Белый шиповник. Сборник повестей

Глава четвёртая

В ГОСТЯХ У СЕБЯ

Можно было, конечно, упереться, закатить истерику и не ехать в эту деревню в пять дворов, но тогда завтра нужно идти на сбор.

– А там хоть телевизор-то есть?
– спросил Петька отца.

– Что?
– спросил отец.
– Какой телевизор?

– Обыкновенный, чтобы смотреть…

– Не уверен… Не знаю… - ответил отец рассеянно.

– Ну вот, - сказал Петька, - там от скуки сбесишься. Засядешь в избе с тараканами и сиди - радуйся. Два пенсионера…

Город готовился к Новому году. Симпатичные деды-морозы в витринах раскрывали мешки с подарками и сверкающими ёлочными игрушками. Электрики, стоя на подъёмниках, тянули через улицы электрические гирлянды.

– Мороженого хочешь?
– спросил вдруг отец.

– Батон на двадцать восемь копеек, - только и сумел от неожиданности сказать Петька. Мороженого он хотел всегда, в любое время года, при любой погоде. Но никогда ему не предлагал мороженого отец, да ещё зимой.

– Нет, брат, - сказал отец, - пойдём в мороженицу.

– В “Лягушатник” или в “Улыбку”?

– Какой ещё лягушатник?

– Да вон! Она внутри зелёным пластиком отделана, потому и “Лягушатник”.

– Нет, брат, пойдём в другую… Я угощаю!
– Но голос у отца был почему-то печальным.

Они долго ехали на трамвае, потом сошли у небольшого скверика. Огромная, словно срезанная, стона многоэтажного дома своим скучным, слепым, без окон, боком нависала над сквером, а к ней прилепился маленький павильон.

– Два по триста ассорти, - сказал отец волшебные слова, и у Петьки даже сдавило горло.

Разноцветные шарики истекали сиропом. Первые два Петька Столбов съел молча, не отвлекаясь и не торопясь. Потом перевёл дух и осмотрелся. Это была обыкновенная мороженица, и посетители в ней были обыкновенные. Вон бабушка с малышом…

– Ешь маленькими кусочками! Слышишь, кому говорю!

– Папа!
– сказал Петька.
– Почему мы приехали сюда?

– Почему?
– спросил отец, и Петька понял, что отец ждал итого вопроса.
– Почему мы приехали сюда? Ты уже взрослый, Петя… Мы приехали ко мне в гости. На этом месте стоял наш дом. Здесь я родился и до семи лет жил с мамой, папой и бабушкой… - Отец медленно разминал белые шарики ложечкой, и прожилки сиропа делали мороженое мраморным.
– А мороженица была вон в том доме, через дорогу, рядом со школой, где работала мама. И мороженое тогда было другое.

– Лучше?
– спросил тихонько Петька. Он спросил не потому, что его это интересовало, а потому, что отец замолчал и что-то чертил на столе, и было невыносимо вот так сидеть молча.

– А?
– поднял голову отец. Не лучше, другое… А потом наступило то лето. И меня первый раз отправили в пионерлагерь. Провожали с оркестром! И бабушка всё кричала мне, чтобы я купался около воспитателя и не ел немытые фрукты… А когда я после войны вернулся, ни бабушки, ни мамы, ни отца не было… И дома не было, а была большая воронка, загороженная забором. На заборе были плакаты: “Эх, встречай, с победой поздравляй!”, “Мы дошли до Берлина”. А мне всё казалось, что это не то место, что наш дом стоит где-то рядом, целый и невредимый… Ты ешь, ешь. А то у тебя всё растаяло.

Петька начал, давясь, глотать мороженое, потому что в горле торчал кол, и мороженое только набивалось в рот, и его было невозможно проглотить.

– А где же ты был в войну?
– спросил Петька.

– В оккупации был.

– Как это?

– Наш пионерлагерь был недалеко от границы, и мы сразу оказались в тылу у немцев. Правда, я их ни разу не видел. Прошёл слух, что всех ленинградских детей фашисты отправляют в Германию, и тогда местные жители стали нас прятать. Месяца через два нас завезли в такие леса и болота, что туда фашисты и полицаи нос боялись сунуть. Только тут другая была беда. Места глухие, дикие, людей почти нет. Деревни маленькие - три - пять домов, хутора, а не деревни. Жителям нас всех прокормить было трудно. Тогда нас разобрали по семьям. Ты поедешь к тем старикам, у которых всю войну жил я. Они мне заменили отца и мать. Ты к ним поедешь. Понял?

– Понял!

– Ещё мороженого хочешь?

– Хочу. А реставратор тоже с тобой жил?

– Нет. Коля был нашим пионервожатым. Он всю войну добывал продукты и кормил всех нас. Это вернейший человек!

Глава пятая

“СВЕТИЛА В ОКНА ТУСКЛОГО ВАГОНА…”

Верный человек чуть не опоздал к поезду. Они так неслись к вокзалу, что не успели ни о чём поговорить.

– Ты вот что, старик!
– кричал реставратор, когда Петька уже стоял в тамбуре вагона.
– Адрес у тебя в рюкзаке, на бумажке! Проводница тебя высадит! Клава тебя встретит! А телеграмму подал - всё будет нормально! Старик! Держи хвост морковкой! Старик!..

Он бежал за поездом, кричал, что не сказал самого главного. Что-то выкрикивал про скит… про деревню Староверовку… поминал какие-то книги… иконы…

Петька ничего не понял. Расстроился ещё больше. Пошёл к себе в купе и залез на верхнюю полку. Стучали колёса. Скрещивались за окном пути. Мигали семафоры. “Сидеть бы сейчас дома! Читать книжку! Или помогать капитану Никифорову ловить преступников”, - печально думал он.

Прямо перед Петькиной полкой четыре мужика резались в карты. Разговор шёл интересный и даже, как показалось мальчишке, героический. Да и вообще картёжники Столбову поправились. Широкоплечие! С обветренными лицами и хриплыми голосами. “Настоящие трапперы”, - подумал о них Петька, припомнив сразу и “Зверобоя” и “Последнего из могикан”, и даже “Дерсу Узала”…

– Счас лося… Лося надо брать, - говорил хрипло один из мужиков, упираясь мощным подбородком в воротник грубого свитера.
– Лось тут непуганый. А лось - это что? Это мясо! В городишко приедешь - с руками оторвут. Значит, содействие городу в обеспечении продуктами.

– А разве тут не заповедник?
– спросил его парень в очках и в жёлтой нейлоновой куртке, которую Петька сразу оценил: канадская или японская.

– Намёк понял!
– сказал хрипатый.
– Нет, дорогуша, тут не заповедник. Вот с вальта я и пойду! Не заповедник тут! И вот ещё вам в придачу. А вы каким промыслом живёте?

– Наука!
– сказал очкастый и засмеялся.
– Как это? Стас? Какая наука?

– Эта… - сказал его партнёр.
– Этнография! Во!

– Это как же? Вот наше дело исконное - охота. А вы, я извиняюся, как?

– Очень просто, - говорит очкастый и запевает: - “Я ехала домой, двурогая луна… светила в окна тусклого вагона”.

Петька смотрит на них с верхней полки с уважением, первый раз он видит этнографов.

– Вы, так сказать, собираете ценности материальные, а мы духовные. Вот вам дамочка! Тут деревни пустые стоят, а в них, знаете ли, пропадает всякая утварь, или, к примеру, иконы… Доски мы их называем, а это сейчас в большом ходу…

– Видал! Видал… - недобрым смехом засмеялся ещё один игрок, по виду тоже охотник.
– А потом “рус ляпти, рус балалайка…” Скалки, прялки…

– Именно, именно… - смеется очкарик.
– Не пропадать же этому в мёртвых деревнях… “Светила в окна тусклого вагона…”

– А в раньшее время церковных воров знаешь как убивали?
– интересуется тот, с недобрым смехом. И тоже запевает про двурогую луну.

– Так дикие люди были! Опьянённые дурманом религии, они видели в иконах так называемые святыни, а не произведения искусства… А мы возвращаем народу утраченное достояние.