Белград
Шрифт:
– Она заболела…
Теперь Софочка и впрямь жалела вывихнутой Ольгиной лодыжки. Если бы та согласилась приковылять, посадила бы ее вот тут, на скамейку, читать реплики…
Прямо над головой Софочки пролетел журавль, чиркнув крылом так, что шляпка вместе с булавкой свалилась и покатилась по клумбе, дальше, дальше, – до розового куста. Две толстые белые косы опали на плечи.
– Какая тяжелая, – Чехов, подавая ей шляпку, подержал косу в руке.
– С детства ращу, – со вздохом ответила Софочка.
И правда, она давно бы их отрезала к чертовой матери. Тут, в Ялте, в умывальнике такие волосы и вовсе не промыть,
– А я не удержалась – и хрясь ему по морде!
– Чем?
– Да нотной тетрадью.
Чехов отпустил ее косу, которую так и держал, слушая всю эту «консерваторию», и захохотал по-детски, заливисто, громко. Потом утер глаза от слез, пробубнил что-то вроде «Дело Дрейфуса», – и громко добавил:
– Ну вот что, Елену Андреевну брать вам рано. Но для вас, Софья Федоровна, я напишу водевиль. Здоровье вот только подтяну – и засяду. Клянусь журавлем!
Софочка воткнула зонтик прямо в тощий саженец груши, дошла до розового куста, сорвала с него отвалившуюся от шляпы ленту: по тонкому шелку поползла стрелка. Поодаль стоял усач в фартуке – видимо, тот самый Арсений, – и журавль обнимал его, как хрупкая гимназистка. Чтобы пропустить Софочку, пара разбилась, и усач придержал ей белую калитку.
– Мадам Абрамова! – услышала вдруг Софочка.
Она обернулась, засветилась, расправила плечи – понятно, что Чехов пошутил, и, конечно, она – Елена Андреевна. И вот ее уже зовут на поклон, к ее туфелькам ставят тяжелые корзины роз, десять минут держат занавес, она в центре, между Вишневским и Алексеевым, пятна лиц в зале колышутся, буря оваций бьется о сцену, стремясь утащить ее к обожающим зрителями, унести на руках, качать, качать, качать и…
– Абрамова, не режьте косы! – добавил Чехов.
Журавль кричал, надрывался, выводил какую-то мелодию. Знакомую.
Звонил телефон, оставленный Аней на зарядке в темной прихожей: розеток в «исторической» квартире явно не хватало.
– Ну что, писатель, пишешь? – оказалось, Руслан звонил уже несколько раз, а она и не слышала. – Я отпуск пытаюсь пробить и к тебе смотаться. Есть там на меня койка?
Аня, всё еще думая про косы и про то, что «клубнички» в сцене знакомства в саду снова не вышло, буркнула что-то неопределенное.
– Ну, давай хозяйке доплатим, пусть поставит двуспальную кровать. Время есть, мне только на неделе скажут, отпустят или нет.
– Ты год без отпуска.
– Вот и я про то же.
– Знаешь, тут прям очень тесно. На кухне вдвоем не повернуться.
Аня представила, как Руслан будет наклонять голову в дверных проемах, и его ноги, не поместившиеся на кровати, свесятся к полу… Но и Чехов был метр восемьдесят два – и как-то же он поместился, когда зашел «проведать» Книппер. Вот и посмотрим…
– Приезжай! – выпалила Аня.
– Ты прям сильно не жди, – Руслан всегда скисал, когда она легко соглашалась. – В среду тебе скажу. Там в Симферополе аэропорт, а потом как?
– Такси.
– Так-си, – Руслан, когда
задумывался, произносил слова по слогам. – Тебе денег закинуть на карту?– Нет.
– Ань?
– Не надо, всё есть; приезжай сам.
Руслану идея с этими «Другими великими» сразу не понравилась. Он сказал: «Ну и кто это будет читать?», а потом: «Где гарантия, что книгу оплатят?». Аня показала в банковском приложении аванс; он хмыкнул и заявил, что за эти деньги он ее в Москве наймет на пару месяцев в свою команду. Например, вести его соцсети, пиарить проекты или вакансии, на что у него вечно нет времени.
И все-таки сам отвез ее в Домодедово.
Дорогой расписывал, что с ней может случиться: тут ее обманут, там обворуют…
– Медузы ужалят, – засмеялась Аня.
– Че ты ржешь, по-любому обгоришь ведь.
Понимала, что Руслан пугает не со зла. Как-то ночью он сказал, что Аня без него пропадет. Слишком она не от мира, не в мире живет.
Мать, когда знакомились, ему поддакнула. Аня на кухне возилась, но слышала: «Моя вина: я ее берегла, дома держала, в сердце были шумы». Аня ни о каких шумах не слышала; то ли мать привирала (с нее станется), то ли, может, и было что в детстве. Врачи всегда ее тщательно обследовали из-за бледности, а когда ничего не находили в кардиограммах и анализах, говорили, что такая матовая белая кожа – вариант нормы.
Мысль о том, что Руслан приедет, только сначала огорчила Аню. Теперь, нажав на отбой, она уже ждала его. Она ему всё покажет. Может, и не такая пустая эта затея.
Мария Павловна Чехова, Мапа, как прозвал ее брат Антоша, торопилась в лавку Синани. Извозчика, жившего по Аутской, через дом от них, кто-то нанял, а Бунин, ее спутник, передвигал ноги вяло.
Сентябрь в Ялте ничем не отличался от августа. Душно. Разве что народу поубавилось, и «антоновки», висевшие на их новеньком заборе, разъехались по своим женским гимназиям.
Мапу со вчерашнего утра мучила мигрень. Ей не понравился Антоша. Возвращаясь от Верне, проскочил крыльцо одним махом – раз, за обедом травил анекдоты – два, заперся в кабинете – три. Ладно заперся, так ведь отказался сообщить, о чем рассказ будет. Он же год не писал. Ну, из кабинета она его, сегодня, положим, выкурила в сад, пока Арсений обои клеил. А вот выставить очередную девицу из его головы будет трудно. Одному богу известно, что Мапе пришлось вытерпеть за те десять лет, пока брат обожал бесстыжую А.
– Иван Алексеич, вы как себя чувствуете? – обернувшись, спросила Мапа.
– Да как вам сказать…
– Потом скажете, выпьете у Синани нарзану – и всё скажете, а сейчас, пожалуйста, прибавьте ходу. В мою комнату обои сегодня выбрать надо, образцы ехали с июня, неизвестно, сколько сами рулоны везти будут.
Мапа вздохнула. Не только обоев: в доме не было самого главного – входной двери, чтобы не проникали всякие дамочки. Стыд и позор просто – днем дверь стоит якобы открытая, так видится снаружи. На ночь Мапа достает газеты, кнопки и заделывает проем. Воров среди татар нет. По крайней мере, таких уж разбойников, чтобы ночью влезли. И все-таки на калитку, белую, тонкую, она в сумерках вешает амбарный замок. Иконы, картины Левитана, цейлонские коврики, матушкин жемчуг (всё это Антоша велел вывезти из Мелихово в Ялту) хранит в своей спальне, хоть брат и возмущается.