Благие намерения
Шрифт:
. Дальнейшее отложилось в памяти обрывками. Страшный ликующий вопль толпы на рыночной площади. «Шарлах! Шарлах!..» Кидались в ноги какие-то старцы в развевающихся белых отрепьях. Сияли злыми лунами голые черепа жрецов, возносились на шестах увенчанные рогом верблюжьи морды. Какие-то рослые угрюмые люди, увешанные оружием, бросали растопыренную пятерню на сердце и рычали слова присяги. Потом жутко выкатывали глаза и, повернувшись на север, грозили кулаком Харве. А совсем рядом с Ар-Шарлахи мрачно и нежно сияли неотрывно на него устремленные глаза Алият.
Это сумасшествие продолжалось чуть ли не до полудня. Потом он снова оказался в той же комнатке,
Все, однако, обошлось. Сразу же, испросив на то позволения, заговорил один из незнакомых: смуглый выпуклый лоб, карие округлые глаза, упрямые брови… То и дело почтительно поворачиваясь к Ар-Шарлахи, он как бы давал понять остальным, что сам-то он, темнолобый и кареглазый, лишь глашатай замыслов вождя, не более. А замыслы, насколько мог судить Ар-Шарлахи, были дерзки и тщательно продуманы: отступить в глубь Пальмовой Дороги, вынудив флот Улькара разбиться на несколько караванов, самим же, собрав силы в единый кулак, разгромить их поодиночке, после чего начать блокаду Харвы.
Сначала Ар-Шарлахи ощутил облегчение, когда неизвестный столь любезно избавил его от необходимости строить из себя стратега. Затем пришло беспокойство. Во-первых, незнакомец (узнать хотя бы, как его зовут!) живо напомнил ему Тианги; вскоре Ар-Шарлахи даже стало казаться, что он улавливает в речи нежданного спасителя некую напевность и склонность к ненужным придыханиям. А во-вторых… Что-то не нравилось Ар-Шарлахи в этих детально разработанных планах. Когда же он понял, что именно, ему и вовсе сделалось не по себе.
– Ты говоришь, отступить… - сказал он, и в комнате стало совсем тихо.
– А что будет с тенью Ар-Аяфы?
Карие глаза поглядели на него со сдержанным любопытством.
– Ну, поскольку я не государь, - негромко произнес их обладатель, - то ответить точно затрудняюсь. Скорее всего ничего хорошего.
– То есть ты собираешься отдать взбунтовавшийся оазис на милость Улькара?
– Слово «милость» Ар-Шарлахи подчеркнул особо, и присутствующие, до этого завороженно слушавшие кареглазого, переглянулись с тревогой. Всем ыло отлично известно, какой милости можно ожидать от властелина Харвы.
– Тень Ар-Аяфы нам не удержать в любом случае, - пояснил кареглазый.
– Сдача ее неизбежна. Кроме того, все кто способен носить оружие, уйдут с нами.
– А кто не способен?
Прямые брови собеседника на секунду перестали быть прямыми и вспорхнули изумленно. Очевидно, вопрос показался странным и наивным.
– Продолжай, - буркнул Ар-Шарлахи.
Кареглазый продолжил, но теперь отношение присутствующих к тому, что он говорил, было другим. Они уже не ловили каждое слово, как некое откровение, но поглядывали то и дело на Шарлаха, пытаясь прочесть по его лицу, как он сам относится к услышанному. А лицо становилось все мрачнее и мрачнее. Кареглазый начал нервничать и, явно смяв заключительную часть своей речи, умолк.
– Кто еще хочет что-либо мне посоветовать?
Фраза прозвучала несколько оскорбительно. Кареглазый выпрямился и заметно побледнел. Остальные переглянулись. Желающих что-либо посоветовать не нашлось.
– Хорошо, - сквозь зубы сказал Ар-Шарлахи.
– Свое решение я сообщу вам чуть позже. А
Секунда прошла в недоуменном молчании, потом зашуршали плащи, зазвякал металл. Вздыхая, озабоченно перешептываясь вполголоса и покачивая головами, люди поднимались с ковра, и вскоре комната опустела. Некоторое время Ар-Шарлахи сидел с каменным лицом, выпрямив спину, потом вдруг ссутулился и затравленно посмотрел на Алият.
– Слушай, достань вина… - упавшим голосом попросил он.
Та, не говоря ни слова, вышла и вскоре вернулась с кувшинчиком. Тревожно заглянула в глаза.
– Не знаю, что делать… - подавленно пробормотал он, срывая восковую печать.
– Вроде он все правильно говорил… - осторожно заметила Алият.
Ар-Шарлахи сделал ей знак немного помолчать и, отведя повязку с лица, залпом осушил полную чашку. Перевел дыхание, посидел, недобро прищурясь куда-то в угол. Потом вскинул глаза на Алият.
– Кто он?
– В смысле - как зовут?
– Да хотя бы это!..
– Как зовут, не знаю, а кличка - Кахираб.
– То есть выходец из Пьяной тени?
– Ну да… Вчера поднял тень Ар-Нау, привел три корабля…
– Ар-Нау? Так это же совсем рядом с кивающими молотами!
Алият замерла на секунду.
– Ты думаешь, что он… - Она не договорила.
– Да уверен!..
– проворчал Ар-Шарлахи, наливая вторую чашку.
– Будь спокойна, без присмотра они меня не оставят… Что же делать-то, а?
Последнюю фразу он произнес самым жалобным тоном. Алият робко подсела и обняла его за плечи. Раба, во всем послушная господину. Раньше ее надо было в бархан закопать…
– Да ничего тебе делать не нужно, - жарко зашептала она.
– Они сами все за тебя сделают. Ну что ты - хуже Улькара?..
– А что с Ар-Аяфой?
Алият чуть отстранилась.
– Ты тут вообще ни при чем, - сказала она очень серьезно.
– Они сами подняли мятеж. Нас еще не было в этой тени, так ведь?
– Да в том-то и дело!
– вскричал он в отчаянии.
– Те, о поднял мятеж, уйдут с нами! А те, кто не поднимал? Они-то ведь останутся! В чём они виноваты?
– Ни в чем, - сказала Алият.
– Но это ведь война. Всех не сбережешь… Там люди ждут, - напомнила она, кинув на дверь.
– Ты пей, да я спрячу…
В угрюмом молчании Ар-Шарлахи выцедил вторую чашку и, отдав ее вместе с кувшинчиком Алият, расстроенно буркнул:
– Зови…
Когда предводители отрядов и послы от взбунтовавшихся теней расселись, Ар-Шарлахи уже восседал на подушках, как и подобает будущему владыке Пальмовой Дороги: позвоночник - прям, глаза - надменны.
– Кто задумал, тот и исполняет, так ведь, Кахираб?
– негромко и медленно проговорил он.
Темнолобый кареглазый Кахираб с облегчением нагнул голову в глубоком кивке.
– План - твой, - так же неспешно, словно бы через силу, продолжал вождь.
– Стало быть, тебе и командовать…
– Благодарю за честь!
– прочувствованно ответил тот.
На него взглянули - кто с завистью, кто с уважением, кто просто внимательно.
На душе у Ар-Шарлахи было скверно. Он ждал, он надеялся, что вино произведет на него свое обычное действие, что в самый последний миг снизойдет вдохновение… Да нет, даже не вдохновение, а просто храбрость. То ли недостаточно выпил, то ли слишком устал, но не вышло, не выговорилось то, что он задумал сказать: «Командуй, отступай, разбивай караваны Улькара поодиночке, а я остаюсь здесь…» И ничего бы они с ним не сделали…