Бесстрашная жертва

волосы. От этого прикосновения я втянула воздух.

Наконец-то он застегнул его, но отстранился не сразу. Его пальцы

задержались на цепочке, которая лежала на моей коже. Теплый поток его

дыхания коснулся моей шеи. Я стояла неподвижно, едва осмеливаясь

дышать. Что со мной происходит? Теперь, когда я была одета как женщина, я

начинала чувствовать себя женщиной? Я так долго играла роль мужчины, что даже забыла, каково это – быть женщиной.

Я прикусила губу, и направилась от него к двери, к миссис Хиггинс, которая пыталась скрыть улыбку, как будто она знала больше о том, что

происходит между мной и Коллином, чем мы сами.

– Я начал сомневаться, стоит ли мне показать вас сегодня вечером, –

сказал Коллин, догоняя меня в коридоре. Он предложил мне руку, и в его

глазах вспыхнул огонь. – Я бы предпочел держать вас при себе.

Я понимала, что должна положить руку на сгиб его локтя и

воспользоваться его помощью, но притворилась, что не заметила этот

рыцарский жест. Малейшее прикосновение к нему, и я теряла

самообладание, а если я хотела пережить этот вечер, мне нужно было быть

осторожной.

– Я бы предпочла держаться в стороне от остальных гостей, – сказала

я, когда мы приблизились к входу в парадный зал. – Чем меньше я буду

привлекать к себе внимания, тем безопаснее.

– Вы же не думаете, что кто-нибудь сможет признать в вас того самого

Бандита в плаще? – Прошептал Коллин с озорной усмешкой.

– Конечно, нет, – я изобразила безразличие. Даже если бы Коллин

догадался, кто я на самом деле, я бы не призналась ему. – Им не придется

даже думать об этом, потому что это смешно и абсурдно.

Он рассмеялся:

– Вы просто очаровательны.

У меня не было времени обдумать, что означал его тон или взгляд, потому что мы вошли в просторный холл. Гости смеялись и болтали, и, к

счастью, почти не заметили нашего появления. Слуги суетились, разнося эль

и вино, наполняя кубки. Играли менестрели. Из коридора, ведущего на

кухню, в воздухе витали густые ароматы жареной птицы, миндального

пудинга и пряных яблочных пирогов. При мысли о яблочном пироге у меня

потекли слюнки. Я уже много лет не ела ничего настолько же вкусного и

сладкого.

Длинная комната была похожа на парадный зал Уэссекского замка: сводчатый потолок и продолговатые витражные окна, пропускающие

тусклый свет угасающего вечера. Но декор комнаты был гораздо более

замысловатым, гобелены более богатые, сложные и яркие.

Коллин Гудрич действительно был богатым человеком, и его семья

всегда заботилась о том, чтобы все знали об их статусе. Его отец один из тех

соседних лордов, которые закрыли глаза на все, что мой дядя сделал с моим

отцом. Он проигнорировал просьбу отца о помощи, когда мой дядя впервые

прибыл со своей армией и необоснованными требованиями. Хотя мой отец

никогда не говорил, почему Гудричи не пришли к нам на помощь, я

догадывалась, что это было связано с давнишней их ссорой, на почве того, что он не согласился на брак между мной и Колином.

Когда мы уселись за стол, Колин завел оживленную беседу с гостями и

попытался включить в нее и меня. Я познакомилась с его сестрой, в которой

узнала леди, ехавшую в том отряде, когда я напала на них. Я не понимала, как сильно нервничаю, пока к середине обеда мое сердце, наконец-то, не

стало потихоньку успокаиваться.

Но я не смогла по достоинству оценить ни блюдо из павлина: его

сначала приготовили, а потом обратно воткнули перья; ни выпечку в форме

миниатюрного замка. Все то время, пока я ела павлина, жареных лебедей, гусей, цаплю, у меня перед глазами стояли Тэтч, Бульдог и другие люди, которые сейчас собрались вместе в холодном осеннем лесу с урчащими от

голода животами. И ополаскивая руки в чаше с водой, подносившую

кувшинщиком между блюдами, я не могла заставить себя не смотреть на них, очищенных от грязи, которая стала частью моей жизни, и не вспоминать при

этом о том, как мы обычно пожирали каждый кусочек еды и облизывали

наши грязные пальцы. Тепло, смех, нескончаемые блюда с едой окружали

меня и вызывали головокружение от воспоминаний о моей прежней жизни, из которой я была так жестоко вырвана.

Боль в моем сердце нарастала. Если бы только мой отец был менее

доверчивым... тогда, возможно, он был бы еще жив, и я сидела бы в своем

парадном зале и обедала с ним. Слезы жгли глаза.

Я оттолкнулась от стола и встала. Коллин прервал свой разговор с

соседом по столу и повернулся ко мне, нахмурив брови.

– Мне нужно подышать свежим воздухом, – сказал я. – Прошу меня

извинить.

Не дожидаясь его разрешения, я выбежала через боковую дверь.

Измученный мальчик – поваренок указал мне в направлении кухни, через

которую, как я поняла, я смогу выйти. Я шагнула в оживленную кухню, не

обращая внимания на взгляды слуг, которые тут же перестали мешать, резать

и колоть, изумленно наблюдая за моим бегством. Скользя по следам крови

смешанной с перьями и внутренностями дичи, еще не съеденными собаками, с влажным лбом от жара двух каминов, я, наконец, вырвалась на свободу, и с

удовольствием подставила лицо прохладному вечернему воздуху. Нырнув в

темноту сада и огорода, куда вела дверь кухни, я отогнала прочь свою

меланхолию и чувство вины за то, что наслаждалась едой и мечтала о своем

собственном большом зале. Я попыталась разозлиться, вернуться мыслями ко

всем несправедливостям, свидетелем которых я была, особенно к

неравенству между знатью и бедняками. За эти годы я поняла, что всегда

лучше злиться, чем грустить. Как я могла раньше жить в такой роскоши? Как

я могла быть такой бесчувственной, такой равнодушной к тем людям, у

которых ничего не было? К тем, кто ложился спать каждую ночь голодным и

замершим? Даже кухарка самого низшего ранга здесь жила лучше, чем я в