Белый шиповник. Сборник повестей

Но коровка взяла и отодвинулась.

– Ты что?
– сказал Петька, следуя за ней “гусиным шагом” и волоча ведро.

Корова отодвинулась ещё раз и закрыла собою дверь.

– Вот дурная! Ну-ко! Ну-ко!
– И он попытался поймать тёплое и голое вымя.

– Бу-у-у-у!
– сказала корова грозно и обернула к Петьке рога.

– Ма… ма… мамочка, - похолодел Петька, понимая, что из коровника ему живым не выйти. Огромные острые рога направились прямо в его живот.
– Мамочка!
– вякнул Петька и закрылся ведром.

– Эй, Петя! Где вы?
– услышал он девчоночий голос.

– Ау! Где вы? Это я, Катя!

– Здесь!
– сказал Петька, несказанно обрадовавшись этому голосу.
– Вот, понимаешь, хотел корову подоить - бабке помочь!

– А зачем её доить?
– удивилась девочка, открывая дверь.
– Разве её утром не доили? Её теперь только часов в шесть доить нужно. Сейчас у неё и молока-то нет. Марусенька моя хорошая! На-ко, я тебе хлебушка припасла!
– Корова потянулась к девочке успокоенно и доверчиво, аккуратно взяла хлеб и стала шумно двигать челюстями.

– Кушай, моя хорошая!
– приговаривала Катя, почёсывая её меж рогов. Петька бы тоже не отказался от куска хлеба с солью.
– А я бабушку с дедом Клавой встретила, они в Староверовку на митинг пошли.

– На какой митинг?
– спросил Петька, рад-радёхонек, что выбрался из хлева.

– Памяти погибших партизан. Их каратели к болоту прижали, а они отстреливались до последнего патрона. Все и погибли. Их в Староверовке похоронили. Восемь человек. Пятеро из нашей школы - комсомольцы. Пойдёмте?

– С удовольствием! Только я ещё не завтракал.

– Ух, как у вас душно! Так и угореть можно!
– сказала Катя, когда они вошли в горницу.
– Что ж вы заслонку-то не открыли?

Петька покраснел, но, к счастью, он был так перемазан сажей, что под её слоем ничего не было видно. Пока он умывался, Катя разогрела еду и накрыла стол. Петька ел, а она смотрела на него, подперев щёку рукой, совсем как бабушка Настя.

– Зайдём к нам? Может, папа приехал - нас на тракторе в Староверовку отвезёт, - сказала она, убирая тарелки.

Дом, в котором жила Катя, был недалеко - улицу перейти. Когда Петька вошёл в горницу, ему показалось, что он попал в детский сад. Две девчонки-близнецы что-то рисовали. Мальчишка лет семи крутил радиоприёмник. Другой, поменьше, хныкал, стоя в перевёрнутой табуретке. Ещё одного, грудного, качал на руках высокий, широкоплечий и русоголовый мужчина. Полная румяная женщина возилась у печки и ворчала на пацана, который сидел на горшке посреди комнаты.

– Дай молока!
– требовал он.

– Подой быка!
– отвечала мать.
– Отлепись от своего горшка! С утра приклеился!

– Это атомобиль!
– сказал мальчишка, загудел и поехал по половице на горшке.
– Дай молока!
– закричал он опять.

На Петьку уставилось шесть пар синих глаз. И в избе сразу стало тихо. А тот, что катался на горшке, поехал под стол от греха подальше.

– Это - Петя!
– объяснила Катя.
– Ну, на митинг-то поедем?

– А как же, - сказал отец, - одевай малышей.

– А ну, быстренько!
– захлопотала Катя, и в руках у неё замелькали чулки, валенки, рубашки. Она так ловко одевала малышей, что Петька от удивления рот открыл и пришёл в себя, когда его потянул за штанину малыш и сказал:

– Дядя! Ну-ко застегни мне лифчик назаду!

Глава десятая

“СЫНУШКА МОЙ, ГОРЬКИЙ!”

– Лайнер! Лайнер!
– пищала малышня, проезжая мимо дома деда Клавы.
– Поехали с нами!

Лайнер выскочил на дорогу. Залаял. Завертел хвостом. Сделал вид, что хочет вскочить в сани. Но прыгать не стал, а с деловым видом начал что-то вынюхивать на сугробах и вернулся во двор. Не такой это был пёс, чтобы в стужу куда-то бежать из теплой конуры.

Трещал тракторный мотор, крутились огромные колёса “беларуси”, и сани плыли в сугробах, подымая снежные буруны, будто это и не сани были вовсе, а торпедный катер. И уже кто-то из малышей кричал:

– Плава луля! Лева луля!
– и приставлял к глазам кулаки, словно смотрел в бинокль.

– А к нам на праздники корабли в Неву заходят!
– сказал Петька.

– Ой!
– вздохнула Катя.
– Да как же они помещаются - на мель не сядут и домов не зацепят?

– Сказала! Да ты знаешь, какая Нева большущая! Редкая птица долетит до середины!
– И тут же Петька спохватился, потому что Гоголя Катя тоже проходила в школе. Но она не заметила.

– А какие они, корабли?

– Большие! Высокие!

– Выше вон той сосны?

– Ха! Раза в три!

– Да как же они не переворачиваются?

А потому что у них остойчивость и балласт… Когда я ходил на корабле в Кронштадте!..
– Надо сказать, что Петька никогда не был ни на одном корабле, кроме речного трамвайчика. А побывать в Кронштадте было его заветной, но пока ещё несвершившейся мечтой.
– Когда мы были на корабле… - И он принялся рассказывать про остойчивость, про парусное вооружение, про броню…

Катя слушала нахмурившись и думала о том, какие всё-таки в городе умные люди живут! А этот Петя, наверное, умнее всех.

“А она хорошая, - думал Петька, - Сидит, слушает - такой рассказывать интересно! А наши девчонки из класса уже тысячу бы раз перебили”.

“Что ж я-то молчу как дура!” - думала Катя. И ей так захотелось чем-нибудь тоже удивить городского мальчика, который так много знает совершенно непонятных вещей.

– А у нас оборотни водились!
– сказала она.

– Как оборотни?
– не понял Петька.

– А так - целое село могло невидимым стать!
– сказала Катя отчаянно, потому что сама не очень верила в эту историю.

“Врёшь”, - чуть было не сказал Петька. Но не те у них с Катей были отношения, чтобы сказать такое слово. Кроме того, поскольку Петька сам был врун неисправимый, он как профессионал уважал чужую выдумку.

– Не может быть!
– только и сказал он вежливо.

– Ещё как может!
– На глазах у Кати навернулись слезинки, потому что уж больно неловко было ей отстаивать эту сомнительную сказку.
– Вот мы сейчас в Староверовку едем, там эти оборотни и жили! Староверами назывались. Они сюда от царя убежали. Послал царь слуг своих и полицейских, они приходят - деревня есть, а людей нету… Уйдут царские слуги - опять староверы появятся, вернутся - нету их! Так вот двести лет и не мог их царь обнаружить…