Без наставника

— Откуда ж ты возьмешь?

— Папаша Лепана идет играть в скат.

— Ну?

— А у Чарли есть ключи от машины.

— Ну?

— Рука руку моет.

— Ни черта не понимаю.

— Безмозглая твоя башка: я буду изображать шофера такси.

— Такси? Где?

— Солдатню буду катать. Возле казармы встану.

— А как ты это сделаешь?

— Подключи свои извилины: становишься на углу, тут они появляются. И катишь их в «Орхидею»!

— А если попадешься?

— Если, если! Если бы да кабы…

— Без водительских прав, без всего?

— Нет, по специальному разрешению Зеебома^[65]. Вот тебе две монеты и — топай. Не нужно, чтобы Чарли тебя видел.

Шанко сунул деньги в карман, пробормотал thank^[66] и встал.

— Ты сейчас куда? — спросил Тиц и стал втирать в голову крем.

— В «Милано». Привет!

— Привет. Может, я тоже туда загляну. Сколько ты там пробудешь?

— Самое большее час. Надо еще математику сделать.

— Сделай за меня тоже. Тетрадь вон, на шкафу.

Шанко сунул тетрадь под свитер, спотыкаясь, сошел вниз по неосвещенной лестнице и взял свой велосипед.

Надо спросить Капоне, кто ему такую колоссальную прическу соорудил, подумал он.

Было без двадцати девять, когда Шанко подошел к «Милано».

Дядя Затемина сказал:

— Ну, место тебе гарантировано! Я говорил со Шнидером.

— Но у Адлума аттестат лучше!

— Зато он другого вероисповедания. И кроме того, у его отца нет поддержки в лице партии, как у Твоего дяди!

Затемин передал тетке блюдо с холодным мясом и сказал:

— Тогда все в порядке!

— Этим ты обязан только мне!

— Спасибо, дядя Герман!

— И смотри не проболтайся: твой отец там, за Эльбой, служит в районной больничной кассе. Ни слова о том, что он майор народной полиции!

— Конечно!

— Эвальд будет рад, если узнает, что ты устроил Хорста в газету, — сказала тетка.

— Ну, в этом я не очень уверен! Твой зять может потребовать, чтобы мальчик вернулся в Хемниц^[67].

— Я туда не вернусь, — сказал Затемин.

— Когда сестра умирала, она взяла с меня клятву, что мальчик не станет красным, — сказала тетка.

— Я знаю.

— Красным? Это бы еще полбеды! После Годесберга^[68] они совсем паиньками стали, сидят себе тихо, как мыши. Но коммунист! В нашей семье, которая только в последних поколениях дала восемь пасторов! И трех монахинь! Если бы не это позорное пятно, я бы уже давно стал председателем комиссии по делам школы и культуры!

— Один бог знает, что русские сделали с ним, когда он был в плену, Герман!

— Чепуха! Немецкий офицер не сдается и не становится коммунистом, если у него есть сила воли! Тем более если он католик! Или был католиком по крайней мере тогда!

Затемин положил вилку и нож на тарелку, скрестил руки на груди и внимательно посмотрел на дядю. Тетка стала убирать со стола.

— Я хотел спросить у тебя кое-что, дядя, — сказал Затемин вежливо.

— Пожалуйста, мой мальчик. Да, только вот я еще что хочу тебе посоветовать: иди в воскресенье к мессе не в одиннадцать, а раньше — в семь.

— В семь? Почему?

— Шнидер всегда ходит к семи!

— Понятно, дядя Герман! — сразу ответил Затемин.

— Я не уверен, но мне кажется, настоятель рассказывал ему, что ты тогда отказался стать служкой.

— Это было очень глупо с моей стороны. Извини!

— Я понимаю, в твоем возрасте столько соблазнов.

Затемин отвел глаза.

— Еще не поздно, ты можешь исправить свою ошибку: вступи в «Братство Колпинга»^[69].

— Зачем?

— Шнидер — член правления.

— Хорошо, — сказал Затемин.

Дядя встал, подошел к пюпитру, на котором лежали газеты, взял «Кафедральный собор».

— Я хотел спросить у тебя кое-что, дядя.

— Ах да! Выкладывай, в чем дело.

— Как ты относишься к фракционному принуждению?

Дядя выпустил из рук «Кафедральный собор».

— И почему это тебе пришло вдруг в голову?

— Мы на уроке истории как раз говорили о партийной системе в Федеративной республике.

— Ну и что же?

— У вас в ХДС существует принуждение?

— Ни малейшего, мальчик! Кто тебе говорит такой вздор?

— Никто. Я просто подумал…

— Значит, ты неправильно подумал, мальчик. Принуждение существует только у социал-демократов, а у нас нет. У нас полная свобода мнений!

— И свобода совести?

— Само собой разумеется. Мы христианская, вернее, единственная подлинно христианская партия в Федеративной республике, мальчик! Не забывай этого!

— Нет, я не забываю. Но…

— Но что?

— Я заметил, что не только СДПГ, но и вы почти всегда принимаете свои решения единогласно!

— Почти всегда!

— Почти всегда.

— Ну и что же? Это нормальное положение вещей.

— И у вас нет принуждения?

— Ни малейшего. Мы просто все одного мнения. Мнения ХДС.

— Все до единого?

— Все до единого.

— Смешно, — сказал Затемин. Там ведь то же самое.

— Где там?

— В так называемой Германской Демократической Республике.

— Но, мальчик, как ты можешь сравнивать?

— Нет, я не сравниваю, там диктатура.

— Конечно. Сталинизм.

— А при Гитлере?

— Тоже была диктатура. Нацизм.

— Смешно, что некоторые люди всегда придерживались мнения правящей партии — и тогда и теперь.

— Кого ты имеешь в виду, мальчик?

— Ну, есть же у вас такие, они были одного мнения с Гитлером, теперь они одного мнения с Аденауэром.

— У нас? В нашей партии? Да никогда в жизни! Кого ты имеешь в виду?

— Доктора Немитца.

— Откуда ты знаешь?

— В школе поговаривают.

— Немитц в самом конце войны был руководителем окружного отдела пропаганды национал-социалистической партии, совсем еще зеленым юнцом. Это я признаю, но…