Бирит-нарим

Без труда мог Ишби пойти туда, взглянуть на чужака, понять, от чего разгорается ссора. Хозяин не запретил бы, нет, быть может, даже рад был бы... Ведь лабарту повторял много раз: "Все, чему обучили меня, я передам тебе. Ты будешь знать все, что нужно знать, когда станешь свободным, когда моя защита уже не нужна тебе будет ..."

Но идти в дом не хотелось.

В первые годы, когда немыслимо было отойти от хозяина, Ишби много раз видел, как приходят незнакомые экимму, просят об утолении жажды, просят разрешить им остаться в Баб-Илу, навсегда или ненадолго. Видел смерть одного из пришлых. Лабарту сказал тогда: "Ты видишь, я могу защитить тебя. Могу". Руки хозяина были в крови врага, а взгляд потемнел и стал далеким, словно вовсе не с Ишби говорил Лабарту.

Но сейчас опасности нет, и хозяин не зовет, -- так почему бы не остаться тут? Сидеть, не спеша вспоминать ушедший день, обдумывать то, что предстоит сделать завтра...

Шорох одежд, едва слышные шаги, и с ними вместе -- движение воздуха, и запах притираний, густой и терпкий. Ишби сам не заметил, как встал, пошел навстречу Зу.

А Зу ступила во двор, недовольно оглянулась вглубь коридора, и лишь потом заметила брата, улыбнулась ему. Она была выше ростом, смотрела сверху вниз, и Ишби знал этот взгляд, покровительственный, добрый. Так смотрят старшие женщины дома, -- мать, взрослые сестры, родственницы отца, жены братьев... Все те женщины, что остались в прежней, человеческой жизни Ишби, -- умерли давно, а память о них еще раньше потускнела и стерлась. И все же этот взгляд он помнил, и от улыбки в сердце разливалось тепло, какого не приносят ни солнце, ни кровь.

– - Надоело слушать их, -- проговорила Зу, и вновь на миг обернулась в глубину дома.
– - Сперва рассказывали -- занятно было, но теперь...

Ишби не успел ответить.

Голоса смолкли, и повисла тишина, -- гнетущая, как душный полдень в комнате без окон. А потом во двор выбежал чужак. Не взглянул ни на Ишби, ни на его сестру, лишь замешкался на миг, а потом метнулся прочь со двора. Громыхнули ворота, шаги растворились среди городского шума. И только эхо незнакомой силы осталось - так после жаркого урагана остается песок на волосах и одежде. Ишби зажмурился, тряхнул головой.

Дверь со скрипом затворилась, и Ишби поспешил туда, вновь задвинул засовы. И, еще не успев оглянуться, ощутил -- хозяин вышел во двор.

– - Что он хотел от тебя?
– - спросил Ишби.
– - Ты прогнал его?

Лабарту покачал головой.

– - Египет -- безумная страна.
– - В голосе хозяина удивление мешалось с жалостью.
– - Верно говорят, что лучше нам обходить ее стороной.

3.

Жарким было лето, и зной полуденных лучей радовал душу, -- спать бы сейчас на крыше дома, не видеть снов и ни о чем не думать. Но город огромен, дела зовут, и приходится забыть о том, что просит сердце.

Что случилось с Баб-Илу, чем так манит он чужаков, что стекаются сюда, день ото дня все больше?.. Мысль эта дробилась, хрустела, как песок под ногами, а голова кружилась от бессонной ночи и от преддверия жажды. Кто на день на два, кто навсегда поселиться здесь хочет... и ясно теперь -- нужно внимательно смотреть на приходящих, раз есть страны, где не знают законов...

С тех пор как приходил безумец миновало много дней, -- луна постарела и умерла, народилась и вновь стала полной. Но теперь Лабарту внимательней следил за каждым явившимся в Баб-Илу, беседовал подолгу. Ни в ком не заметил ни следа безумия, окутывавшего чужака из Египта, - но и слов его забыть не мог.

"Я не демон, - говорил чужеземец.
–  Я сын бога. Люди поклоняются моему господину в храмах, и приносят в дар свою кровь, моля о благословении."

Лабарту распрашивал экимму, побывавших в дальних странах, но все отвечали одно: "Египет - запретная страна. Можно войти туда, но нельзя выйти, и никто не знает, что случается там с пьющими кровь."

От этих разговоров мир становился зыбким, голоса оживали в памяти, напоминали о прошлом.

Важен каждый твой шаг, - говорил Шебу, - каждый твой шаг на тропе охотника. И каждое движение в траве.

Улица повернула и оборвалась, -- вывела к реке, оставила под открытым небом.

Лабарту замер, не в силах сдвинуться с места, -- таким горячим был воздух, так ярко сверкали блики на воде. Высоко поднялся Евфрат, почти до краев дамбы, и лениво плыли по нему связанные в плоты стволы кедров. Их обгоняли юркие лодки, весла с плеском разбивали солнечную мозаику, а за ними, вдалеке, шел корабль. Приближался, виден был уже ясно, -- торговое судно, тяжелогруженое, низко сидящее в воде, и парус цветной, чужеземный...

Тоска накатила, словно серый северный дождь, и Лабарту зажмурился на миг, глубоко вздохнул.

Когда-нибудь... увижу тот берег, откуда кедры привозят и пурпурную ткань... То море...

Но тут же открыл глаза и зашагал вдоль берега, и вскоре вышел на пристань.

Хоть и безжалостно палило солнце, здесь не утихала работа. Рабы разгружали лодки и вытаскивали плоты на берег, -- то и дело окунались в воду, пытались хоть как-то спастись от жаркой духоты, -- а надсмотрщик торопил, выкрикивал приказы. Воздух полон был запахом пота, мокрых бревен, горячей земли, свежей рыбы, бьющейся в высоких корзинах, -- и сквозь это едва пробивался аромат дальних стран, тот, что всегда приносят с собой корабли.

Лабарту зашагал быстрее, не обращая внимания на крики и гомон, не глядя по сторонам, -- видел уже того, к кому шел. И на мгновение, безумное, как палящее солнце над головой, показалось -- узнал. И задуматься не успел, выкрикнул имя.

– - Илку!

Но еще до того, как тот обернулся, Лабарту понял -- ошибся.

Сколько лет прошло с тех пор, как Илку ушел из страны черноголовых? Много столетий... Сила Илку теперь сравнялась с моей, или превзошла ее ...

Но этот был слишком слабым, -- должно быть, не больше ста лет миновало с тех пор, как он обрел свободу.

Таким же был Илку, когда я пришел к нему, в Аккаде... И сила их -- схожа.

Незнакомый экимму обернулся, встретился взглядом и поклонился, приветствуя. И ясно стало -- конечно же, не похож он вовсе на Илку. Был он высок и статью походил на воина, но одет был как жрец, и на запястьях блестели амулеты. Борода и волосы были сбриты по обычаю младших служителей храмов, и черты лица выдавали его, -- резкие, хищные, сразу видно, что род свой ведет из Ашшура.

– - Мое имя Нур-Айя, -- сказал он.
– - Илку мне брат, один из старших.

Лабарту назвался, и ассириец приветствовал его, а потом, обернулся, жестом подозвал кого-то.

Девушка, стоявшая поодаль, у кромки воды, подошла, поклонилась. И сперва показалось Лабарту, что она жертва, кровь для Нур-Айи, -- но понял, это не так. Длинное покрывало ниспадало складками, -- почти не различить под ним было ни лица, ни волос. Одежды простые, почти не украшены, -- но сквозь ткань и сквозь кожу Лабарту видел кровь, сияющую ярче драгоценных камней. Жажда еще не пришла к нему, не обрушилась всей своей мощью, -- и все же кровь этой девушки уже манила, струилась солнечным огнем.