорю до свидания, мадам, мы же теперь, как говорится, в одной лодке.