Белорусские поэты (XIX - начала XX века)

ЗМЕИНЫЙ ЦАРЬ

Темень. Бор сосновый мшист и дик. Смерть пришла уже ко мне… Ты зажгись, зари вечерней лик, В этой мглистой вышине. Страшно и тоскливо в час ночной Помирать. Шумит трава. Где-то дятла слышен стук глухой, Громко ухает сова. А умрешь — притиснут грудь пласты Глины. Встану ж на яру, Голову просуну сквозь кусты, Гляну в небо и умру. Скатится корона, побежит, Золотая, в серый мох. Крот могилу рыть мне заспешит, Пронесется ветра вздох. В небе встанет месяц-молодик, Заблестит роса в огне. Ты зажгись, зари вечерней лик, В этой мглистой вышине. <1910>

ВЕЧЕР

На небе месяц всплыл зеленый, Он вскоре станет снежно-бел. Над лесом, где вздыхают клены, На небе месяц всплыл зеленый. Мир спит, не видя в дреме сонной, Что свет за тучкой заблестел И в небе месяц всплыл зеленый, Что вскоре станет снежно-бел. <1910>

МОЯ ДУША

Моя душа — как ястреб дикий, Что рвется в небо на простор И вольных пташек ловит крики, — Моя душа — как ястреб дикий. Услышав их, стряхнет великий Свой сон, взлетит превыше гор, — Моя душа — как ястреб дикий, Что рвется в небо на простор. <1910>

НАД МОРЕМ

Вчера еще бури раскаты Гремели, выл яростный ветер, И чайки метались над морем, Как белые снежные хлопья, И темно-зеленые волны Взлетали живою стеною, Рассыпавши белые кудри. Взлетали, катились по морю, Одна за другой набегали На дикий, обрывистый берег. И бурые скалы дрожали От силы их тяжких ударов, На грудь принимая и в брызги Дробя ледяные громады. А буря стонала, и волны Под грохот и гул погибали Так весело, гордо и вольно, Не думая даже о смерти. И я был веселым и гордым, И чувство свободы волною Меня поднимало высоко, Сердечную тину смывая. Всё то, что годами под спудом Лежало в глубокой дремоте, Теперь пробудилося разом И стало могучим и цельным. Я чувствовал в это мгновенье, Что стал я свободным и сильным, Я знал, что и я — человек. ……………………………… Промчалась суровая буря, А море еще не утихло. В безбрежном свинцовом просторе Повсюду вздымаются волны, Бегут без надежды, без воли, Понуро влекутся на берег, Бессильно вползают на скалы И гибнут с ворчаньем глухим. Мне жалко вас, хмурые волны! Мне жаль вас всем сердцем усталым, Душою, уже опустевшей: Вы — сестры родные мои! <1910>

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ «НАШЕЙ НИВЫ»

Примите привет в день рожденья газеты! Я вас поздравляю от сердца всего! За вами народ поднимается к свету, Ведите ж и дальше его. Что б жизнь ни несла вам, но прямо и смело Идите повсюду будить вы народ И дружно трудитесь всем духом и телом, Итог подведем через год! <1910>

ЛЕШИЙ («Я спокойно дремлю под горой меж кустов…»)

Я спокойно дремлю под горой меж кустов, Лес притихнул — ни шума, ни шепота. Только чую в тиши надо мной звон подков, Смутно слышу гул конского топота. Разве гукнуть, чтоб эхо по лесу неслось, Чтобы кто-нибудь, с грудью разбитою, Задыхался в крови, чтоб опять довелось Мне всю ночь хохотать под ракитою?! <1910>

НАД МОГИЛОЙ МУЖИКА

Спи, бедняга! Только гроб тебе достался, Гроб один — труду бессонному цена. Всю-то жизнь свою с землею ты тягался — Час пришел, и вот — осилила она! Грудь пластом тяжелой глины придавила И в глаза твои насыпала песку… Так зачем, скажи, холодная могила, Было с жизнью век тягаться мужику? Июнь 1910

КРИТИКУ

Напрасно ловите вы в сетку мотылька, Чтоб лучше крылья разглядеть: Ударит и помнет их сеть, И вмиг узор сотрет неловкая рука. Июнь 1910

«Живая куколка! Не душу и не сердце…»

Живая куколка! Не душу и не сердце Я так в Вас полюбил, а голоса красу, Да милую игру шопеновского скерцо, И очи синие, и русую косу. Вот поженились мы, и вот Вы мать, и Ваше Дитя во чреве день за днем растет. Вы мне милы — и нет оправы краше К той новой книге жизни, что придет. Июнь 1910

БУДУЩАЯ МАТЬ

Вечер тихий как-то просто Завершает бытие. Аист белый, чернохвостый Полетел в гнездо свое. Я иду такой порою, Грузный шаг держу ровней, Вечер веет тишиною. Всё же что-то слышно в ней. Может, это чует ухо — Аист в вышине летит, Иль ребенка сердце глухо, Глухо так во мне стучит. Июнь 1910

«Скрыта в поле цветами могила…»

Скрыта в поле цветами могила, Заросла всюду дикой травой, Да и память людская забыла, Кто находится тут под землей. И наверно, никто не узнает, Что не просто песчаный курган, А давно здесь могила степная Поднялась, где бушует бурьян. Да не так ли от вас я скрываю Речи блеск, не довел до сердец И печаль, что мне грудь разрывает, От которой так чахнет певец? Июнь 1910

«Вот и ночь. Засверкали слезами высоты немые…»

Вот и ночь. Засверкали слезами высоты немые, Жадно тянут росу зеленя запыленные хлеба. Только росы падут, раскрываются краски ночные, Раскрывается сердце мое под слезинками неба. И не высказать мне, как в ту пору оно потеплело, Как доверчиво, нежно горячие речи шептало; Но безмолвное небо, услыша их, всё потемнело, И слеза покатилась по тучам и в сумрак упала. 1910

«Тихие мои все песни, темные, как уголь черный…»

Тихие мои все песни, темные, как уголь черный, Но они заблещут жаром, если их в огне мученья Раскалит душа моя; А погаснет — заиграют, словно самоцветов зерна, И, застывши, превратятся в драгоценные каменья В час, как лягу в землю я. 1910

РОМАНС («Не найти мне покоя ни темною ночью, ни днем…»)

Не найти мне покоя ни темною ночью, ни днем, Ведь любовь меня мучает, жжет нестерпимым огнем. Всё же знаю: чтоб боль от ожога скорей заглушить, Надо только на рану холодной земли положить. Мне, наверно, придется накрыться землею сырой, Чтоб мученья унять и забыть ту, любимую мной. 1910

«Этот источник, что раньше волну свою нес к океану…»

Этот источник, что раньше волну свою нес к океану, Высох, и нет уж его — не ласкают дрожащие струи Мощную грудь океана, ввысь улетели, на небо, Паром прозрачным, и там превратились они в стаю тучек. Только не могут они позабыть океан многошумный И в небесах — и теперь отражаются в глади зеркальной. 1910 (?)