Бирит-нарим

Я хотел, чтобы она всегда была рядом... Но Кэри умерла, из-за меня.

А Ашакку уходит, далеко, за горы Загроса. И слова, сказанные ею, справедливы.

Ночный воздух был полон запахами реки, трав и далеких костров. Лабарту остановился, чтобы сделать глубокий вдох, и решение пришло само.

Не стану ждать и полагаться на случай. Выберу самую лучшую женщину, оживлю своей кровью, и буду жить в радости.

Словно в ответ речная птица вскрикнула в зарослях тростника и вдалеке завыла гиена.

Зу ждала ответа. По губам ее блуждала улыбка, выбившаяся из-под гребня прядь змелась возле шеи, пальцы неспешно скользили по ожерелью.

– - Ночлег в твоем кочевье был бы желанным для меня, -- проговорил Лабарту. Степной ветер развевал занавесь у входа, но жаркая духота подступала все ближе, мешала говорить. Словно огонь разожгли в очаге посреди шатра, как в зимнюю ночь... -- Но сегодня к закату солнца я переправлюсь через реку, уйду прочь из степи.

Зу повела плечами, сбрасывая сползшую накидку, и качнула головой.

– - Ночь в моем кочевье -- не лучшее время, -- сказала она, вкрадчиво и тихо.
– - В шатре этом тесно. Даже когда мой муж вдалеке... Вторая жена моего господина, мой сын, ее дочь, мой брат с женой и детьми -- все они ночуют здесь...

Лабарту закрыл глаза. За опущенными веками плясали цветные пятна, красные и рыжие, -- рваные языки пламени в темноте.

– - Твой муж, должно быть, лишен сердца, -- отозвался он, -- раз заставляет тебя тосковать в одиночестве.

Зу засмеялась. Не открывая глаз, Лабарту поймал ее ладонь, сжал обеими руками.

– - Но я могу развеять твою тоску, -- продолжал он, и слова рождались сами, текли легко.
– - Могу скрасить тягостные часы ожидания. Солнце еще не миновало полдень, весь день впереди...

– - И впрямь, буду рада, если гость скрасит мое одиночество.
– - Голос Зу стал глубже и темнее. Глубже колодцев, темнее безлунной ночи.
– - И все же шатер моего господина -- не лучшее место.
– - Она осторожно освободила свою ладонь и продолжила: -- Вверх по течению, у самой воды растет старая ива. Если желает мой гость, пусть идет туда, а я приду следом.

– - Да, -- ответил Лабарту и открыл глаза.
– - Буду ждать тебя там.

3.

Ночной путь и палящее солнце сделали свое дело -- глаза слипались, клонило в сон. Хотелось лечь прямо тут, возле шуршащих тростников, подставить лицо живительным лучам и погрузиться в сновидения. В полдень не приходят кошмары, в полдень силы вливаются в тело вместе с солнечным светом, уносят все печальные мысли. Даже жажда может отступить, если спать в пылающем зное. Пусть на время, но может...

Нет. Не сейчас.

Лабарту отступил к стволу дерева и сел в тени, пронизанной яркими дрожащими бликами.

Ветер шептал что-то в склоненных ветвях ивы. Листья ее шелестели, касались ленивой воды Евфрата.

Она придет, и я обращу ее... И, не медля ни мгновения, уведу с собой в Баб-Илу. Да, сделаю так.

Он ждал, глядя, как колышется на земле узор света и тени. Из-под камня выползла ящерица -- погреться. Замерла на миг и тут же метнулась прочь.

Придет ли?..

Мгновения отмерял по ударам сердца, и каждое из них казалось дольше предыдущего.

Если нет... вернусь в кочевье и уведу с собой.

И, когда ждать уже стало невыносимо, Лабарту услышал, как она идет.

Еле слышные шаги -- ступни ее привычны к раскаленной степной земле, и легко ступают по тропинке. Вот тихий шорох -- должно быть, краем широкой одежды задевает она ветви тамариска, но сама едва замечает это... Лабарту чувствовал ее приближение, ток крови, тепло жизни.

Зу вынырнула из зарослей, остановилась на краю тропы и улыбнулась. И показалось, что снова настало лето, и воздух задрожал от зноя. Лабарту сам не заметил, как оказался рядом, схватил ее, не дал заговорить.

На губах ее был вкус фиников и меда. От поцелуев воздух стал еще жарче, и раскалилась земля под ногами. Зу прижалась к нему. Сквозь одежду Лабарту чувствововал ее тело, но пытался узнать лучше, -- ладони скользили без остановки, комкали грубую льняную ткань, стремились скорее избавиться от преграды.

Зу оторвалась от него, чтобы перевести дыхание, и Лабарту вырвал гребень из ее волос. Темные пряди рассыпались, серьги потерялись в них. Зу шепнула что-то, неразборчиво, чуть хрипло. Он потянулся, сорвал застежку с ее ворота, и широкая рубаха соскользнула к плечу, открыла жилку, бьющуюся на шее, -- короткими, огненными вспышками.

Кровь... я...

Лабарту замер на миг, пытаясь успокоиться.

Я должен обратить ее. Обратить и увести, не медля.

Зу обняла его, потянула к себе.

Нет... Я не смогу увести ее сразу. Я... но сначала...

Жар и жажда обрушились, не давая думать. Но кровь звала, и Лабарту крепче схватил женщину и вонзил клыки ей в горло.

– - Экимму?
– - повторила Зу, одевая рубаху.

Двигалась она плавно и неспешно, словно во сне, а взгляд ее еще был затуманен. Да, таковы женщины после любви. Даже преображение не охладило ее страсть.

Лабарту смотрел, как она пытается собрать непокорные волосы, как хмурится, касаясь порванного ворота, как ищет на земле ожерелье... И, лишь когда Зу взглянула на него, спохватился и кивнул.

– - Да, -- сказал он.
– - Я -- пьющий кровь, и ты тоже теперь экимму, подвластная мне.

Зу застегнула ожерелье и поднялась.

– - Не буду я пить кровь, -- проговорила она, одергивая рубаху.

Лабарту засмеялся. Зу метнула на него темный взгляд, отвернулась.

Душа ее была ему открыта. Еще царили там довольство и покой, что приходят после любовной игры, -- но пробуждались уже и иные чувства. Смутная тревога и тяга к чему-то неведомому...

К крови.