Без права на поражение (сборник)

открыл перед ним пачку и, как только тот зажег папиросу, выложил перед ним кипу

фотографий...

— Возьми, посмотри...

И Геннадий Печеркин увидел знакомый пустырь с проселком, с узкоколейной железной

дорогой. Фотографии все укрупнялись по планам. Следом за теми, на которых угадывались

старые торфяные. выработки, пошли изображения трупа...

Печеркин отодвинул фотографии. А Суетин открыл стол, вытащил из него ремень,

положил рядом с собой:

— На фотографиях ты, наверное, не рассмотрел его?

Печеркин отвернулся.

— Что? Не хочешь со мной разговаривать?.. Я тут,— Дмитрий Николаевич показал на

фотографии,— ни при чем. Меня с тобой говорить долг обязывает. И закон. Так что...

— Спрашивайте,— попросил Печеркин.

Под тяжестью улик и свидетельских показаний Печеркин одну за одной подтверждал

детали минувших событий. Когда заговорили о Шадринске и вспомнили чуть было не

разразившийся скандал, он устало сказал:

— Психанул. Было...

— И после этого у тебя созрело решение убить его? — спросил Дмитрий Николаевич.

— Никакого решения у меня не было,— отозвался Печеркин.

— Не понимаю.

Печеркин замолк и с силой потер руки.

— Дайте еще папироску! — Раскурил, сильно затянулся.— Не было, говорю, никакого

решения. Все эта сука!..

— О ком ты?

— О Коляскиной... С самого Шадринска пудила. Денег чемодан, говорила, зря пропадут...

А я убивать не хотел.

— Но убил ведь!..

— Не убивал. Когда провожали его, дорогой разругались, он стал меня душить, но... мне

под руку камень попал, я его по голове. Думал, оглушил немного, а он мертвый...

— Врешь, парень,— оборвал его Дмитрий Николаевич.— На, посмотри еще вот эту

фотографию. Ты ее не видел.

И он передал Печеркину фотографию черепа после медицинской обработки раны.

Любому, даже не искушенному в криминалистике человеку стало бы ясным, что такой

громадный пролом на черепе камнем сделать невозможно.

— Понимаешь?..

— Ну, не дрались мы,— сразу же изменил свое предыдущее показание Печеркин.—

Разругались просто. Стал он про мать опять говорить разное. Одернул я его несколько раз, а он

— назло... Подвернулась под руки тормозная колодка. Ей и стукнул... Суетин укоризненно

покачал головой.

— Крутишься ты... а куда вывернуть надеешься, не понимаю. Если ты убил его без

умысла, то, наверное, сбежал бы поскорее от этого места. А то ведь и ремешок на руку накинул,

и хоть неважно, а прикрыл свою «работу» снежком... И деньги не забыл. Все по плану!

— Не хотел я его убивать! — истерически крикнул Печеркин.— Это шадринская сука всю

дорогу мне мозги крутила!.. Уже на полдороге к Красному были, а она через каждый шаг:

«Давай!» да «Давай!»...

...На очной ставке с Коляскиной Печеркин повторил эту часть своих показаний, и тогда не

выдержала Коляскина. Все: и безобидность ее, и веселость, и простота — все слетело с нее в

мгновение. Она захохотала издевательски и зло, натянула Печеркину кукиш:

— Вот как я учила тебя убивать, бандит! Он не хотел, видите ли!.. Так на что ты в рукаве

от дома две версты штырь-то нес, а?..— И стала в оскорбленную позу: — Я и поехала-то в

Свердловск, чтобы мужика от смерти спасти, да не сумела... А перед следователем молчала, тебя

жалеючи. Теперь не стану...

Дмитрий Николаевич понял, что наступил тот самый отвратительный момент развязки,

когда уличенные преступники в животном страхе перед суровой расплатой начинают спасать

свою собственную шкуру. Все, что до этой минуты составляло их тайну, всплывало наружу. И

уже не отрицалась собственная вина, а лишь побольше выпячивалась преступная доля

соучастника. В такие минуты следователю бесполезно вмешиваться. И Дмитрий Николаевич,

как и Моисеенко, присутствовавший при этом, молча курил, прислушиваясь к последней ссоре

Коляскиной и Печеркина.

27

Да, убийство было задумано еще в Шадринске. И причиной тому стала не только давняя

ненависть Геннадия Печеркина к Афанасию Мельнику, но и деньги, которые не давали покоя

Клавдии Коляскиной. Она знала, что рано или поздно ей придется расстаться со своим

случайным престарелым любовником, но расстаться с его деньгами ей не хотелось. И она,

почуяв взаимную неприязнь Печеркина и Мельника, намеренно подогревала вспыхнувший

между ними скандал. Не лишенная сообразительности, она поняла, что Мельника лучше убить в

Свердловске, где раньше он никогда не был и знать его никто не может.

Жена Печеркина, столь самоотверженно погасившая приступ ярости мужа в Шадринске,

об уговоре Клавдии и Геннадия ничего не знала. Она лишь догадывалась, что между

окружавшими ее людьми назревал какой-то непонятный скандал, но и в мыслях не могла

допустить, что все это кончится убийством человека.

...В тот последний вечер в Соколовке Геннадий Печеркин не поскупился на выпивку и,

пожалуй, впервые в жизни был настойчив в угощении жены. Поэтому она раньше всех и

прилегла на постель, не задремав, как она утверждала, а уснув крепким сном.

Посидев за столом некоторое время, стали укладываться и все остальные: вставать

предстояло рано, до Красного пешком больше часа ходьбы, поэтому будильник поставили на

пять часов утра.

Ни Печеркин, ни Коляскина не хотели рисковать. К поезду на Красное каждый день

спешило много людей. На единственной дороге из Соколовки они наверняка столкнулись бы с

кем-то из них. Поэтому, услышав храп заснувшего Мельника, Клавдия Коляскина неслышно

поднялась с постели, подошла по мягкому половику к комоду, на котором мирно потикивал

будильник, и перевела часовую стрелку на два часа вперед...

Встали по звонку. Сборы в дорогу заняли всего несколько минут. Татьяна Печеркина