Белград

Легко, будто это была не жизнь, а задачник по ЕГЭ, и Мартын знал решения. Ну, или всегда мог подсмотреть в конце ответы.

А вот у них с Русланом – не так. Она и переехала к нему в квартиру-студию лишь через год после знакомства, хотя не раз там ночевала.

Тем ноябрьским вечером они смотрели какой-то сериал. Задремали на диване.

В потемках зазвонил его телефон, Аня услышала женский взволнованный голос. Что-то про маму, которая не выходит на связь, сиделку, которая пропала, и извинения за ночной звонок. Руслан пояснил: «Соседка из Штатов, просит бабку проверить за стенкой». Вроде нехотя сказал, а сам уже бежал в прихожую. Сунул ноги в кроссовки, выскочил на лестничную клетку. Аня поплелась за ним.

Руслан жал на звонок, прислушивался, стучал кулаком по двери. Потом набрал чей-то номер. Сейчас Руслан был совсем другой, не такой, как с Аней. Лицо застыло, глаза поменяли цвет. Из карих сделались черными, злыми, упрямыми.

В трубке ответили гудок на пятый.

– Валентина? Приезжайте немедленно, – рявкнул Руслан. – С бабкой плохо!

– Я в Воронеже, – прошуршала Валентина.

– Да как вы могли уехать? Бабке под сто лет!

– А моей внучке год, день рождения, – отлучилась на денек всего.

– Вам деньги платят за работу! Ладно, у кого еще ключ от квартиры?

– У меня только.

Руслан еще раз ударил по двери кулаком. Пощупал косяк.

– Что мне теперь, не жить, что ли? – отозвалась Валентина.

Соседи из третьей на площадке квартиры не вышли спросить, в чем дело, хотя Ане казалось, что их глазок мигал и кто-то дышал там, за дверью. Но в таком грохоте, который учинил Руслан, она, конечно, не могла чье-то дыхание расслышать.

– Отойди, – сказал Руслан, и бережно сдвинул ее назад, в студию.

Разбежавшись, он плечом вдарил по бабкиной двери. Затем бил еще, еще, еще. Наконец, что-то треснуло – и дверь качнулась, отошла. Запах ударил в нос – запущенного жилья, нечистот.

Бабка лежала в дальней комнате, возле кровати.

Когда несли на носилках, когда загружали в «скорую», бабка в сознание не пришла. Но дышала. Слабо дышала.

Потом Аня с Русланом, криво и наспех одетые, сидели в приемном покое. Ждали.

– Тут автомат с кофе, взять тебе? – спросила Аня.

– Нет.

Глаза Руслана всё еще были черные, лицо – напряженное, аж гуляли желваки.

Врач вышел. Его кроксы шлепали по блестящему линолеуму.

– Сожалею, – сказал он. – Много времени упустили… Если бы вчера привезли – были бы шансы.

Руслан выдохнул так, словно его грудь проткнули спицей и из нее вышел весь воздух; голова свесилась.

– После инсульта она… – врач говорил, клацая по планшету. – А вы кто умершей?

– Никто, – буркнул в пол Руслан. – Сосед.

Пока ждали такси под рыжим фонарем у прутьев больничной ограды, Руслан держался отстраненно. Потирал плечо (чернильный синяк с него будет сходить долго, до январских праздников).

Аня прижалась к нему.

– Если бы не ты, – сказал Руслан. – Не знаю, как… Если бы один сейчас.

– Я переезжаю к тебе, – ответила Аня.

Стёкла в машине снова запотели. Аня вывела на своем «Р», улыбнулась.

– Вот у тебя бабка есть? – спросила, не повернувшись к Мартыну.

– Две штуки. Одна на кладбище, вторая тут, в Гурзуфе. Скрипит пока.

– Квартиру, что ли, ждешь?

– Сплюнь! Не, я бабу Мариночку люблю, ей реально сто с хреном лет, вообще-то она Сарра. О! Видела? Ёж побежал, чуть не задавили, блин.

Вскоре приехали на плато Ай-Петри, припарковались, вышли. Ощущения, что поднялись на два километра, не было, но дышалось тут труднее. Дождь перестал, но по краям плато – сплошь туман; работники канатки предостерегали подходить, иначе можно сорваться, шагнув в пропасть. Ялта, море, зеленые открыточные долины утонули в белизне.

Торговали овечьими шкурами, меховыми тапками, крымскими винами. Две кафешки лениво конкурировали за посетителей. Из ближайшей на знакомый мотив донеслось: «Только-о-о… рюмка водки на столе!».

– Да, в такой день грех не выпить, – сказал Мартын. – Я не, ты не подумай, я за рулем. Так, ну что, прощаться будем?

Молодец… И это называется экскурсия? Но Аню занозила другая мысль. Что-то вертелось в голове: водка, театр, Мариночка, Сарра?

– Или тебя к пещерам отвести? К Трехглазке. Я вообще-то спешу.

– Она была массажисткой?

– Канатка – вон она, билет у тебя. Чего? Кто?

– Мариночка?

– А, бабуля. Ну да, массажисткой. Дед говорил, замуж вышла не за него, а за пролетарскую фамилию. Когда регистрировались, увидал, что она Сарра. Стоп. А ты откуда знаешь?

– Можно мне ее повидать?

– Ну, она такая старенькая, дальше спиц не видит. Заговаривается. Нафига тебе?

– В театре ялтинском она была позавчера.

Мартын покачал головой: быть не может. Сказал, бабка вроде когда-то делала массаж артистам, хотя у них в Ялте летом всякого народу навалом. Даже на пенсии к ней на дом ходили постоянные клиенты. В этом доме на две семьи она и сейчас живет с соседкой, та за ней приглядывает.

– Я… Я из «Вестей Ялты», мы собираем истории старожилов.

– Ялты? Так она в Гурзуфе. Хотя ладно, поехали. К зубцам тебя сегодня всё равно не пустят: небезопасно. Или ты на канатку хотела?

Аня посмотрела на хвост очереди, выстроившейся к вагончикам над затянутой туманом яйлой, на розовато-серые зубцы Ай-Петри, проткнувшие облака, на лошадь, косившую закровеневшим глазом. Под уздцы ее держал высокий человек в рыбацком плаще с надвинутым на глаза капюшоном с табличкой «Прогулка по яйле! Чеховский маршрут»; из-под ворота плаща виднелась желтая поддевка.

– С этим не езди только – городской сумасшедший! – предостерег Мартын.

Аня вспомнила старуху, лежавшую ничком на ламинате. Вывернутую крапчатую руку, широкое обручальное кольцо, вросшее в безымянный палец, запах мочи, кислой капусты, слежавшихся вещей. Недельный слой пыли. Засаленный край халата, бурый подол ночнушки. Руслана на коленях, с этим его взволнованным: «Бабуль? Ты живая?».

Отвернувшись от лошади, Аня сказала:

– Нет, конечно, поедем к Мариночке.

* * *