Берег варваров

–  Противный, старый Саймон, - сказал я.
– Как вы себя чувствуете, миссис Графф?

Она ответила мне ослепительной улыбкой кинозвезды - в глазах же затаилось напряжение и отчаяние.

–  Я чувствую себя прекрасно, великолепно.

Она сделала несколько танцевальных па, прищелкивая пальцами, как кастаньетами, в такт. Я увидел, что ее обнаженные руки выше локтя покрыты синяками и кровоподтеками величиной с крупные виноградины. Но двигалась Изабель как заведенная кукла. Потом споткнулась; и с ее ноги слетела золотистая туфелька без каблука. Вместо того чтобы надеть упавшую туфлю, она сбросила другую. Затем взобралась на высокий табурет у стойки бара, помахивая ногами в чулках.

–  Кстати, - проговорила она, - я вас не поблагодарила. Спасибо.

–  За что?

–  За то, что вы спасли меня от худшей участи, чем жизнь. Этот жалкий торгаш наркотиками мог убить меня. Он страшно сильный, правда? Она добавила презрительно: - Но вообще-то они сильными не бывают.

–  Кто не бывает? Торговцы наркотиками?

–  Педики. Считается, что все педики - слабаки. Как все хулиганы - трусы, а все греки владеют ресторанами. Хотя этот пример не очень хороший. Мой отец был грек, во всяком случае, киприот, и, клянусь Богом, он владел рестораном в Ньюарке, в штате Нью-Джерси. Огромные дубы вырастают из желудей. Чудеса современной науки. От сальной ложки в Ньюарке до вершин богатства, а потом - к упадку в течение одного поколения. Это - время акселератов плюс автоматизация.
– Она оглядела незнакомое помещение.
– Он вполне мог бы оставаться на Кипре, ради всех святых. Что хорошего я получила от этого? Я кончила тем, что оказалась в психиатрической палате, леплю посуду и тку ковры, как в чертовой сельской промышленности. Если не считать того, что я плачу им. Я всегда плачу за всех.

Ее состояние, кажется, улучшилось, и это позволило мне спросить ее:

–  Вы всегда говорите без умолку?

–  Разве я говорю слишком много?
– Она одарила меня своей обворожительной, но не очень организованной улыбкой еще раз. Впечатление было такое, как будто она еле удерживала во рту зубы.
– Господи, достаточно ли понятно я говорю?

–  Иногда вы говорите понятно.

Ее улыбка потеряла прежнюю напряженность и стала более натуральной.

–  Простите. Я иногда становлюсь очень болтливой и произношу не те слова, которые не соответствуют тому, что я хочу сказать. Как у Джеймса Джойса. Но со мной это просто происходит. Знаете ли вы, что дочь этого писателя была шизофреничкой?
– Она не стала ждать ответа.
– Вот и я иногда бываю умная, а иногда - наоборот. Так говорят обо мне другие.
– Она протянула руку со ссадинами.
– Садитесь, налейте себе выпить и расскажите, кто вы такой?

–  Я - Лью Арчер, частный детектив.

–  Арчер, - задумчиво повторила она, но я ее не интересовал. В ней разгоралось пламя воспоминаний, и эти воспоминания перескакивали с одного предмета на другой, как пламя на ветру.
– Я тоже ничего особенного из себя не представляю, когда-то я думала, что что-то значу. Моего отца звали Питер Гелиопулос, во всяком случае, сам себя он называл так, его настоящее имя звучало гораздо длиннее и сложнее. И я тоже не была такой простой. Я была наследственной принцессой, и отец называл меня Принцесса. А теперь… - Ее голос резко взорвался, - и вот теперь дешевый голливудский торгаш наркотиками может бить меня и это сходит ему с рук. Во времена моего отца с него живого содрали в кожу. А как поступает мой муж? Он заводит с ним делишки. Они - дружки-приятели, кореша по убеждениям.

–  Вы имеете в виду Карла Штерна, миссис Графф?

–  А кого же еще?

–  Какое же дело их объединяет?

–  Все, чем люди занимаются в Лас-Вегасе: азартные игры, наркотики, проституция. Сама я туда не ездила, я никуда не езжу.

–  Откуда вам известно, что он торгует наркотиками?

–  Я сама покупала у него наркотики, когда у меня кончились те, что я получаю от доктора. Правда, теперь я отказалась от них. Опять вернулась к спиртному. Это - одна из немногих вещей, которыми я обязана доктору Фрею.
– Ее глаза сфокусировались на мне, и она нетерпеливо сказала: - Вы себе ничего не налили. Давайте, придумайте какой-нибудь коктейль для меня и налейте что-нибудь себе.

–  Вы думаете, это стоит сделать, Изабель?

–  Не говорите со мной так, будто я ребенок. Я не опьянела. Я знаю свою норму.
– Светлая улыбка изменила ее лицо.
– Моя единственная проблема заключается в том, что я немного полоумная. Но не сейчас. Я было расстроилась, но вы на меня действуете успокаивающе, все сглаживаете, правда? Своего рода добрый человек из добряков.

– Она передразнивала саму себя.

–  Что-нибудь еще?
– заметил я.

–  Можно и еще. Но вы не смейтесь надо мной, ладно? Я иногда очень психую, то есть злюсь. Я хочу сказать - когда люди насмехаются над моим достоинством. Может быть, меня унесет к чертям собачьим, не знаю, на я пока что не оторвалась от земли. Для моего трансатлантического полета, - добавила она с кислым видом, - в дикую заоблачную тьму…

–  Тем лучше для вас.

Она кивнула, соглашаясь с моим мнением.

–  Это было умное высказывание, не так ли? Хотя, впрочем, это неправда. Когда это произойдет, оно не будет похоже на полет, на прибытие или отъезд. Меняется ощущение вещей, вот и все, и я не могу провести линию различия между собой и другими вещами. Например, когда умер отец и я увидела его в гробу, я впервые целиком сломалась, духовно и физически. Подумала, что это я там лежу. Чувствовала себя умершей, мое тело остыло. По моим жилам текла бальзамирующая жидкость, и я чувствовала свой собственный запах. Я одновременно лежала в гробу и сидела на скамье в православной церкви, оплакивая свою собственную смерть. И когда они закопали его, то земля… Я слышала, как комья земли падали на гроб. Потом земля засыпала меня, и я сама превратилась в землю.
– Дрожащей рукой она взяла мою руку.
– Не разрешайте мне говорить так много. Это вредит мне. Тогда, там же, на месте я чуть не ушла в другой мир.

–  А зачем вы пришли сюда?
– спросил я.

–  В свою комнату-раздевалку.
– Она оставила мою руку и жестом указала на двери, закрытые циновками.
– Какое-то мгновение я наблюдала за нами оттуда через дверь и слушала саму себя. Пожалуйста, налейте мне чего-нибудь выпить. Мне будет лучше, честно. Шотландского виски со льдом.

Я зашел за стойку бара и из небольшого холодильника бежевого цвета достал кубики льда, открыл бутылку виски "Джонни Уокер" и сделал пару коктейлей средней крепости. На другой стороне бара я почувствовал себя более удобно. Женщина задевала во мне чувственные струны, огорчала так же, как голодающий ребенок, или раненая птица, или обезумевшая кошка, которая носится кругами. Казалось, что она - на грани помешательства. И чувствовалось, что она осознает это. Я боялся сказать что-нибудь такое, что толкнуло бы ее за эту грань.

Она подняла свой бокал. Рука постоянно дрожала, в бокале плескалась коричневая жидкость. Как бы демонстрируя, что она контролирует себя, Изабель сделала небольшой глоток из бокала. Я пригубил свой коктейль и оперся локтем о пластиковую поверхность стойки, как это делает бармен, охотно слушающий своих посетителей.

–  В чем же причина это неприятного столкновения, Изабель?

–  Столкновения? Вы имеете в виду с Карлом Штерном?

–  Да. Он вел себя довольно круто.

–  Он причинил мне боль, - сказала она без всякой жалости к себе. Вкус виски резко изменил ее настроение.
– Любопытный медицинский факт. У меня тут же выступают синяки.
– Она осмотрела свои руки.
– Держу пари, что все мое тело теперь покрыто синяками.

–  Почему Штерн так поступил с вами?

–  Такие люди, как он, - садисты. Во всяком случае, многие из них.

–  Вы знаете многих?

–  Достаточно. Вероятно, я их чем-то привлекаю. Не знаю, чем. А может быть, и знаю. Женщины моего типа многого не требуют. Мне ничего от них не надо.

–  Относится ли к их числу Лэнс Леонард?

–  Откуда мне знать? Думаю, да. Я почти не знала… почти не знала этого утенка.

–  Он когда-то работал здесь спасателем.

–  Я не общаюсь со спасателями, - хрипло заметила она.
– О чем вы говорите? Я думала, мы станем друзьями. Я думала, мы повеселимся. У меня теперь совсем не бывает удовольствий.

–  Больше не бывает.

–  Они посадили меня под замок и наказали меня. Это несправедливо, - вздохнула она.
– В своей жизни я совершила один ужасный поступок, а теперь они обвиняют меня во всем, что бы ни происходило. Штерн - грязный лжец. Я и не притрагивалась к его любимому мальчику. Я даже не знала, что он мертв. С какой стати мне в него стрелять? Моя совесть и так не чиста… моя совесть…

–  В чем, например?

Она пристально посмотрела мне в глаза. Ее лицо стало жестким, как деревяшка.