Белый, белый снег… (сборник)
Шрифт:
– Да, будка что надо…
Тимка молчал, потрясенный увиденным. Спрятавшись на нарах за Борисенком, он до сих пор не мог придти в себя.
Я тоже был подавлен… Пока этот зверь оставался безликим, он как-то не очень страшил. Ну, подумаешь, медведь… Приходилось встречаться, чего особенного? Зверь, как зверь… А тут вдруг стало неуютно. Слишком уж нагло он себя вел, слишком самоуверенно. Как будто чувствовал свое превосходство.
В памяти, как нарочно всплыл прочитанный в журнале случай, когда медведь с прострелянным сердцем пробежал еще более ста метров. В шоке, агонии, но все же… А если бы кто встретился ему на пути? Да и попробуй, попади точно в сердце. Глухарь-то после верного выстрела и то не всегда сразу упадет. А тут такая машина…
«Вот это охота у нас, получается, – невесело подумал я. – Не поймешь, кто на кого охотится».
Мы просидели еще какое-то время в напряжении, но потом усталость взяла свое.
– Надо спать, – сказал Борисенок, светя в темноте малиновым сигаретным огоньком. – Иначе завтра тяжело будет.
Мы согласились… В конце концов с нами собака. Если что – залает. Да и просто так сюда не попадешь. Мы все-таки под надежной защитой. А то, что медведь в окно заглянул – так чего не бывает? Выжился зверь из ума, не понимает, что творит… Ничего, завтра мы ему мозги вправим!
– Утро вечера мудренее, – сказал я. – Давайте попробуем уснуть.
В обнимку с ружьями мы повалились на нары. Только сейчас я ощутил неимоверную усталость. Все-таки целый день в лесу, на ногах.
6
Проснулся как от толчка… Внутри словно пружина сработала: только открыл глаза – сразу принял вертикальное положение. Сел на нары с ружьем наизготовку… Остальные тоже зашевелились.
В мутном проеме окна брезжило хмурое утро. И это обстоятельство внушало оптимизм. В бледном свете наступающего дня растворились все ночные страхи.
Абрек заскребся лапами в дверь, просясь на волю. Мы приготовились к выходу… Несмотря на то, что прежний ужас исчез, мы вели себя предельно осторожно.
Выходить решили так: сначала выпускаем Абрека, потом выскакиваю я, следом – Борисенок с Тимкой. В этом был свой резон… Если даже медведь никуда не ушел и сидит в засаде, собака его все равно почует и даст знать. Моя задача – быстро определить его местонахождение, сделать два выстрела и немедленно лечь, чтобы не попасть под пули идущих сзади. Перезарядиться я все равно не успею, а десятизарядный «Тигр» Борисенка подстрахует надежно. Если даже я в спешке промажу, то десять пуль по обозначенной цели – это гарантия… Ну, и на Тимке – контрольный выстрел.
Я осторожно вытащил из дверной ручки закопченную кочергу. Абрек нетерпеливо заерзал у порога.
– Внимание… – чуть слышно сказал я. – Вперед!
Абрек бросился в распахнутую дверь. Выждав пару секунд, я выскочил следом… Курки взведены, палец на спусковом крючке. Стволы очертили дугу с угла на угол – никого. Собака молчит… Пнул ногой вторую дверь и вместе с Абреком вылетел на улицу. Влево, вправо – никого…
– Гав!
Я мгновенно развернулся на сто восемьдесят градусов.
– Фу-у-у-у!.. – перевел дух. Собака гавкнула на ночных следах.
– Э-эй! – крикнул я запоздавшим напарникам. – Выходи!.. Дурак он, что ли до утра здесь сидеть?!
Борисенок с Тимкой вышли на улицу. Абрек обежал вокруг избушки и успокоился.
– Что у тебя с лицом? – сказал я Борисенку, увидев его измазанную сажей физиономию.
– На себя посмотри, – ответил он.
Под навесом, рядом с умывальником был осколок зеркала. Я посмотрелся туда и прыснул… Все лицо было в саже. Это мы с Борисенком измазались о кочергу, которую он сначала вставил в двери, а я потом вынимал. И только сейчас, при свете дня это стало видно.
Борисенок тоже сунулся к зеркалу и тоже рассмеялся. Глядя на нас, захохотал и Тимка… И так мы стояли втроем и ржали, не в силах остановиться. Абрек с изумлением смотрел на нас.
Не помню, когда я в последний раз так смеялся… Конечно, это была ответная реакция на ночные страхи. Но мы не думали об этом, а просто смеялись, потому что нам было смешно.
Просмеявшись, я почувствовал необыкновенную легкость. Словно камень свалился с души. Появился даже какой-то кураж… Значит вызов брошен? Хорошо, мы его принимаем. И еще поглядим, кто кого!
Я хотел умыться, но воды в умывальнике не оказалось – один лед. Пришлось оттирать лицо снегом.
– Здесь родник есть, – сказал Борисенок. – Вон, за елками… Тимоха, бери ведро!
Они отправились за водой, а я принялся разводить костер. Чайку бы попить, сейчас не мешало.
Нащипав топором сухой лучины, я сунул под нее бересты и чиркнул спичкой. Когда огонь чуть окреп, в ход пошли толстые поленья. Вскоре костер полыхал жарким пламенем.
Тимка принес из избы черный от копоти чайник, налил в него свежей родниковой воды.
Кострище было оборудовано двумя металлическими рогатинами и брошенной поперек стальной трубой. На трубе болтался железный крючок. Я повесил чайник над костром.
Завтракали в избушке и заодно обсуждали предстоящую охоту.
– В какую сторону он интересно отправился? – рассуждал Борисенок. – Если к Черному озеру, то хорошо. Там места высокие, чистые… Плохо, если к болоту. Сплошные заросли…Там его так просто не возьмешь.
– Скорее всего, он туда и ушел, – сказал я. – Чего ему по чистому месту расхаживать? Там не укроешься.
– Вот охотнички! – усмехнулся Борисенок. – Наготово вчера зверь к ним пришел. Бери, не хочу!.. Нет, спрятались в избушке… Теперь вот бегай за ним.
– А кто первый дверь на кочергу закрыл? – съязвил Тимка.
– Ты, умник, помалкивай! – одернул его Борисенок. – И запомни… В лесу наперед батьки не суйся. На медведя идем… Понял?
– Понял.
– Ну, раз все понятно, тогда – вперед!
Выпавший под утро снег, запорошил медвежьи следы, оставив только глубокие неровные ямки. Но видно их было хорошо… Поэтому шли мы довольно быстро.
Абрек принюхивался, иногда совал нос в старый след, громко фыркал, выдувая из ноздрей набившийся снег, и бежал дальше. Вскоре стало ясно, что медведь направился туда, куда нам меньше всего хотелось – к болоту, на старые гари. Кому хоть раз доводилось ползать зимой по старым, заросшим гарям – тот знает, что это такое. Там и летом-то не пройдешь…Обгоревшие во время лесного пожара деревья, со временем, падая, образовывают сплошные завалы. Потом эти завалы прорастают густым молодым подлеском – шагу не ступить. А когда все это заваливает снегом, то армейская полоса препятствий в сравнении кажется детской забавой.
Оставалось надеяться, что мы нагоним зверя раньше, чем он сунется в эти гари.
– Гав-гав-гав-гав! – неожиданно часто и яростно залаял впереди Абрек.
Мы с Борисенком остановились, поджидая отставшего Тимку.
– Ну, что?.. – Борисенок лязгнул затвором, загоняя патрон в патронник. – Поквитаемся за ночку?
– Поквитаемся.
Я переломил ружье, проверил на всякий случай, те ли заряды у меня в стволах. Чтобы в нужный момент не пальнуть по медведю дробью на рябчика… Передвинул под курткой патронташ на поясе, так, чтобы пули были под правой рукой.
Подбежал запыхавшийся Тимка. Весь с ног до головы в снегу, только щеки краснеют.
– Не отставай, – сказал я. – Пока держимся вместе, а там – по обстановке.
– Ружье-то хоть зарядил? – поинтересовался Борисенок.
– Угу, – кивнул Тимка, отряхивая снег с рукава.
Лай быстро удалялся. Мы бросились следом, чтобы не отстать… Это осенью, особенно когда листва опадет, лай собак слышен далеко. А зимой, из-за снега, даже ружейный выстрел в тридцати шагах – не громче звука пробки от шампанского.
В ельнике наткнулись на свежий след. На свежем снегу отчетливо отпечатались огромные когтистые лапы. Видно было, что зверь шел прыжками… Рядом – следы собаки.
– Абрек его с лежки поднял, – заметил Борисенок. – Во маханул! Не угнаться…
– Вот это лапища! – покачал головой Тимка.
Мы довольно долго пробирались по заснеженному лесу, пока наконец не поняли, что лай слышится с одного места.
– Все, – вполголоса предупредил я. – Сейчас не ломитесь… Осторожно.
Шаг за шагом мы приближались к месту, где Абрек облаивал зверя. Ближе, ближе… Уже совсем рядом.
Наконец я увидел собаку. Черный окрас Абрека хорошо был заметен на снегу. Пес крутился возле невысоких елочек, яростно лаял, смело бросался вперед и ловко отскакивал.
– Видишь? – в самое ухо прошептал мне Борисенок, уколов жесткой щетиной.
– Нет, – честно признался я.
– Во-о-он, морда торчит… Видишь?
Я присмотрелся. Точно… Из-под выворотня, окруженного тесной стеной засыпанных снегом елочек, выглядывала медвежья голова. Издалека зверь показался не таким уж и
огромным. А смелость Абрека, с какой он атаковал косолапого, придала нам еще большей уверенности.– Обходи его слева, – чуть шевеля губами, произнес Борисенок. – А мы с Тимкой отсюда… Ветер с той стороны…
Под неистовый лай Абрека, мы осторожно стали подбираться к зверю. Я уже был на расстоянии верного выстрела, но обзор закрывала мелкая поросль осины. Стрелять сквозь ветки я не хотел… Пришлось думать, как выйти на более выгодную позицию.
Неподалеку я увидел возвышение. Заросли там были пореже, и обзор был лучше. Стараясь двигаться бесшумно, я сделал пару шагов. И вдруг…
– Р-р-ра-а-а-уф! – рявкнул грозно медведь и вздыбился.
На секунду он стал выше окружавших его елочек. Черный, огромный, страшный… Зверь стремительно кинулся вперед, снег фонтаном брызнул в разные стороны и неистовый лай Абрека оборвался щенячьим визгом.
– И-и-и-и!.. Ай-ай!..
– Абре-э-эк! – услышал я отчаянный Тимкин крик. Вслед за тем глухо ударил ружейный выстрел… Потом послышались два резких сухих щелчка борисенковского карабина.
Я ломанулся прямо через заснеженную поросль осинника. И увидел только черную, на мгновенье мелькнувшую, тень убегавшего зверя.
На взрытом, окровавленном снегу неподвижным пятном темнел силуэт Абрека. Мы подбежали к нему почти одновременно.
– Абрек, Абрек! – дрожащим голосом произнес Тимка, боясь прикоснуться к нему рукой.
Мы все еще надеялись на чудо. Но чуда не произошло… Снег под собакой быстро краснел. Широко открытый рот с вывалившимся лиловым языком изредка хватал морозный воздух, впалый бок приподнимался и опадал… Но глаза с черными огромными зрачками были неподвижны. Судорожные вздохи становились все реже.
Тимка попытался взять собаку на руки, но ему это не сразу удалось. Он весь перепачкался в крови, и не знал, что делать. Голова Абрека бессильно свисала, вытянутые лапы болтались…
Я сломал несколько хвойных веток, отряхнул их от снега, сделал подстилку. Тимка бережно положил на нее собаку. В глазах у парня стояли слезы.
– Его в лечебницу надо… Ему операцию сделают.
Мы молчали и прятали глаза. В тайге суровые законы… Обычно, когда до людского жилья десятки километров, у охотников в подобных случаях только один выход – пристрелить, чтобы собака не мучилась. Но здесь уже и так счет шел на минуты.
– Будь мужчиной, Тимофей, – сказал я. – Он умирает…
Тимка посмотрел на меня. Из-под ресниц по щеке скользнула слезинка.
– Лучше бы я его продал, – прерывисто вздохнул паренек и отвернулся.Мы похоронили Абрека под тем самым выворотнем, где он облаивал медведя, забросав еловыми ветками и снегом. Земля уже промерзла и не поддавалась… Постояли немного над могильным холмом, помолчали. Потом подняли вверх стволы и прощальным залпом отдали последний долг нашему четвероногому другу.
Сумерки опустились на тайгу… В азарте погони мы и не заметили, как далеко забрались. Вернуться в избушку засветло было невозможно. Оставалось одно – ночевать прямо в лесу.
Все оставшееся относительно светлое время мы потратили на поиски подходящего места. Это оказалось не так просто… Надо чтобы и ветер не продувал, и не в болотине, и дров чтобы было достаточно. Ну, и самое главное, чтобы обзор был подходящий. Ведь медведь так и ушел от нас невредимым. Мы потом специально прошли по следам, посмотрели. Все три выстрела, которые сделали Борисенок и Тимка, прошли мимо цели… Поэтому мы очень тщательно выбирали место, думая прежде всего о своей безопасности.
Наконец, когда уже почти совсем стемнело, мы нашли хороший участок в высоком старом ельнике. Там практически не было подлеска. Мощные высокие деревья стояли друг от друга на довольно большом расстоянии, и в то же время ветви над головой почти закрывали небо. Но ветви на этих могучих елях начинались не сразу от земли, а только метров с трех-четырех, если не выше. Поэтому обзор во все стороны был отличный. Одно плохо… Сухие дрова и хвою на подстилку пришлось таскать издалека. Это было тяжело и неудобно. Но тут уж выбирать не приходилось – либо удобство, либо безопасность.
Повезло еще, что место это было высокое, и промерзшая земля не сочилась болотной водой. Мы просто распорхали снег, которого тут, кстати сказать, было немного, и прямо на земле устроили свои лежанки… В самый низ положили обструганные еловые стволы, толщиной в руку, а поверх навалили елового лапника. Вот постель и готова.
С дровами оказалось сложнее. Мало того, что требовалось найти такой сушняк, который давал бы устойчивое ровное тепло, не чадил и не прогорал в минуту… Так еще надо было заготовить дров столько, чтобы хватило на всю долгую морозную ночь. А темнота в это время на севере стоит долго: от заката до рассвета – почти пятнадцать часов.
Запылал костер… Отсветы яркого пламени красноватыми бликами заплясали на снегу. Вокруг сразу стало темнее.
Если сначала чуть-чуть посмотреть на огонь, а потом – в лес, то ничего там не увидишь. А если даже и не смотреть на огонь – все равно дальше десяти метров сплошной мрак. Неприятно… Особенно, если учесть, что где-то рядом бродит громадное лесное чудовище – безжалостное, сильное, хитрое…
Продуктов у нас с собой было немного. Чтобы не таскать лишнего, большую часть припасов оставили в избушке. Мы ведь не планировали ночевать в лесу… Но, если честно, есть особо и не хотелось. Сказывалась, видимо, сильная усталость и нервное напряжение от предстоящей ночевки. Сейчас надежной защиты в виде крепких стен у нас не было и предсказать, что принесет с собой ночь, не мог никто… Больше всего донимала жажда. Поскольку открытой воды поблизости не наблюдалось, для этой цели пришлось использовать топленый снег. Это было долго… Доверху набитый снегом котелок после подогрева давал жидкости только на донышке. Приходилось снова и снова набивать его, пока вода, наконец, не поднималась доверху. Вкус у снежной воды был непривычным, слегка пресноватым, но когда сильно хочешь пить – это уже не важно.
Спать решили по очереди: двое отдыхают – третий бодрствует. Это было необходимо, чтобы все время поддерживать костер. Ну, и в целях безопасности – тоже не лишнее… Первым на вахту заступил Борисенок. Потом должен был сменить его я, а меня – Тимка. Смена – через каждые три часа.
Нам предстояла длинная, холодная и тревожная ночь. Свое оружие каждый держал при себе. Это немного успокаивало, хотя и не давало полной уверенности. Все равно холодок опасности таился в каждом из нас. Сознание того, что в любой момент из темноты на тебя может обрушиться нечто жуткое и ужасное – не позволяло расслабиться ни на минуту.
Я лежал на боку и смотрел в огонь. Костер горел ровным оранжевым пламенем, слегка потрескивал, стреляя красными легкими искрами. Жар от него приятно согревал лицо и кисти рук. Колени тоже чувствовали живительное тепло… А спину в это время обдавало холодом.
Поднявшийся ветер разогнал облака, и в просветы между еловыми ветками проглянуло звездное небо. Мороз к ночи усилился. По моим ощущениям было где-то в районе градусов десяти… Когда ты идешь по лесу, и большой мороз тебе не страшен. Иной раз даже жарко бывает. Но стоит только остановиться – и все меняется. Спасти от холода не в силах даже пылающий костер.
Я смежил глаза и попытался уснуть. Это надо было сделать. Потому что завтра снова предстоял нелегкий день. А не спавшему человеку невозможно выдерживать такие нагрузки.
От влажной одежды шел пар. Но раздеться и посушиться не представлялось возможным. Это ведь не летом. Слишком холодно было… Да и усталость давала о себе знать.
Чтобы отвлечься, начал думать о разном. На ум пришло недавно прочитанное. О диверсантах, времен Великой Отечественной войны. Им в тылу врага не разрешалось разводить костры. А рейды длились по нескольку суток. В том числе и зимой – в двадцатиградусные морозы. Вот где людям было действительно тяжело… У нас, по сравнению с ними – курорт… Жаркий костер, горячий чай, да и медведь, какой бы страшный ни был – это все же не батальон «егерей» с автоматами.