Бенефис

Уехав на последний вызов за час до конца смены, Лизавета Петровна на пятиминутку не успела. Уже подходя к дому, она вспомнила, что через два часа надо везти Алексея на консультацию к бронхопульмонологу. «Интересно, собрался он или еще нет?», – подумала она, тут же вспомнив, что опять не позвонила в реанимацию, чтобы узнать о женщине, о которой совсем недавно говорил Козодоев.

«Не забыть бы позвонить», – вспомнила она еще раз, подходя к квартире.

Алексей встретил ее в передней, как часто делал в последнее время.

– Слышу, идешь тяжело. Значит, с запасами, – сказал он, отбирая у нее сумки.

Она всегда старалась после работы зайти на рынок. Он был хорошо выбрит. Коричневый, почти новый, костюм, который оставался здесь, в этой квартире, пока он отсутствовал, был ему теперь свободен. Но по-прежнему к лицу. И Лизавета Петровна отметила, как хорошо сочетается коричневое с яркой голубизной его глаз, чего раньше не замечала. И только привычная уже бледность да медленные, словно выверенные, движения напоминали о болезни. Еще о болезни напоминали крупные капли пота на лбу и подбородке, особенно, когда он волновался или оставался в квартире один. Но сейчас лицо было сухим, и Лизавета Петровна отметила – ночь прошла благополучно.

– У нас, между прочим, все есть, – как-то по-особому радостно сказал он, возвращаясь теперь из кухни в комнату.

– Всё-всё? – спросила она, уже сидя в древнем и слишком большом для малогабаритной квартиры, кресле-качалке, которое занимало одну восьмую часть большей комнаты.

Она много лет собиралась его выбросить, но так и не сделала этого. И в такие минуты, когда, возвращаясь с работы, она на короткое время присаживалась в него, чтобы отдохнуть, не жалела.

– Всё-всё? – опять спросила она, глядя в его необъятные голубые глаза, от короткого прямого взгляда которых она когда-то переставала дышать.

Сейчас она смотрела в них спокойно, не боясь показаться другой, неожиданной, не боясь разочаровать его или разочароваться самой. Но долгих взглядов все-таки избегала. «Ни к чему это», – думала она. И всегда в таких случаях что-нибудь говорила, чтобы не слышать, как в возникшей вдруг тишине появляется вакуум, и все, что есть вокруг – стол, телевизор, диван, пара репродукций на стенах, кресло-качалка и она сама, – в мгновенье перестает существовать. «Что было, то было», – думала она. Сейчас все по-другому.

– Ты не поверишь, – продолжал Алексей, присаживаясь напротив, на край дивана. – Мне вчера принесли пенсию за два месяца. И я ходил в магазин.

– Ну вот, я же говорила, – обрадовалась Лизавета Петровна. – Надо было только подождать, – медленно сказала она, вспоминая, как трудно было выхлопотать эту пенсию. Не имея точно выставленного диагноза, а значит, и права на инвалидность, он мог рассчитывать только на пенсию по выслуге лет. – Подожди. А ты что, сам ходил? – спохватившись, просила Лизавета Петровна.

– Сам. Меня Вовка надоумил. Звонил с какой-то «банки» в Северной Атлантике: «Иди, говорит, сам. Мать придет с суток никакая». Я и пошел.

– А чувствуешь себя как?

– Сегодня повеселей. Сегодня – солнышко, – отозвался Алексей.

Мячикова молча смотрела на него, стараясь понять, что же все-таки с ним. «Кашель. Ну, курит. Должно быть, бронхит. Еще слабость. Температуры не бывает. Во всяком случае, рентгенограмма, сделанная полтора месяца назад, никаких опасений не вызывает. Кардиограмма – тоже ничего особенного, – вспоминала она. – Но одышка, пот, бледность, частые смены настроения. Может, и правда – нервы», – опять думает она, чувствуя, что почти засыпает. – «Узнать бы, почему одышка. Надо спросить доктора Силина».

– Иди, отдыхай, – кивнул Алексей в сторону двери в смежную комнату.

Она поднялась и направилась в ванную.

– Да, Лиза, звонил доктор Силин, – вслед ей проговорил Алексей. – Извинялся. Консультации сегодня не будет. Перезвони ему. Он будет в два.

– Поняла, – сказала Лизавета Петровна, вспомнив, что да, консультация.

И каким-то отделом мозга обрадовалась, что этой самой консультации не будет. Прошло еще несколько минут и теперь, уже оказавшись в своей комнате на постели, она не заметила, как сон заполнил все, прилегающее к ней, Лизавете Петровне Мячиковой, пространство. Это была одна из самых первых «хрущевок», с двумя смежными комнатами, крохотной кухней, отделенной от большой комнаты фанерной дверью, и такой же крохотной, как кухня, ванной. Это была квартира, где когда-то жила их любовь, где родились их дети, а когда любовь ушла, все, что происходило в этой квартире потом, было освещено их прежним существованием в ней. Потому что, если уходит любовь, она все-таки не умирает. Но сейчас об этом не думалось. Слишком много всего пришлось пережить и перечувствовать, и все это было совсем рядом, в подсознании, готовое вот-вот выйти из-под контроля. И если бы ни круглосуточный режим работы, хроническая усталость, многолетнее смещение всех и всяких биологических ритмов, было бы еще труднее. А так все притупилось, умолкло, и свелось к короткой, простейшей формуле: дом – работа. Работа – дом. Сюда входили уборка, стирка, какое-то общение с детьми, приготовление пищи, а теперь еще – уход за человеком, который когда-то был ее мужем. Иногда думалось и о любви – кино по телевизору показывали или соседка замуж выходила. Но сложившаяся формула существования не описывала сего праздного времяпровождения, которое только принесло бы ущерб всему остальному. Тогда она перестала бы контролировать ход своей жизни сама, и выжить стало бы еще труднее. «Лучше уж ничего не менять», – не раз думала Лизавета Петровна. Вовка совсем недавно начал работать. Леночка еще учится. А Алексей… Что ж, он сделал свой выбор. Она поможет ему как сможет. И не только потому, что он отец ее детей, но еще и в память о том хорошем, что у них было. «Вот и ему я тоже сейчас нужна», – не раз думала она. И ей казалось, что все было правильно. «Время от времени надо думать о прошлом и настоящем», – говорил ее старинный приятель доктор Пухольцев. «И будущем», – подсказывала она. «Хоть бы с прошлым и настоящим разобраться», – отвечал он. И Лизавета Петровна его понимала. Он появился в ее жизни лет двадцать назад. Тогда она привезла в больницу скорой помощи холецистит. «Аппендицит там будет», – сказал тогда еще незнакомый ей доктор.

Она подняла глаза и подумала о своей зеленой вязаной шапке, которая ей давно надоела. Или – она сама в ней. К тому же, этот надорванный у самого кармана халат от очередных носилок. И хоть в халате она ездила уже двенадцать часов, а носилки были не одни, сейчас она испытывала довольно редкое по этому поводу чувство неудобства или даже стыда. Когда все это мгновенно пронеслось в голове, и она посмотрела на доктора снова, ей стало неловко еще больше. Но в двадцать два ноль-ноль сменить на «скорой» халат было уже невозможно.

Она взяла подписанную доктором карту за уголок, но тот не пускал, держа ее с другой стороны. В какой-то момент она потянула сильнее. И карта оказалась в ее руке. Тогда Лизавета поднялась со стула и быстро вышла.

– Скорая помощь, а, скорая помощь! – неожиданно позвали ее.

Лизавета Петровна обернулась. В коридоре стоял доктор, который только что подписал ей карту.

– Скорая, вы знаете, что у вас расстегнулась сережка? Я заметил еще в приемном. Но вы так быстро ушли, – сказал он, подходя совсем близко. – Помочь?

От неожиданности она не знала, что говорить. Но чувствовала – ее рот сам растягивается в улыбке.

– Вы как работаете? – спросил доктор, глядя на нее глазами спелой вишни.

– Через двое.

– Так, значит, через двое суток вы опять привезете больного.

Она пожала плечами, совершенно точно зная, что по закону абсолютного невероятного никакого больного не будет. К тому же, это будет среда. Больница в этот день по хирургии не дежурит. Но все-таки, продолжая улыбаться, неуверенно кивнула. Уже прикрывая за собой дверь «РАФА», оглянулась.

Он стоял теперь у самого входа в больницу и, закуривая сигарету, махал ей рукой. Странным образом расположившись к этому человеку, она махнула ему тоже, через минуту решив больше об этом не думать. И не думала. Но подъезжая недели через две к больнице, почему-то чувствовала, что он в приемном покое.

Больной оказался неясным, требовались дополнительные исследования: лаборатория, рентген. Другой хирург, постарше, попросил ее подождать «минут двадцать». Было предположение, что больного надо будет везти в другую больницу. Она согласилась.