Белые Мыши на Белом Снегу

Я виноват перед тобой, но даже не знаю, раскаиваюсь ли, потому что я подарил тебе сказку. Второго раза не будет, все уже кончилось.

Знаешь, придумывая для тебя волшебную страну, в которой якобы живу, я словно возвращался в собственное детство, в маленький мир свободной от всяких рамок фантазии. Мне даже нравилось! А на самом-то деле не было никакого эксперимента и нет никакой другой страны, где тоже живут русские - ничего нет. Все приборы собрали мои друзья, изобретатели, а кусок фильма, который ты видела, был просто заранее записан на пленку. Прости меня, девочка.

Надеюсь, ты сохранишь обо мне хоть какие-то приятные воспоминания. Тебе не надо знать, где я живу в действительности, это огорчит тебя еще больше.

Ты все-таки простодушная. Поверила в то, что я не помню слов своего государственного гимна! А дело-то все в том, что среди моих друзей нет ни одного поэта, и некому было сочинить тебе стихи для правдоподобия.

Прощай и передавай привет мужу, он у тебя отличный парень, очень чистый и добрый. Желаю вам красивого ребенка, и чтобы этот ребенок только радовал вас.

Вечно твой Зиманский".

Через пару дней, ничего не объясняя, Хиля сделала аборт.

* * *

Я жив - но меня уже нет. Я в плену у какой-то тягостной пустоты, из которой нет выхода. Мне ничего не удалось - даже совершить подвиг. И ничего у меня не осталось - даже Хили, которую когда-то я, кажется, любил. Мне дадут инвалидность, потому что без глаза я не смогу возиться со своими бумажками, и настанет для меня ровная пора без радостей, потрясений, событий - только книги, одиночество, бесконечное бесплатное катание на автобусе, а потом - старость, которой я не хочу и боюсь. У меня не будет семьи, ребенка - кому я такой нужен? И я даже не узнаю, что происходит вокруг меня на самом деле, потому что сознание мое раз и навсегда приняло единственное толкование событий, другого быть не может. Я не увижу мир, из которого дошла пришла странная картинка на экране "телевизора", потому что больше ни один поезд не отправится отсюда на ту сторону.

Ничего больше не будет...

Я стоял, уткнувшись лбом в холодную стену, и прислушивался к шероховатой тишине в нереальной надежде, что сейчас явится кто-то сильный и умный и спасет меня. Должно же это когда-нибудь случиться!

Мысли мои неожиданно изменили направление, и я поднял голову. Там, наверху, наверное, уже расчистили завал, включили лифт, и сейчас Мила в своей обычной пулеметной манере объясняет какому-нибудь мужественному офицеру, что хороший парень Эрик поперся сдуру спасать человечество, и искать беднягу следует на самом нижнем уровне, там, где ходят скрытые от посторонних глаз поезда. А может быть, она все еще плачет над телом отца, и Лемеш пытается шутить, чтобы хоть немного отвлечь ее, вызывая своими шутками новые слезы. Может быть, никто пока не пришел, но они непременно придут, не сейчас, так через двадцать минут, полчаса, час... В конце концов, главное - надеяться...

А еще - и эта мысль чуть-чуть согрела меня - Мила, наверное, обо мне хоть немного, но думает, ведь отец умер, а я - жив.

Я представил ее лицо - на снимке и в реальности, мысленно коснулся гладкой щеки, поправил яркие каштановые волосы, и даже такое бестелесное прикосновение залило меня теплом.

Она нужна мне - пусть даже я ее совершенно не знаю. Кем бы она ни оказалась - холодной стервой или нежным беззащитным ребенком - я все равно хочу быть с ней. Дело даже не в странной цветной картинке, где она кричит, извиваясь и катая по белой подушке растрепанную голову (ей не больно и не страшно, это что-то совсем другое, и она повторяет, задыхаясь: "Еще, еще, пожалуйста, миленький, еще!"), а просто, наверное, я окончательно потерял связь со своим прошлым и будущим и превратился в человека, живущего только сейчас - и только здесь...

Тончайший звук разбудил меня, и я с удивлением и испугом уставился на свой оттопыренный карман: там попискивало найденное в коридоре маленькое устройство с антенной, о котором я совершенно забыл. Интересно, что это? С виду похоже на телефонную трубку с экраном и кнопками, и пищит почти как настоящий телефон - что будет, если сказать: "Алло"?

Осторожно, словно боясь спугнуть звонок, я дотянулся до кармана, выудил вещицу и увидел, что на экране, горящем пронзительным оранжевым светом, мигает всего одно слово: "Спецканал".

– Алло!
– сказал я. Никакого ответа.

Ага, тут кнопки. На одной - изображение крохотной зеленой трубки, на другой - такая же трубка, но красная. Везде и всегда зеленый цвет означает разрешение, красный - запрет. Я надавил на зеленую и повторил, поднеся устройство к уху:

– Алло!

– Ты почему так долго не берешь?!
– возмутились там и заговорили быстро и деловито.
– Значит так, Лева, успокаивай как-нибудь народ - по всем линиям отбой. Та сторона не может нас принять - не дают "добро", вроде руководство опять сменилось. Пихают туда-сюда, мать их за ногу!.. Что молчишь? Я сам не ожидал, да только главный на меня рявкнул - и все. С ним не поговоришь... Эй, ты чего?

– Слушаю, - тихо сказал я, боясь поверить своей расцветающей радости.

– Слышно тебя плохо, - сердито попенял голос.
– Отойди от генератора, или где ты там стоишь... У вас нормально, по плану? Поезд пойдет до Шилки и там встанет на прикол, скажи Артемьеву. И этим, местным, как-нибудь объясните, чтоб не буянили. Ты у нас мастер сочинять - вот и сочини.

– А нам куда деваться?
– все так же тихо спросил я.

– Куда!
– взорвался голос.
– В задницу, вот куда! Сможешь - линяй оттуда на все четыре стороны. Не нужны мы больше! Все!.. Я не удивлюсь, если связь вырубят - дорого это, передатчик здесь обслуживать. И ты не удивляйся. К этому все и шло: то денег нет, то директор в отпуске... Все равно без толку. Да ладно, все фигня по сравнению с термоядерной войной. Ты же всегда хотел тут остаться.

Я уже улыбался, почти пьяный от этой новости:

– А остальным... остальным ты не звонил?

– Кому - остальным?
– изумился голос.
– А у кого еще труба осталась, кроме тебя-то?.. Эй, Лева? Ты вообще о чем?... Ты - кто?!
– он взвизгнул.
– Ах ты, сука, ты что с Левкой сделал?!.. Я из-под земли тебя достану, мразь совковая!.. Ах... ах, сука!..
– у него не хватило дыхания.

– Лева твой жив и здоров, - ответил я, - наверное, сейчас ползает по коридорам, эту штуку ищет. Выронил он ее и не заметил. Маленькая очень.

Он все еще пытался что-то сказать, искал слова пожестче, может быть, собирался просить о помощи, но потом передумал и выдохнул:

– Ну и хрен с вами со всеми.

Я подождал - больше ничего не было. Поглядел на экран - там светилось: "Конец вызова". Он просто отключился.

Не ликование, не восторг, не счастье, а блаженное, тихое спокойствие опустилось на меня, словно я стоял в зале суда, ожидая сурового приговора, а судья со своей трибуны объявил о помиловании. Снова случайность: я оказался к этих катакомбах в нужный момент, нашел странный нездешний телефон и - вместо неведомого Левы - узнал страшную для чужаков новость. Значит, не зря полез я сюда, не зря вообще все это со мной произошло - то, что знаю я, станет для них сюрпризом, там, в Шилке.

Остается лишь сообщить военным, но как? А если - прямо сейчас взять и позвонить?

Неловко двигая связанными руками, я набрал всем известный номер Управления Дознания, но на экране засветилось: "Ошибка связи". Попытался позвонить в свою контору - тот же результат. Пожарная команда, "скорая помощь", патруль, городская справочная - везде "ошибка". Аппарат упорно отказывался мне помочь. Но должен же он соединять хоть с каким-то номером?..

Почти в отчаянии, тщетно уговаривая себя не волноваться, я принялся давить на все кнопки подряд, надеясь найти разгадку. Мной двигала мысль: обычно возле каждого телефонного аппарата, будь то в конторе или даже у автоматов на вокзале, обязательно лежит тонкая книжка справочника, но здесь случай другой: телефон всегда со своим хозяином, а значит, ему либо приходится всюду таскать блокнот с заветными номерами, либо этот блокнот находится в самом телефоне! После "телевизора", который притащил к нам когда-то Зиманский, я не удивился бы и такому чуду.