Белград
Шрифт:
Легко, будто это была не жизнь, а задачник по ЕГЭ, и Мартын знал решения. Ну, или всегда мог подсмотреть в конце ответы.
А вот у них с Русланом – не так. Она и переехала к нему в квартиру-студию лишь через год после знакомства, хотя не раз там ночевала.
Тем ноябрьским вечером они смотрели какой-то сериал. Задремали на диване.
В потемках зазвонил его телефон, Аня услышала женский взволнованный голос. Что-то про маму, которая не выходит на связь, сиделку, которая пропала, и извинения за ночной звонок. Руслан пояснил:
Руслан жал на звонок, прислушивался, стучал кулаком по двери. Потом набрал чей-то номер. Сейчас Руслан был совсем другой, не такой, как с Аней. Лицо застыло, глаза поменяли цвет. Из карих сделались черными, злыми, упрямыми.
В трубке ответили гудок на пятый.
– Валентина? Приезжайте немедленно, – рявкнул Руслан. – С бабкой плохо!
– Я в Воронеже, – прошуршала Валентина.
– Да как вы могли уехать? Бабке под сто лет!
– А моей внучке год, день рождения, – отлучилась на денек всего.
– Вам деньги платят за работу! Ладно, у кого еще ключ от квартиры?
– У меня только.
Руслан еще раз ударил по двери кулаком. Пощупал косяк.
– Что мне теперь, не жить, что ли? – отозвалась Валентина.
Соседи из третьей на площадке квартиры не вышли спросить, в чем дело, хотя Ане казалось, что их глазок мигал и кто-то дышал там, за дверью. Но в таком грохоте, который учинил Руслан, она, конечно, не могла чье-то дыхание расслышать.
– Отойди, – сказал Руслан, и бережно сдвинул ее назад, в студию.
Разбежавшись, он плечом вдарил по бабкиной двери. Затем бил еще, еще, еще. Наконец, что-то треснуло – и дверь качнулась, отошла. Запах ударил в нос – запущенного жилья, нечистот.
Бабка лежала в дальней комнате, возле кровати.
Когда несли на носилках, когда загружали в «скорую», бабка в сознание не пришла. Но дышала. Слабо дышала.
Потом Аня с Русланом, криво и наспех одетые, сидели в приемном покое. Ждали.
– Тут автомат с кофе, взять тебе? – спросила Аня.
– Нет.
Глаза Руслана всё еще были черные, лицо – напряженное, аж гуляли желваки.
Врач вышел. Его кроксы шлепали по блестящему линолеуму.
– Сожалею, – сказал он. – Много времени упустили… Если бы вчера привезли – были бы шансы.
Руслан выдохнул так, словно его грудь проткнули спицей и из нее вышел весь воздух; голова свесилась.
– После инсульта она… – врач говорил, клацая по планшету. – А вы кто умершей?
– Никто, – буркнул в пол Руслан. – Сосед.
Пока ждали такси под рыжим фонарем у прутьев больничной ограды, Руслан держался отстраненно. Потирал плечо (чернильный синяк с него будет сходить долго, до январских праздников).
Аня прижалась к нему.
– Если бы не ты, – сказал Руслан. – Не знаю, как… Если бы один сейчас.
– Я переезжаю к тебе, – ответила Аня.
Стёкла в машине снова запотели. Аня вывела на своем «Р», улыбнулась.
– Вот у тебя бабка есть? –
спросила, не повернувшись к Мартыну.– Две штуки. Одна на кладбище, вторая тут, в Гурзуфе. Скрипит пока.
– Квартиру, что ли, ждешь?
– Сплюнь! Не, я бабу Мариночку люблю, ей реально сто с хреном лет, вообще-то она Сарра. О! Видела? Ёж побежал, чуть не задавили, блин.
Вскоре приехали на плато Ай-Петри, припарковались, вышли. Ощущения, что поднялись на два километра, не было, но дышалось тут труднее. Дождь перестал, но по краям плато – сплошь туман; работники канатки предостерегали подходить, иначе можно сорваться, шагнув в пропасть. Ялта, море, зеленые открыточные долины утонули в белизне.
Торговали овечьими шкурами, меховыми тапками, крымскими винами. Две кафешки лениво конкурировали за посетителей. Из ближайшей на знакомый мотив донеслось: «Только-о-о… рюмка водки на столе!».
– Да, в такой день грех не выпить, – сказал Мартын. – Я не, ты не подумай, я за рулем. Так, ну что, прощаться будем?
Молодец… И это называется экскурсия? Но Аню занозила другая мысль. Что-то вертелось в голове: водка, театр, Мариночка, Сарра?
– Или тебя к пещерам отвести? К Трехглазке. Я вообще-то спешу.
– Она была массажисткой?
– Канатка – вон она, билет у тебя. Чего? Кто?
– Мариночка?
– А, бабуля. Ну да, массажисткой. Дед говорил, замуж вышла не за него, а за пролетарскую фамилию. Когда регистрировались, увидал, что она Сарра. Стоп. А ты откуда знаешь?
– Можно мне ее повидать?
– Ну, она такая старенькая, дальше спиц не видит. Заговаривается. Нафига тебе?
– В театре ялтинском она была позавчера.
Мартын покачал головой: быть не может. Сказал, бабка вроде когда-то делала массаж артистам, хотя у них в Ялте летом всякого народу навалом. Даже на пенсии к ней на дом ходили постоянные клиенты. В этом доме на две семьи она и сейчас живет с соседкой, та за ней приглядывает.
– Я… Я из «Вестей Ялты», мы собираем истории старожилов.
– Ялты? Так она в Гурзуфе. Хотя ладно, поехали. К зубцам тебя сегодня всё равно не пустят: небезопасно. Или ты на канатку хотела?
Аня посмотрела на хвост очереди, выстроившейся к вагончикам над затянутой туманом яйлой, на розовато-серые зубцы Ай-Петри, проткнувшие облака, на лошадь, косившую закровеневшим глазом. Под уздцы ее держал высокий человек в рыбацком плаще с надвинутым на глаза капюшоном с табличкой «Прогулка по яйле! Чеховский маршрут»; из-под ворота плаща виднелась желтая поддевка.
– С этим не езди только – городской сумасшедший! – предостерег Мартын.
Аня вспомнила старуху, лежавшую ничком на ламинате. Вывернутую крапчатую руку, широкое обручальное кольцо, вросшее в безымянный палец, запах мочи, кислой капусты, слежавшихся вещей. Недельный слой пыли. Засаленный край халата, бурый подол ночнушки. Руслана на коленях, с этим его взволнованным: «Бабуль? Ты живая?».
Отвернувшись от лошади, Аня сказала:
– Нет, конечно, поедем к Мариночке.