Шрифт:
Еремеев проснулся в субботу в восемь утра как по будильнику, - с разбитой, словно с большого бодуна, головой. Всю ночь ему снилось, что он - маленькая трёхлетняя девочка, и что его нянчит монстр. Огромный, чёрный, волосатый оборотень укладывал его (её?) спать, а он капризничал и не соглашался.
– Я не хочу спать!
– упрямо хныкал Еремеев.
– Не хочу!
– А что хочешь?
– устало спрашивал вовкулака, положив на кровать большую лобастую голову.
– Конфет!
– хитро улыбался маленький Еремеев.
И его монстр обречённо вздыхал и, повозившись зачем-то в прихожей, брёл
В общем, проснулся Еремеев вроде бы и рано, а вроде и нет, и в не очень хорошем расположении духа.
Он спустил босые ноги с кровати, пошарил ими по полу в поисках шлёпанцев и, так ничего и не найдя, прошлёпал босиком в ванную. Горячей воды не было, поэтому, критически осмотрев в зеркале вчерашнюю щетину, он решил по случаю субботы оставить её в покое. Он кое-как умылся холодной, почти ледяной водой и уже потянулся было за полотенцем, как в прихожей раздался звонок.
Чертыхнувшись, он наспех приложился лицом к полотенцу и как был, в трусах и босиком, поплёлся открывать дверь.
Дети были маленького роста - и мальчик, и сопровождавшая его девочка.
– Здравствуйте, - укоризненно взглянув на открывшего двери босого и раздетого Еремеева, вежливо сказала девочка.
– Где ваши квитанции? Мы бы хотели открыть сезон.
– Сезон на что?
– не понял Еремеев.
Мальчик и девочка переглянулись.
– Вы - Еремеев Егор Георгиевич?
– уточнил мальчик.
Еремеев похлопал глазами, сглотнул подкативший к горлу неприятный ком, кивнул и промычал что-то нечленораздельное: дети были самые обыкновенные - цветные пуховички, выбивающиеся из-под шапочек взмокшие прядки, мокрые грязные сапожки... Но было в них что-то ненормальное. Грозное, что ли.
– Тогда вы должны знать, что сегодня открывается сезон, - озадаченно сказал мальчик.
– На постижение. Квитанции подойдут любые - всё, что угодно, подтверждающее личные данные.
– Блииин!
– спохватилась девочка.
– Знать-то он должен был только к вечеру, когда...
– Ох!.. Выходит, мы же сами ему...
Они снова переглянулись.
– Не ошибается только тот, кто ничего не делает, - вздохнула девочка.
– Будем считать, что первый уровень у него пройден с читами.
Она нетерпеливо повела рукой, показывая мальчику: заходи, заходи, мол.
– Разрешите?
– мальчик шагнул в прихожую.
Еремеев поймал себя на том, что посторонился, пропуская его, как пропускают ползущего по своим делам скорпиона, и усмехнулся нелепости такой мысли: мальчику на вид было лет пять, и на скорпиона он был похож не больше, чем сам Еремеев - на Белоснежку. Пацан как пацан.
Гости у Еремеева бывали не часто, гости с детьми - тем более, а уж про самостоятельно разгуливающих пятилетних детей и говорить нечего, - пригласить их, собственно, было некуда.
Заглянув в обе двери - и в комнату, и на кухню - мальчик пару секунд помялся и как был, в курточке и сапожках прошёл на кухню.
– Ну, тоже проходи, что ли, - сказал Еремеев оставшейся за порогом девочке, втайне надеясь, что никто из соседей не наблюдает за ним в выходящий на общую площадку дверной глазок.
– Чего уж там.
Девочка вошла, огляделась, сняла пуховичок и аккуратно положила его на
тумбу для обуви - выше ей было не дотянуться.– Мы пришли к вам, потому что нам тоже нужен архат, - сказала она.
– Кто?
– не понял Еремеев.
Слово было знакомое, от него веяло чем-то эзотерическим, и, услышь он его от кого-нибудь из приятелей или, на худой конец, от Зайки, он бы не только не удивился, но и припомнил, что оно значит, но тут голова его попросту отказалась соображать.
– Соберитесь, - строго сказала девочка.
– Вы же умеете. У вас...
– она замялась.
– У нас... У нас есть полчаса.
И печально посмотрела на него снизу вверх.
– Но я никуда не собирался, - выпучил от такой наглости глаза Еремеев.
Ком, стоявший у него в горле, предательски дрогнул, и голос вышел испуганным, писклявым и ненастоящим. Чёрт побери, подумал он, мне ещё сумасшедших детей не хватало. С утра в субботу.
– Вы не подумайте ничего такого, - обиделась девочка.
– На самом деле с нами вам тоже будет намного легче, по крайней мере, в первое время.
Еремеев прокашлялся. Щемящий ком чуть опустился, и теперь стало давить слегка пониже, - где-то в районе грудной клетки: он боялся и, более того, боялся себе в этом признаться.
– Вы вообще кто такие?
– возмутился он, и возмущение это тоже вышло сдавленным, сбивающимся на фальцет и тоже ненастоящим.
– Почему без старших?
– Я - старший!
– крикнул из кухни мальчик.
Ну, можно сказать и так, пожала плечами девочка.
– Мы - асессоры, - сказала она.
– Можете считать, что всё это - конечный результат первичного поиска соответствия.
Асессоры, архаты, какие-то невнятные поиски... Мысль о собственном безумии показалась Еремееву куда менее привлекательной, чем недавняя идея о безумии незваных гостей.
– Мне бы позавтракать...
– жалобно сказал он.
***
Плотная снежная туча накрывала полгорода - она висла над городской администрацией, речкой, мостом к цирку и ведущей вверх, в Калинино, старой ржавой моноколейкой. Ветер гнал по сухому мёрзлому асфальту тонкие ледяные струйки позёмки, трепал растяжки с рекламой и закрадывался за воротник.
– Я так ничего и не понял, - Еремеев шагал, зябко кутаясь в синюю стёганку, карманы которой были оттопырены целой кипой прошло- и позапрошлогодних счетов, штрафов и квитанций налоговых сборов.
– Куда мы, зачем мы, и как вам вообще удалось вытащить меня из дома.
– Вы, главное, не переживайте, - с готовностью откликнулась девочка.
– Постижение редко приходит сразу. Обычно это непростой затяжной процесс. И, если помните, мы едем к Зое, потому что она не берёт телефон.
Он так и не понял, зачем утром позвонил ей - то ли рассчитывая на помощь, то ли просто для того, чтобы пожаловаться. А Зайка не взяла телефон. Бывало, конечно, что и раньше не брала. И не раз. Но если учесть, что накануне она весь послеработний вечер просидела у подруги, страдающей от неудачной любви, и вернулась домой вся в слезах, соплях и претензиях к тем пятидесяти процентам их пары, которые представлял собой Еремеев, о чём и не замедлила тогда же, вечером, сообщить ему, обалдевшему от такой неожиданной причастности, то сегодняшняя тишина в трубке была странной и неестественной.