Белград

Свет прожектора с Ани не сместили, пришлось отвечать. Поднялась.

– «Вести Ялты».

Голос – от волнения или от жары – прозвучал хрипло, словно решила спародировать шатена.

– Запишите, что я бодр, свеж и весел. А подрядчики в Ялте – дерьмо. Записали?

– Да, я… – Аня увидела, как охранник у двери машет ей, чтобы уходила.

– Мне некогда, интервью после концерта дам.

Аня повернулась и, спотыкаясь о кресла, заспешила к охраннику, на теплый желтый свет открытой двери.

Охранник проводил Аню до туалета, уговаривая, что ничего, ничего, вроде не обиделся, он нормальный, его тут любят, и он ваши «Вести» уважает. С Настюхой, например, в прошлом году… Охранник осекся, сказал, чтобы Аня выходила в ту же служебную дверь, а то ему прилетит.

В туалете по обыкновению не было бумажных полотенец; Аня обтерла руки о сарафан. Уходя, остановилась перед зеркалом возле гардероба. Задумалась: что же ей все-таки носить, чтобы не выглядеть чучелом? Может, тельняшки с брюками? На ум сразу пришли подвыпившие пузатые туристы в фуражках капитанов. Нет уж, лучше юбки. Она приподняла подол с темными, сырыми следами пальцев до колен, потом выше…

– Ножки у тебя, Ольга Леонардовна, как у невесты!

Аня уронила подол, заглянула в гардероб, ощетинившийся пустыми крючками. В углу на стуле сидела старушонка и вязала. Руки у нее были огромные, спицы в них не мелькали, а плавно и тяжело раскачивались.

– А живот – заплыл-поплыл… Где она, талия Книппер? Ау-у? – говорила старуха своим спицам. – Если так дела пойдут, я тебя не разомну, ищи себе другую массажиску.

– Мариночка, дайте хоть на старости лет шоколаду поесть! Всю жизнь ведь впроголодь. То денег не было, а потом вот, роли. Роли, роли… – словно отвечали старухе ее же спицы.

– Платье на тебе лопнет в девяносто лет, на юбилее прям, – будет тебе роль.

Аня подошла ближе, дослушать «разговор», – и тут охранник за спиной окликнул ее, постучал по часам на руке: мол, долго еще будешь на себя в зеркало любоваться? Пришлось развернуться и уйти.

– Старушка там вяжет… Она правда была массажисткой Книппер? – спросила у него Аня.

– Книпсер? Это кто?

Ясно, тут каши не сваришь.

– Можно, я в гардероб загляну еще раз?

Охранник подмигнул.

– В гримерку захотела? Рановато. Сам свою «Водку на столе» прогонит раз пять. Он же тебя после концерта звал, вот и зайди. Не, я всё понимаю, ты такая ничего из себя…

– Да нет, в гардеробе старушка, Мариночка, она, ну, в общем, моя массажистка, – врала Аня еще хуже, чем одевалась.

– Нет там никого. Ленка – в отпуске, в октябре выйдет. Марин сроду не было.

Потом Аня сидела на набережной и смотрела на море. Справа заслонял вид пришвартованный фрегат с рестораном «Апельсин», слева виднелся край недостроенного павильона. Громкоговоритель звал на морскую прогулку в Гурзуф, любоваться Медведь-горой. За спиной на бульваре художники расставляли мольберты.

Когда шла домой, тут и там вспыхивали фонари, чуть дрожали длинные иголки кедров. Зеленые, красные и желтые кабинки старой канатки вдруг замерли, словно для того, чтобы кому-то удался снимок, и, качнув пассажиров, снова поплыли. Пахнуло жареной рыбой из ресторана, примостившегося у входа на подъемник. А с другой стороны, в барбершопе, за стеклом, прямо под резным на восточный манер балконом, щелкали у бородки белобрысого парня ножницы мастера. Из открытой двери несло пеной для бритья и лаком для волос. Внутри Аня разглядела ретро-портреты актрис с начесами. «Парикмахерско-татарский город», – писал о Ялте Чехов.

* * *

– Парикмахерско-татарский город пожаловал, – сказал садовник вышагивающему по свежевскопанным клумбам журавлю.

Птица, распахнув крылья, отвернулась и не то перелетела, не то перебежала ближе к дому, в тень крыльца. Софочка, расплачиваясь с ямщиком, оценила, что ее приезд заметили. Вошла в калитку. Проваливаясь каблуками в гальку и чертыхаясь про себя, она поспешно убрала с лица брезгливое выражение и, держа осанку, поплыла по дорожке.

Софочка любила Москву. Огни, рестораны, городские скверы… А копаться в земле, да еще здесь, в Верхней Аутке, за Ялтой, у чёрта на куличках, считала уделом недотеп. Да и огорода тут толком не было – так, саженцы вялые, ручей пересохший. Разве что розовый куст хорош. Мужик в соломенной шляпе и рыбацких сапогах до колен тоже какой-то негородской садовник. Хотя и опрятный.

Журавль вскрикнул и побежал прямо на нее, Софочка охнула, уронила зонтик.

– Он Арсения ждет, не пугайтесь! Просто отойдите от калитки дальше. Птица, а какая верность, – одобрил мужик из-под шляпы.

– Послушайте, уважаемый, – Софочка быстро пришла в себя. – Мне бы Антон Палыча. Он дома?

– Нету.

– А где же он? В гостинице сказали здесь искать, в огороде.

– Раз в гостинице сказали, значит, правда.

Садовник приподнял шляпу – и оказался Чеховым: не то чтобы сильно похож на портрет, а так, будто младший брат.

Софочка затараторила: пришла на прослушивание, на роль Елены Андреевны, Алексеев торопится начать репетиции «Дяди Вани», да вот без фам фаталь дело не движется. Она еще что-то говорила, а сама отмечала, как мелодично и хорошо звучит в саду ее голос.

Земля в клумбе, где продолжал невежливо ковыряться Чехов, извинившись, что не приглашает в дом, потому что там клеят обои («Сам сбежал!»), покрылась серой коркой. Солнце светило мягко, будто сквозь ситечко.

– Это ничего. У вас чудесный ого… сад. Только вот что же мне читать? У вас там длинных монологов нет.

– Почему же нет? У Астрова, например, про лес. Не желаете?

Софочка медленно подняла на него взгляд и прищурилась; Алексеев называл эту ее ужимку «Пли!».

– Да вот, еще у Сони, – продолжал Чехов. – «Мы отдохнем», помните? Кстати, тезка ваша. Эту роль уступлю вам за десять рублей. Чего вы так вцепились в Елену Андреевну, раз монологи любите?

– Я в консерватории училась… – начала Софочка, и галька предательски брякнула под скрытым юбкой каблуком. – Я всю Елену Андреевну чувствую, вот просто всю-всю!

– Ну, это другой разговор, – Чехов, опершись на лопату, заломил шляпу на затылок, отчего показался совсем молодым. – Приступайте тогда. На фоне гор вы прямо рахат-лукум. Только саженец груши не обломайте, вот он, прямо у вашего зонтика.

– Вы мне реплики подбросите? За Серебрякова в спальне?

– Да что вы, я уже и текст забыл.

– У меня с собой, – Софочка вытащила из сумочки листы с пьесой.

– А где ваша соперница? Алексеев обещал прислать двоих на выбор. Я думал, она вам подыграет, или это не принято в художественном театре? – вокруг его глаз собрались смешливые морщинки.