Блестящая будущность

Говоря это, она набросилась на меня, какъ орелъ на ягненка; лицо мое было погружено въ лоханку съ водой, а голова подставлена подъ рукомойникъ, и я былъ намыленъ, умытъ, обтертъ полотенцемъ, задерганъ, исщипанъ, исцарапанъ, пока совсмъ не одурлъ.

Когда мои омовенія были окончены, на меня надли чистое блье, крайне жесткое, точно власяницу на юнаго гршника, и самое узкое и неловкое платье. Посл этого меня предали въ руки м-ра Пэмбльчука, который принялъ меня ршительно такъ, какъ еслибы онъ былъ судья, и разразился рчью, произнести которую онъ уже давно собирался, — такъ я по крайней мр догадывался:

— Мальчикъ, будь благодаренъ всмъ своимъ друзьямъ и въ особенности тмъ, которые выкормили тебя отъ руки!

— Прощай, Джо!

— Богъ съ тобой, Пипъ, дружище!

Я до сихъ поръ никогда еще не разставался съ Джо, и въ первую минуту, обуреваемый своими чувствами и мыломъ, которое ло мн глаза, но видлъ даже звздъ на неб. Но мало-по-малу он засверкали одна за другой, не давая мн однако отвта на вопросы: ради чего на свт ду я играть къ миссъ Гавишамъ и въ какія игры я буду у нея играть?

ГЛАВА VII

Въ восемь часовъ утра м-ръ Пэмбльчукъ и я сли завтракать въ пріемной, которая находилась позади его лавки. Я не любилъ общества м-ра Пэмбльчука. Во-первыхъ, потому, что онъ раздлялъ мысли моей сестры насчетъ того, что меня слдуетъ держать впроголодь, какъ кающагося гршника… во-вторыхъ, потому, что онъ давалъ мн какъ можно меньше масла на большой ломоть хлба и столько лилъ горячей воды въ мое молоко, что откровенне было бы совсмъ не давать молока, а только воду, и, въ-третьихъ, потому, что разговоръ его состоялъ исключительно изъ одной ариметики. На вжливое пожеланіе ему: «Добраго утра!» онъ напыщенно произнесъ: «Семью девять, мальчикъ?» Ну, могъ ли я отвтить, когда меня захватили врасплохъ въ чужомъ дом и на голодный желудокъ! Я былъ голоденъ, но прежде, нежели я усплъ проглотить кусокъ, онъ началъ душить меня сложеніемъ, и это длилось въ продолженіе всего завтрака. «Семь?» «И четыре?» «И восемь?» «И шесть?» «И два?» «И десять?» И такъ дале. Посл каждой цыфры я едва успвалъ глотнуть молока или разжевать кусокъ хлба, какъ за ней слдовала новая; а самъ онъ все время сидлъ покойно, какъ ни въ немъ не бывало, и лъ за четверыхъ сало съ поджареннымъ хлбомъ.

Поэтому я былъ радъ, когда пробило десять часовъ, и мы отправились къ миссъ Гавишамъ, хотя я вовсе не былъ спокоенъ насчетъ того, какъ выполню свои обязательства въ дом этой лэди. Черезъ четверть часа мы пришли къ дому миссъ Гавишамъ. Онъ былъ выстроенъ изъ стараго кирпича и очень мраченъ; на всхъ дверяхъ и калитк виднлись желзные засовы. Нкоторыя изъ оконъ были задланы; остальныя вс были занерты ставнями. Передній фасадъ выходилъ во дворъ, но ворота были тоже на запор; намъ пришлось долго ждать посл того, какъ мы позвонили въ колокольчикъ, пока кто-нибудь придетъ намъ отпереть. Пока мы дожидались у воротъ, я заглянулъ въ нихъ (даже и тутъ м-ръ Пэмбльчукъ сказалъ: «И четырнадцать?» но я притворился, что не слышу) и увидлъ, что рядомъ съ домомъ была большая пивоварня; но никто не варилъ въ ней пива, и она, казалось, была давно заброшена.

Отворилось окно, и звонкій голосъ спросилъ: «Какъ зовутъ?» На что мой проводникъ отвчалъ: «Пэмбльчукъ!» Голосъ произнесъ: «Хорошо». И окно опять затворилось, и молодая лэди прошла по двору съ ключами въ рукахъ.

— Это Пипъ, — сказалъ м-ръ Пэмбльчукъ.

— Это Пипъ, говорите вы? — отвтила молодая лэди, которая была очень хороша собой и, повидимому, очень горда:- войдите, Пипъ.

М-ръ Пэмбльчукъ тоже хотлъ войти, но оиа остановила его у воротъ.

— О! — сказала она, — вы хотите видть миссъ Гавишамъ?

— Если миссъ Гавишамъ желаетъ меня видть, — отвчалъ м-ръ Пэмбльчукъ, смущенный.

— Ахъ! — сказала двушка, — но она вовсе не желаетъ васъ видть.

Она проговорила это такъ твердо и безповоротно, что м-ръ Пэмбльчукъ, хотя и обидлся, но не возражалъ. Зато онъ строго взглянулъ на меня — точно я его обидлъ! — и, уходя, произнесъ съ укоризной:

— Мальчикъ! постарайся своимъ поведеніемъ принести честь тмъ, кто выкормилъ тебя отъ руки!

Я боялся, что онъ вернется и прокричитъ мн сквозь ворота: «И шестнадцать!» Но онъ этого не сдлалъ.

Моя юная проводница заперла ворота, и мы прошли но двору. Онъ былъ вымощенъ и чистъ, но трава пробивалась между камнями.

Мы вошли въ домъ черезъ боковую дверь, — главный подъздъ былъ запертъ двумя запорами. Тутъ я замтилъ, что въ коридорахъ было везд темно, и двочка оставила тамъ зажженную свчу. Она взяла ее, и мы прошли еще нсколько коридоровъ и поднялись по лстниц; везд было темно и только свча освщала намъ путь.

Наконецъ мы дошли до дверей какой-то комнаты, и двушка сказала:

— Войдите.

Я отвчалъ больше изъ застнчивости, нежели изъ вжливости:

— Посл васъ, миссъ.

На это она отвтила:

— Не дурачьтесь, мальчикъ; я не войду.

Посл того она ушла, и — что всего хуже — унесла съ собой свчу.

Это было очень неудобно, и мн стало почти страшно. Однако ничего не оставалось, какъ постучать въ дверь. Я постучалъ, и мн крикнули:

— Войдите.

Я вошелъ и очутился въ красивой большой комнат, ярко освщенной восковыми свчами. Ни одинъ лучъ дневного свта не проникалъ въ нее. То была уборная, какъ я предположилъ, судя по убранству, хотя многое изъ того, что я въ ней увидлъ, было мн совершенно неизвстно. Но прежде всего мн бросился въ глаза большой столъ съ зеркаломъ въ позолоченной рам, и поэтому я и заключилъ, что нахожусь въ уборной знатной дамы.

Не могу сказать, сумлъ ли бы я ршить этотъ вопросъ быстро, если бы въ комнат не сидла знатная дама. Въ кресл, опершись локтемъ на туалетъ, поддерживая голову рукой, сидла самая странная леди, какую я когда-либо видлъ или увижу.

Она была богато одта… въ атласъ, кружево и шаль… и все благо цвта.

Башмаки на ногахъ были тоже блые. На голов у ней былъ длинный блый вуаль и подвнечные цвты въ сдыхъ волосахъ. Драгоцнные камни сверкали у нея на ше и на рукахъ, а другіе драгоцнные уборы лежали, сверкая, на стол. Наряды, не такіе великолпные, какъ тотъ, который былъ на ней, были разбросаны по комнат, и тутъ же въ безпорядк стояли полууложенные сундуки. Туалетъ ея не былъ оконченъ, такъ какъ она была обута только въ одинъ башмакъ, а другой лежалъ на стол у нея подъ рукой; вуаль приколотъ только наполовину, часы съ цпочкой еще не приколоты, и кружево, предназначенное для груди, лежало вмст съ носовымъ платкомъ и перчатками, цвтами и молитвенникомъ; все сложено въ небрежную груду около зеркала.

Все это я разглядлъ не въ первую минуту, когда увидлъ эти вещи, хотя и въ первую минуту разглядлъ больше, чмъ можно было думать.

Но я увидлъ также, что все это блое убранство давно уже пожелтло и состарилось. Я увидлъ, что и невста такъ же состарилась, какъ и ея подвнечный нарядъ. Я былъ когда-то на ярмарк, гд показывали какую-то страшную восковую фигуру, изображавшую невозможную особу, лежащую въ гробу. Въ другой разъ мн показывали въ церкви скелетъ, покрытый истлвшей богатой одеждой, который былъ вырытъ изъ склепа подъ церковнымъ поломъ. Теперь у восковой куклы и у скелета оказались темные глаза, которые двигались и глядли на меня. Я бы закричалъ, если бы это было возможно.

— Кто это? — спросила лэди у стола.

— Пипъ, ма'амъ.

— Пипъ?

— Мальчикъ отъ м-ра Пэмбльчука, ма'амъ. Пришелъ, чтобы играть.

— Подойди ко мн; дай поглядть на себя; подойди ближе.

Когда я стоялъ возл нея, избгая глядть ей въ глаза, я въ подробности увидлъ все, что ее окружало, и замтилъ, что часы ея остановились на восьми часахъ двадцати минутахъ и что другіе часы, стнные, тоже стояли на восьми часахъ двадцати минутахъ.

— Погляди на меня, — сказала миссъ Гавишамъ. — Ты не боишься женщины, которая не видла солнца съ тхъ поръ, какъ ты родился?