Белые Мыши на Белом Снегу

– До свидания, - она взяла с вешалки пальто и поклонилась мне.
– До встречи...

Мы остались с дворником одни, и я ощутил вдруг мелкий, какой-то детский страх перед ним, и вместе с этим страхом внутри у меня ожило знакомое тепло, ровное, тлеющее, почти успокоительное.

– Кушетку-то я выкинул, - заметил дворник.
– И тот ремень тоже, совсем он истрепался. Знал бы, что ты еще зайдешь, оставил бы его специально для тебя. Ну да ничего, у меня другой есть, даже лучше - прочней, - он открыл дверцу желтого платяного шкафа.
– Вот этот подойдет? Настоящая кожа, совсем как офицерский...

– Да мне все равно, - я закрыл глаза, покачиваясь на стуле.

– Что ты будешь делать, если я уеду?
– усмехнулся он.
– Хочешь, если уеду, адрес тебе оставлю?.. Ну, ложись на кровать, что ли.

Не могу сказать, что мне нравится страдание, но я понимал - это необходимо, хотя бы для того, чтобы лишние мысли без остатка выветрились из головы, и можно было, наконец, отдать все свои долги, не терзаясь больше угрызениями совести.

В этот раз было значительно больнее, чем тогда, в детстве. То ли сказывался другой, более жесткий ремень, то ли дворник не столько выполнял мою просьбу, сколько вымещал на мне какое-то давнее раздражение - не знаю, во всяком случае, я едва сдерживался, чтобы не вскрикивать от каждого удара.

– Лежи тихо, - он замахнулся в очередной раз.
– Не хватало мне еще, чтобы жильцы управдому написали.

Восемь, девять, десять... я пытался считать, но обжигающая боль, казалось, парализовала мысли.

– Хватит!..
– я понял, что не выдержу.

– Ничего не хватит. Ты человек взрослый и грехи у тебя тоже взрослые, что же ты, хочешь, чтобы тебе по детской норме доставалось?..

И дальше - одиннадцать, двенадцать, тринадцать...

– Больно! Не надо больше!
– завопил я, пытаясь подняться.

– Тихо! Я знаю, что больно, - дворник с силой прижал мое лицо к жесткому шерстяному покрывалу.
– Ну-ка, рассказывай, что ты там натворил. Рассказывай, а то я не перестану.

Это неожиданное и незапланированное насилие мгновенно выбило меня из колеи, и почувствовал, как из глаз потекли слезы:

– Я не могу сказать! Зачем вам! Да перестаньте, пожалуйста, хватит!..

Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать...

– Гаденыш, - с веселой злостью отозвался дворник.
– Вот гаденыш какой! Да, больно, и это еще не все. А тому человеку, который из-за тебя страдает - ему не больно? Думаешь, я идиот? Не понимаю, во что на этот раз ты вляпался?..

– Ради Бога, перестаньте!
– я задыхался от боли и слез, но вырваться никак не мог, его каменная рука крепко удерживала меня за шею.
– Я все поправлю, я разберусь, только больше не надо!..

Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать...

И тут я "поплыл", но не так, как с Яной - тогда это было опьяняюще приятно, а сейчас у меня просто наступил шок, но само ощущение отрыва души от тела было очень похоже, и я успел удивиться, что такие разные вещи, как боль и наслаждение, вызывают у меня такую сходную реакцию.

Двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять...

Очнулся я от струек ледяной воды, разбивающихся о мой лоб, и открыл глаза. Дворник стоял со стаканом в руке и добродушно хмурился:

– Ну, ты как?

Я осторожно пошевелился, подвигал затекшими руками, перевернулся на спину и, морщась от боли, натянул брюки. Разговаривать с этим человеком мне совсем не хотелось.

– Нормально?
– он говорил ласково и мягко, словно с больным.
– Не обижайся, ты же сам просил.

– В разумных пределах, - я сел, потом встал на ватные ноги, заправил за пояс рубашку и потянулся к стулу за пиджаком.

– Я не просил надо мной издеваться. Хотя - спасибо, деньги свои вы отработали.

– Ну во-от!
– он огорченно поставил стакан на стол.
– Вот и делай после этого добро людям.

Я вспомнил какую-то давнюю сценку: затопленный солнцем летний день, старая голубятня, мы с Хилей, еще дети, сидим на теплой траве и смотрим вдаль, на синие в солнечном воздухе фабричные трубы. Меня кусает оса, в щеку, и Хиля, сдавливая изо всех сил двумя пальцами место укуса, бормочет с материнской озабоченностью: "Да потерпи ты, жало надо вынуть, что ты как маленький... это для твоего же блага".

– Спасибо, - повторил я, поправляя галстук.
– Мне уже пора, жене привет передавайте.

– Может, чаю еще?
– почти заискивающе сказал дворник.

– Ничего, я дома попью.

Странно, но Яна как-то отодвинулась в моем сознании на второй план, превратилась просто в девушку и больше почти не мучила, разве что немного, по инерции. Я знал, что уже освободился и - даже - полностью заплатил за свое так и не свершившееся преступление. А значит, оно и не свершится.

Дорога обратно совсем не запомнилась. Был пустой автобус, какая-то благообразная старушка наклонилась ко мне и спросила: "Сынок, тебе плохо?", а мне было никак, даже мороз словно исчез, остались лишь плоские снежные улицы, резкое солнце да шум мотора.

После обеда пришла Хиля, серьезная, немного бледная, и несказанно удивилась, застав меня дома, да еще в постели - я читал, закутавшись в одеяло.

– Милый мой, ты почему не на боксе? Нездоровится?
– она села рядом, погладила меня по голове, задержала руку на лбу.
– Температура у тебя?

– А ты как сходила?
– я понимал, что выгляжу больным, но на самом деле больным себя не чувствовал, просто - измученным.

– Да, как...
– Хиля поморщилась.
– Нескладно. Мама у нее красивая, породистая такая. А вот сестренка мне не понравилась, молодой человек к ней не пришел, так она нам чуть ли не истерику закатила. Да и подруга моя - тоже как-то странно себя вела, все в окно посматривала.

Мои глаза застыли, потому что я начал вдруг понимать смысл сказанного ею и ужаснулся.

– Хиля, а живут они где?

– В "девятке", - беспечно отозвалась моя жена.
– Знаешь, там есть такой страшно неуютный дом, "Пирамида"?..

* * *

Когда встречаются после долгой (или даже недолгой) разлуки два почти чужих друг другу человека, которых связывает общее прошлое, неминуемо начинается разговор в стиле "А ты помнишь?..". Такого разговора с Хилей я боялся, потому что помнил почти все, и особенно - наши счастливые дни, когда ничто не предвещало плохого конца.

– Ну как, Эрик?
– она улыбнулась, кольнув меня отблеском металлической коронки во рту.
– Как жизнь?

Я развел руками:

– Да все в порядке...

– Не знаешь, о чем говорить?
– Хиля проницательно наклонила голову.

Две мысли. Первая: она уезжает, и больше никогда в жизни я ее не увижу и не дождусь звонка. Вторая: ну и пусть.

– Зачем тебе туда?
– спросил я.
– Тут один человек мне сказал, что нас просто раскодировали. Дело не в том, верю я ему или нет, но можно же что-то сделать, тут врачи, психологи...